Из этого прогноза новой мировой войны вытекали уже известные для женщин последствия. Во-первых, большая часть мужчин уйдет на фронт, и на женские плечи ляжет как забота о детях, так и в значительной мере труд на производстве в тылу. То есть нечего и рассчитывать отсидеться за мужской спиной. Во-вторых, поскольку женщины должны будут делать технически сложное вооружение и боевую технику, а также примут очень активное участие в управлении по банальной причине нехватки мужчин, то женщинам в условиях новой мировой войны надо быть грамотными, иметь знания и рабочие профессии, чтобы с этими задачами справиться. В-третьих, в условиях затяжной и ожесточенной войны надо быть готовыми и к тому, чтобы самим взять в руки оружие, если мужские мобилизационные резервы будут исчерпаны и обескровлены.
Не так трудно вывести из немногочисленных предпосылок прогноза новой мировой войны следствия, которые целиком и полностью определяли всю советскую политику в отношении женщин. Мужчины уйдут на фронт – женщины займут их места. Предельно жестко, предельно ясно.
Причем это была вовсе не абстрактная теория. К такому подходу большевики прибегли уже во время Гражданской войны, особенно в Петрограде. Осенью 1919 года, когда на Петроград наступали войска генерала Н.Н. Юденича, в городе прошла повальная мобилизация мужчин. Вместо них на предприятия приходили женщины, так что процент работниц в Петрограде в это время достиг 65 %. Помимо этого, женщины заменили практически всех мужчин в милиции, а также составили вооруженные отряды общей численностью около 14 тысяч человек.
Так что предвидение новой мировой бойни и опыт Гражданской войны диктовали общую линию партии в женском вопросе – максимально хорошо подготовить женскую половину населения страны к тому, чтобы заменить мужчин в случае войны, но при этом создать все условия для материнства: рождения и воспитания многочисленного и здорового поколения детей.
Если мы после этого снова вернемся к "интересному" вопросу о свободе любви, то придется сделать вывод, что обвинение большевиков в насаждении разврата основано на банальном непонимании партийной политики, ее сути и основных заложенных в ней идей. Делать женщин объектом сексуальных вожделений мужчин они явно не собирались.
Позиция Коллонтай по поводу свободы любви, очевидно, имеет совсем другое происхождение – это была одна из попыток борьбы с проституцией. Но понять это без ответа на вопрос, чем это так проституция не нравилась советской власти, пожалуй, нельзя.
Насчет проституции у ВКП(б) и советских органов была совершенно определенная позиция, которую сформулировал один из главных советских теоретиков в этом вопросе – Самуил Ефимович Гальперин. Он был известным советским дерматовенерологом и работал в Государственном венерологическом институте и 2-м венерологическом диспансере в Москве. Обращение его к теме проституции имело самое прямое отношение к его профессии: проституция была главным каналом распространения венерических заболеваний, особенно сифилиса и триппера. По данным, собранным в его вендиспансере, 75 % заразившихся сифилисом до 1917 года заразились через проституток. Но и в 1918 году процент заразившихся этим путем был весьма высок и составлял 53 %. Положение изменилось только после завершения Гражданской войны, когда процент заразившихся сифилисом от проституток упал до 32 %.
Как писал в своей брошюре Гальперин, сифилис и триппер вели к заметному снижению рождаемости и рождению больных детей. В дополнение к этому триппер был причиной слепоты (возбудители триппера, попадая в глаза, вызывают слепоту; занести же трипперный гной в глаза проще простого, достаточно не помыть руки после посещения туалета), причем триппер был причиной более чем половины случаев слепоты в РСФСР. Уже только по этой причине стоило браться за решительную ликвидацию проституции.
Кроме того, само по себе занятие проституцией убивало женщину очень быстро. Срок жизни проститутки до революции не превышал 30 лет. Женщина, втянутая в это занятие, почти неизбежно быстро погибала, хотя могла бы родить детей. У проституток с детьми был очень высокий процент детской смертности. До революции были собраны такие данные. У 4420 проституток в Петербурге до обращения к этому промыслу было 1762 ребенка, из них 714 умерли, то есть смертность была 40,5 %. Еще 191 ребенка проститутки сдали в воспитательный дом. В общем, проституция представляла собой массовое заражение мужского населения венерическими болезнями, медленное убийство женщин и их детей. Таким образом, акцент в этом вопросе был поставлен так: борьба с проституцией, распространяющей венерические болезни, – это борьба за увеличение рождаемости и здоровье народа, что в свете военных нужд Советской России было крайне необходимо.
В СССР стремились извести проституцию под корень, поскольку, как показывали данные вендиспансеров, любые меры регламентации, врачебных осмотров или "милиции нравов" никакого эффекта не давали. Проститутка, обслуживавшая в день до нескольких десятков клиентов, заражалась гораздо быстрее, чем могли выявить болезнь медицинские осмотры. Триппером, к примеру, они заражались буквально через несколько дней после начала работы и до момента врачебного осмотра заражали сотни мужчин. "Милиция нравов" не давала также эффекта из-за широкого распространения тайной, временной или периодической проституции. По данным исследований, проводившихся в Петербурге еще до революции, оказалось, что тайной проституцией зарабатывали 2,5 % женского населения города и одна тайная проститутка приходилась на 20 женщин. Выявить их всех было практически нереально.
Потому в советской практике меры по регламентации проституции были отброшены совершенно. Стали изыскиваться способы подрубить это явление под корень, и велись поиски причин, которые толкали женщин на занятие проституцией. Ответ был, в общем, банальным – нищета и голод, отсутствие заработков. Дореволюционные и ранние советские данные, собранные о социальном положении проституток, самым наглядным образом показали, что в массе своей они вербуются среди женщин, не имевших работы и заработка. До революции большинство проституток вышли из домашней прислуги или работниц самых низкооплачиваемых профессий. Для неимущей женщины, да еще с ребенком, почти не было других альтернатив, кроме проституции.
Из понимания этого факта родилась советская стратегия борьбы с проституцией, реализованная специально созданным для этого Центральным советом по борьбе с проституцией при Наркомздраве РСФСР, а потом и Наркомздраве СССР. Во-первых, самое серьезное внимание было обращено на трудоустройство женщин, в особенности молодых, одиноких девушек. Вплоть до того, что в начале 1920-х годов, когда начались переход к хозрасчету и прибыльности предприятий и связанные с этим сокращения штатов, было запрещено увольнять с работы одиноких, бесприютных девушек, беременных женщин и женщин с малолетними детьми. Для массового женского трудоустройства требовалось не только подобрать рабочие места, но и дать самим женщинам хотя бы минимальное образование и профессиональную подготовку. То, что женщин надо учить, стало понятно с первых же шагов советской власти в женском вопросе и в борьбе с проституцией в частности.
Во-вторых, уже заболевшие проститутки быстро попадали в хваткие объятия советской власти, которая по мере сил и возможностей старалась воспитать из них трудоспособных членов общества. При вендиспансерах и профилакториях, куда проститутки обращались за лечением, создавались общежития для лечащихся женщин, а также мастерские для обучения какой-нибудь самой простой работе и для заработка. После излечения и приобретения трудовых навыков диспансер или профилакторий оказывал помощь в трудоустройстве.
Скажем прямо, далеко не всегда получалось добиться такого результата. Даже в начале первой пятилетки проблема с возвращением проституток в ряды трудящихся стояла весьма остро. На Всесоюзном совещании ответственных секретарей Комиссии по улучшению труда и быта женщин в октябре 1929 года довольно откровенно говорилось, что, к примеру, в Крыму была очень развита проституция: сезонно в Ялте и Евпатории и круглогодично в Севастополе. Был в Крыму и трудпрофилакторий, но из 81 побывавших в нем проституток только одна бросила свой промысел и поступила на работу. Многие подопечные вполне искренне рассматривали трудпрофилакторий как место для отдыха зимой и намеревались летом снова заняться проституцией.
По причине весьма низкой эффективности трудпрофилакториев "собесовский" уклон часто критиковался и предлагались меры усиления мер воздействия на проституток. Прямо наказывать их за занятие проституцией было нельзя, поскольку было очевидно, что сам промысел был следствием нужды и нищеты. Потому проституток стали наказывать за распространение венерических болезней. В июле 1922 года в Уголовный кодекс РСФСР была внесена статья, устанавливающая ответственность за заведомое заражение тяжелой венерической болезнью, а в 1923 году статью исправили, исключив из нее заведомый характер заражения и тяжесть болезни. Теперь отказ от медосмотра и от лечения венерического заболевания для проститутки почти автоматически означал уголовное наказание. Похожая норма была во всех других редакциях Уголовного кодекса союзных республик, есть она и в действующем УК РФ.
Проститутки сами по себе были сложной средой для политработы и перевоспитания, но дело крайне осложнялось тем, что у советской власти не было достаточно возможностей для оказания материальной помощи, не было возможностей для трудоустройства проституток. В годы Гражданской войны женщины сами стремились найти любую работу, поскольку так было проще получить продовольственные карточки и паек. С.Е. Гальперин даже утверждал, что в это время проституции почти не было, что, вероятно, не совсем точно. Но после завершения Гражданской войны борьбе с проституцией опрокидывающий удар нанесла демобилизация. С 1921 по 1924 год было демобилизовано 4 млн мужчин. В это же время начался НЭП и переход государственных предприятий к хозрасчету. Фабрики и заводы устремились сокращать штаты, сильно раздувшиеся во время войны, этого от них требовало высшее хозяйственное руководство республики, и вместо увольняемых женщин старались набирать мужчин как более ценных работников. О скорости и масштабах этого процесса говорит только то, что доля женщин среди рабочих на производстве в 1918 году составляла 47,5 %, а к 1924 году она упала до 27,5 %. Точной статистики, сколько именно женщин потеряли работу в это время, вряд ли велось, но понятно, что переход к НЭПу обернулся настоящим локаутом для женщин. Работу потеряли большинство работниц, а остальным удалось удержаться на неквалифицированной, низкооплачиваемой работе. Вопрос о средствах к существованию для них встал ребром.
Снова возникла массовая женская безработица, и снова широко распространилась проституция. Проституток в Петрограде стало больше, чем до революции. В 1910 году их было 25,1 тысячи, а в 1922 году – 32 тысячи. Аналогичное положение было и в других городах. Например, в Перми в 1924 году было 128 профессиональных проституток, тогда как до революции во всей Пермской губернии их было 74. В Оренбурге только в 1923 году было раскрыто и ликвидировано 58 притонов, вчетверо больше, чем до революции. Отмечалось также распространение проституции среди женщин, работавших в советских учреждениях. Борьбу с проституцией пришлось фактически начинать заново.
В этих крайне тяжелых условиях и в быстро свершившемся поражении большевиков в борьбе с проституцией идеи Александры Коллонтай скорее всего были направлены на то, чтобы попытаться если не уничтожить, то хотя бы ослабить проституцию не со стороны "предложения", а со стороны "спроса". В городах среди промышленного пролетариата поход к проститутке был одним из наиболее распространенных способов удовлетворения сексуальных потребностей для мужчин. Коллонтай, очевидно, полагала, что свободная любовь, создающая хоть и часто сменяемые, но все же довольно длительные пары, может сократить эти походы к проституткам и стать своего рода барьером для распространения венерических заболеваний. Во всяком случае, Коллонтай считала: "Там, где есть страсть, влечение – там кончается проституция…"
Впрочем, как можно судить из речей Александры Коллонтай, ее противопоставление свободной любви и проституции строилось на таких аргументах. Во-первых, она исходила из очень широкого определения проституции: "Проститутки, с нашей точки зрения, это все женщины, которые продают свои ласки, свое тело во временное или в постоянное, длительное обладание мужчине за материальные блага, за хорошую пищу, одежду, украшения и за право, продавая себя мужчине, не заниматься трудом, не обременять себя работой". С этой точки зрения вступление в брак по расчету со стороны женщины также считалось проституцией. Во-вторых, Коллонтай считала проституток "трудовыми дезертирами", попросту уклоняющимися от участия в производительном труде. В-третьих, саму проблему проституции она рассматривала с точки зрения интересов трудового коллектива, взятого в самом широком смысле, как коллектива всех трудящихся РСФСР. Этому посвящен один из самых ярких моментов ее речи против проституции: "Свобода общения между полами не противоречит идеологии коммунизма. Интересы коллектива трудового не затрагиваются тем, что брак носит краткосрочный или длительный характер, что в основу его положены любовь, страсть или даже преходящее физическое влечение. Неприемлемой, вредной для коллектива является лишь материальная сделка между полами, в форме ли проституции, в образе законного брака, подмены свободного общения полов на почве взаимного влечения грубо-материальным учетом выгоды от этого общения". Таким образом, Александра Коллонтай считала, что к отношениям между полами не должно примешиваться никакого материального расчета или выгоды. Если бы этого можно было достичь, то проституция быстро исчезла вместе со всеми негативными ее сторонами, в частности, с распространением венерических заболеваний, поскольку мужчины и женщины должны следить за своим здоровьем.
Однако эта прекрасная теория оказалась малопригодной на практике в суровых условиях послереволюционных лет. Хотя некий эффект, конечно, имел место. По данным С.Е. Гальперина, произошло перераспределение источников заражения венерическими болезнями. В 1918 году большая часть случаев заражения сифилисом приходилась на проституток (53 %) и на случайных женщин (31 %), тогда как знакомые женщины заражали мужчин в 14 % случаев. В 1924 году первые две категории сократились до 32 % и 23 % соответственно, но зато доля заразившихся от знакомых женщин выросла до 34 %. По статистическим данным, собранным в Московской губернии, заболеваемость сифилисом после революции почти не отличалась от дореволюционной. В 1902 году было два случая заболеваний на 1000 человек в год, в 1924 году – 1,8 случая на 1000 человек в год. Свобода любви просто перераспределила источники заражения венерическими болезнями и сифилисом, что было весьма сомнительным результатом.
В общем, свободная любовь в качестве барьера в распространении венерических заболеваний явно не сработала и ощутимого эффекта, насколько можно судить, не принесла. Против проституции этот метод также не сработал, и в дальнейшем советские органы в борьбе против проституции придерживались линии на трудоустройство безработных женщин, что подрывало социальные корни проституции. Борьба с венерическими болезнями велась просвещением, профилактикой и тщательным выявлением и лечением всех заболевших, чему помогала статья Уголовного кодекса.