Васисуалий
Поскольку всем было ясно, что лидером должен стать "старожил", иначе ничего не выйдет, активисты выдвинули на первый план некоего Томаса Уилсона Дорра, потомка сразу двух уважаемых "старых семей", Дорров и Алленов. По профессии юриста, ни секунды в жизни, однако, не работавшего, поскольку доходы семьи (он был младшим и слегка не в себе, его жалели и баловали) позволяли ему посвящать жизнь размышлениям о судьбах человечества. Общественная деятельность ему, пылкому радикалу типа Валерии Ильиничны, нравилась, однако в "законных" рамках парню, слывшему придурковатым, ничего не светило, так что возглавить массы, по предложению бизнесменов, предпочитавших держаться в тени, он согласился охотно. А согласившись, быстро набрал популярность (говорить умел) и подвел под требования "понаехавших" теоретическую базу, согласно которой тот факт, что "40 % белых мужчин не имеют права голоса, противоречит Конституции, ст. IV, гл. 4 ("Соединенные Штаты гарантируют каждому штату республиканскую форму правления")". Однако несколько обращений в суд были проиграны: Фемида неуклонно отвечала, что если не республика, то монархия, а Род-Айленд, согласно Хартии 1663 года, был не монархией, а именно республикой, находившейся в зависимости от монархии, каковая прекратилась в 1776-м, а значит, никаких претензий быть не может. А по всем вопросам изменений следует добиваться, как положено, через Законодательное собрание.
В конце концов, страсти начали накаляться. В штате развернулось движение за реформу, возникла "Ассоциация за права избирателей". Весной 1841 года тысячи "неграждан" маршем прошли по Провиденсу под барабанный бой. Однако в связи с тем, что на власть демонстрация никакого впечатления не произвела, они провели перепись сторонников реформ и в октябре провели "Народный Конвент", разработавший проект новой конституции, не предполагающий земельного ценза для "свободных белых мужчин", проживших в штате "не менее года плюс один день". Никакой юридической силы бумажка, ясен пень, не имела, но это мало кого волновало. Вернее, все-таки волновало: Законодательное собрание приняло "Статут почетного гражданства", предоставлявший право голоса всем, имеющим какую-то, уже не обязательно земельную, собственность на те же 134 доллара 7 центов, - и только. Вполне понятно, что подавляющему большинству "понаехавших" это не пришлось по нраву, и "угнетенные" начали поговаривать о том, что в борьбе обретешь ты право свое, так что или референдум, или восстание. Против референдума - привычное для Род-Айленда дело - власти не возражали, однако участвовать-то в референдуме могли только "старожилы", так что идею реформ благополучно зарубили на корню. И тогда Дорр провел "народный" плебисцит, предъявив властям 16 000 бюллетеней "за", при том, что всего "понаехавших" в штате было тысячи на три меньше. Разницу "народный лидер" объяснил тем, что за его проект втайне голосовали и многие "старожилы", но этому никто не поверил, тем паче, что никто из "старожилов" и не подтвердил. Это, однако, "понаехавших" не волновало, - ведь их, как ни крути, было намного больше, чем "картофельных аристократов", - и они были настолько уверены в себе, что отказались от требования Дорра включить в "Народную конституцию" пункт о праве голоса для негров-арендаторов. Которых ненавидели вдвойне, - и как "обезьян", и как "старожилов".
Заварушка
Короче говоря, в апреле 1842 года в штате параллельно прошли выборы губернатора по двум версиям - "народа" и организации "Закон и Порядок". На первых, естественно, победил Дорр, потребовав от законного губернатора Сэмюэля Уорда Кинга или принять "народную конституцию", или освободить место для победителя от "арифметического большинства свободных белых мужчин". Кинг отказался и обратился к президенту Джону Тайлеру за помощью, однако Вашингтон уклонился: там были свои соображения. Тем не менее в штате было объявлено военное положение. Но остановить события уже было невозможно. 3 мая сторонники Дорра со всего штата вступили в Провиденс, заняли здание Законодательного собрания и провели сессию, приняв присягу своего лидера и постановив сформировать "народную милицию". Однако через два дня в столицу вошла милиция официальная, приведенная сторонниками "Закона и Порядка", город разделился на две половины, каждая из которых зорко наблюдала за действиями соперников.
Менее устойчивым оказался, как и следовало ожидать, Дорр, - 19 мая его отряды атаковали арсенал Провиденса, защитников которого (о, ирония судьбы!) возглавляли отец и дядя лидера "понаехавших", - Салливан Дорр и Кроуфорд Аллен, активисты "Закона и Порядка". Что еще интереснее, палили по атакующему "народу", в частности, и вооруженные негры, - использовав лютый расизм "понаехавших", законная власть издала обращение к "чернокожим братьям", объявив, что пришло время объединяться всем "старожилам", и гарантировав, что внесет в "старую добрую Хартию" право голоса для всех, чьи предки "жили в штате и дорожат его идеалами", так что ополчение "старожилов" мгновенно удвоилось в числе. Потерпев поражение, "народная милиция" отступила в городок Чепачет, а Томас Дорр, объявив "всеобщую мобилизацию", помчался в Вашингтон, нашел там у некоторых радикалов понимание, но не нашел помощи, - и вернулся в Чепачет, к "армии большинства", где и назначил на 4 июля вторую сессию "народного" Законодательного собрания. Однако "Закон и Порядок" были настороже. Начались стычки, прогремели выстрелы. Утром 4 июля отряды "Милиции Хартии" - не менее 2500 штыков, - легко одолев "дорристов" близ деревни Вунсокет, вошли в Чепачет, быстро и довольно жестко подавив сопротивление. Убитых было очень немного, но раненых хватало, а три сотни взятых в плен пошли под суд, Дорру же, за поимку которого была назначена колоссальная награда в 5000 долларов, вновь пришлось бежать.
Позже, жалуясь на "зверство и жестокости господ", некий свидетель и участник событий писал, что "вопреки всякой человечности, нас, 8 невинных белых граждан, желавших всего лишь справедливости, связав и отказав в повозках, гнали пешком 16 миль по жаре, грубо браня, пугая штыками и угрожая побоями. Моего соратника Пэдди даже ударили. Я слышал еще, что кого-то из другой партии несчастных, проявившего неповиновение, поставили к стенке, завязав глаза, и произвели залп холостыми. С нами такого ужаса не случилось, но я готов присягнуть, что нам не позволили передохнуть в дороге, не давали воды целый день, до самого Гринвилла, а накормили вообще только на следующий день, уже в тюрьме". Особо, по словам мемуариста, возмутила пленных "наглость чернокожих, проявлявших самую зверскую жестокость, сквернословивших, угрожавших прикладами и с издевкой говоривших, что нам, белой грязи, нечего делать в Род-Айленде".
Красота по-американски
Прошли суды, многих бунтовщиков оштрафовали, кое-кому определили сроки, от года до пяти, некоторых, особо буйных, даже лишили права проживания в штате. А затем, в начале 1843 года, состоялись выборы, проведенные "хартистами" и вошедшие в историю как "чудовищные". Многие мемуаристы, а вслед за ними и историки, утверждают, что проходили они в обстановке террора, - "везде бродили патрули милиции, работодатели запугивали работников увольнениями, землевладельцы угрожали арендаторам расторжением договоров". Вполне возможно, так оно и было, но, как бы то ни было, в итоге победили кандидаты от "Закона и Порядка", не слишком преуспевшие в городах, однако поддержанные большинством арендаторов. А победив, сразу же провели закон, согласно которому право избирать предоставили всем, платившим налоги "не менее одного доллара", однако избираться по-прежнему могли только "свободные обладатели собственности стоимостью не ниже 134 долларов и 7 центов". Особо забавно, что избранные от "понаехавших" депутаты первым делом (их ведь было больше) отменили старинные, еще XVII века штрафы за пьянство, богохульство и сквернословие, а затем, несмотря на протесты фермеров, и уже данное чернокожим "старожилам" право голосовать (вновь негры получили его очень не скоро).
Что касается Томаса Дорра, то он какое-то время скрывался в Бостоне, бедствовал, поскольку семья отказалась присылать деньги, попытался зарабатывать адвокатурой, но проиграл три иска подряд и потерял репутацию, мыкался по дешевым гостиницам, страдая от депрессии, а потом, получив письмо отца с требованием "ответить за свои прегрешения под угрозой лишения наследства", осенью 1843 года вернулся в Провиденс. Был арестован, предстал перед судом, который намеревался превратить, как он писал, в "поле героической битвы титана с произволом". Однако не преуспел. Жюри игнорировало политические спичи, рассматривая только вопрос о нарушении закона, а здесь у подсудимого не было никаких аргументов в свою защиту, так что приговор оказался суровым: пять лет одиночного заключения и пожизненная каторга. Тут, правда, включилась семья, полагавшая, что "бедняжка Том наказан достаточно", засуетились бывшие "дорристы", быстро набиравшие влияние, и уже в 1845-м Дорр - "во имя гуманности и гражданского согласия" - был освобожден. Правда, уже в состоянии помешательства средней степени. Так что, к печали восторженно встретивших его поклонников, активного участия в общественной жизни больше не принимал. В 1851-м его восстановили в гражданских правах, в 1854-м - опять "во имя согласия" - приговор задним числом отменили, заменив "двумя годами уже отбытого заключения", а через пару месяцев он умер. Не знаю, было ли ему, живущему безвыходно (только прогулки по парку) в имении отца, известно о деле "Лютер против Уэбстера" - безуспешной попытке "дорристов" добиться признания законности своих действий в Верховном суде, - но совершенно точно, никакого участия ни как юрист, ни как участник событий он в этом деле не принимал. Впрочем, узнай Томас Уилсон Дорр от какого-нибудь доброго волшебника, что в далеком 1988 году его имя будет официально внесено в список законных губернаторов штата Род-Айленд, ему, наверное, было бы приятно…
Часть II
Белое и черное
Глава 7
Банды Нью-Йорка (1)
Ехать надо!
Все началось с огораживаний. Тех самых, когда "овцы съели людей", а кого не съели, оказались в старой доброй Англии лишними, и сбрасывать их, поскольку Остров сухопутных войн не вел, а флот поглотить всех не мог, было категорически некуда. Бывшие вольные йомены, став бродягами, переполняли страну, и никакие законы о бродяжничестве, никакие работные дома и виселицы проблему не решали. Поэтому, в отличие от того же Мадрида, рассматривавшего колонии, в основном, как сырьевую базу плюс дополнительный источник наполнения бюджета, для Лондона новые земли были спасением от назревавшего и уже не раз прорывавшегося социального взрыва. Туда можно было выдавить и мешающих строить дивный новый мир идеалистов - квакеров, "чистюль"-пуритан и прочую идейно заряженную живность - и просто "лишних людей", переизбыток которых делал нормальную жизнь ненормальной. К тому же новые земли, подаренные вельможам из королевского окружения, нуждались в заселении, и вопрос об организации выезда вышел на уровень государственной программы, под которую власти готовы были снимать с потенциальных эмигрантов все претензии, вплоть до уголовных. А вот тут имелись сложности. Если сектанты, народ сметливый и не вовсе уж нищий, а то и вовсе зажиточный, побившись лбом об стенку, рано или поздно все понимали правильно, складывали вещички, нанимали суда и отправлялись в Америку на свой кошт, то помянутых "лишних людей" следовало как-то стимулировать и подталкивать. Ибо в высоких материях они ничего не смыслили, были тяжелы на подъем, пугливы, да еще и без гроша за душой.
И началась работа с массами. По английским работным домам, по трущобам, по каторжным отвалам, - а затем и по континенту, где громыхала Тридцатилетняя война и жить становилось невыносимо, - пошли вербовщики, не менее языкатые и красноречивые, чем армейские капралы, заманивавшие рекрутов. И люди клевали на их рекламу круче. Наниматься на войну, где убивают, было все-таки страшновато, а тут нищим крестьянам рассказывали о тучных землях, где работать одно удовольствие, а потом еще и свой участок дадут. А разоренным мануфактурами ремесленникам рисовали картины сказочного будущего в краю, где нет ничего и они своим ремеслом озолотятся. А уголовникам, натурально, объясняли, что пять-семь лет на "химии", - и на свободу с чистой совестью. И все это, разумеется, под сколько угодно кружек чего покрепче. О минусах - жутких условиях переезда в скученных трюмах, где не всякий и выживал, гиблом климате, сложностях с индейцами, нюансах колониального статуса кабальных и так далее, - естественно, умалчивали. А если норма набора не выполнялась или попадался упрямец с заказанной профессией, человека вполне могли и просто похитить, и стражники, получив мзду, ничего не замечали. Так что поток "кабальников" в Новый Свет с каждым годом набирал обороты, и объявления типа "Продается партия молодых, здоровых работников. Ткачи, столяры, сапожники, кузнецы, каменщики, пильщики, портные, каретники, мясники, мебельщики. Без каторжных и католиков. Цены разумные. Можно в обмен на пшеницу, хлеб, муку" в газетах Бостона, Чарльстона, Нью-Йорка и прочих филадельфий были делом обычным, рутинным и никого не удивлявшим.
Вот так и появилось в британском Новом Свете рабство. Ну как рабство… С точки зрения закона, "кабальные слуги" оставались свободными людьми, обязанными пять-семь первых лет на новой родине работать по контракту, компенсируя 6–10 фунтов, - деньги немалые! - на их перевозку. Или (если речь шла об уголовниках) 10–15 фунтов, включая выкуп из тюрьмы. Вернее, не самим нанимателем, а посреднической фирмой, передававшей привезенную на их перевоз живую силу заинтересованным лицам на специальных аукционах. То есть все-таки не совсем рабство. Но близко к тому. Даже в чем-то и дальше. Если настоящих рабов, как свою собственность, хозяева старались как-то беречь, то "кабальных" они рассматривали как нечто временное, выжимая все соки. А наказания за леность, провинность, неподчинение или, упаси Боже, побег полагались по полной программе, как настоящим рабам. Розги, кнут, колодки, кандалы, клеймо, продление контракта на второй, а то и третий срок… Короче говоря, полный набор. Не позволялось разве лишь убивать и калечить, но, если "белый раб" помирал в результате порки, считалось, что сам виноват, а если превращался в инвалида, хозяин сам охотно - в наказание себе - давал кабальному свободу, обрекая уже ненужного калеку на голодную смерть.
Green card с правом на работу
Были, однако, и проблемы. Такое положение дел "кабальным", ясен пень, совершенно не нравилось. Они все-таки выросли в Европе, где какие-то, пусть самые минимальные права имели, при слишком сильном нажиме могли и в морду дать, а кто не связан семьей, - семь бед, один ответ, - и уйти в бега. Благо в "Новой Англии", где индейцев уже почти унасекомили, за околицами городов начинался закон-тайга, а если везло пройти через леса к западному фронтиру, беглец мог добраться до поселков "скваттеров" - белой бедноты, явочным порядком занявшей земли, формально принадлежавшие лендлордам, и осесть там. А оттуда, как с Дона, выдачи не было: тяжелые, темные мужики с мушкетами за свои делянки, своими руками очищенные в глубине лесов, и свои хижины умели стоять так, что в их края не совались ни холопы формальных владельцев, ни даже представители официальных властей. Ибо кто совался, бесследно исчезал, и все претензии предлагалось предъявлять гризли, а местный пастор всегда мог подтвердить, что именно гризли, и никому больше. Впрочем, и в южных колониях сложностей с "кабальными" было не меньше. Там, правда, бежали редко - индейцы же под боком, - но рабочие руки там требовались, в основном для тяжелой работы на плантациях индиго и "короля Табака", а европейские крестьяне в сверхвлажном климате выживали плохо, контрактовать их для аристократии Юга становилось крайне нерентабельно. И попытки возместить убыль за счет местных кадров, ловя индейцев, тоже проваливались: они в неволе просто мерли, а к тому же на выручку часто являлись свободные родичи.
Вот потому и негры. Приметная, чужая всем, привычная к влажному климату и работе на земле, да еще и восполняющая себя, если подойти к делу с умом и организовать регулярные случки, полная собственность. Плюс зачастую проданная из африканского рабства (на Черном континенте оно было очень даже в ходу) в американское, то есть сменившая шило на мыло, а потому куда более прочих покорная. Не знаю (узнать можно, но лень), кому первому в голову пришла эта блестящая мысль, но в жизнь она внедрялась галопом, очень быстро став одним из основополагающих факторов европейской, - пожалуй даже, мировой - экономики. С кредитами, компаниями, акционерными обществами, процентами от прибыли в самые верха Лондона. Что и понятно: при всем том, что негры при перевозке мерли десятками на сотню, - в море уходило в среднем до трети груза, - бизнес давал ошеломительные доходы, иногда, в особо удачные сезоны, до 1000 % чистой прибыли. Да и на плантациях - от рассвета до заката - затраты окупались и переокупались. А потому уже к началу XVIII века в инфраструктуре работорговли были заняты сотни судов, тысячи и десятки тысяч профессионалов на трех континентах, включая Африку, где береговые вожди, поймав тенденцию, формировали целые армии для походов за ценнейшим товаром в глубь континента. Росла сеть факторий и прикрывающих фактории портов со всем, чем положено: казармами, бараками, тюрьмами и прочей атрибутикой. В геометрической прогрессии множилось число узких специалистов: посредников, переговорщиков, торговых агентов, надсмотрщиков, "погонщиков", "негроловов" и прочего квалифицированного персонала.