Он весьма охотно назначил мне аудиенцию и оказался весьма чутким другом украинского народа и вообще всех народов, проснувшихся от вековой спячки и стремящихся к свободному существованию под солнцем. Шалойа был довольно известным юристом в Италии, его появление на арене дипломатии было недавним и не очень продолжительным. Его сменил Сфорца, принимавший потом столь активное участие в вопросе о Верхней Силезии.
Все ясней становилось, что Англия с каждым днем все больше склоняется к отказу от всяких планов интервенции. Рабочая партия настойчиво требовала соглашения с большевиками.
Ллойд Джордж, убежденный противник не только большевизма, но и вообще социализма, пришел, однако, к заключению, что ближайшим путем к падению большевистского режима является своего рода "непротивление злу".
Он как бы хотел показать и своей рабочей партии, и всему миру, что большевизм, предоставленный самому себе, сам же себя приведет к своему логическому концу. При борьбе с большевизмом пушками последний остался бы, даже в случае поражения, с ореолом мученичества, вошел бы в историю как жертва, удушенная иностранными капиталистами – бандитами.
Вот почему Ллойд Джордж повел эту новую свою политику в отношении русского вопроса и допустил посещение большевистского царства представителями английских рабочих, писателями и т. д.
Он хотел, чтобы они сами убедились, своими глазами увидели, к чему привело на месте применение большевистских теорий и приемов, их насаждение в область действительной жизни. Большинство кабинета шло с Ллойд Джорджем.
Но был и решительный противник этого направления. То был военный министр Черчилль.
В своем пространном интервью по еврейскому вопросу, появление которого вызвало всеобщее внимание, Черчилль выступил в то время со своим оригинальным делением всего еврейства на сионистов и большевиков. Сионисты представлялись в этом интервью как лучшие сыны еврейского народа. Черчилль высказывал свое горячее сочувствие сионизму и пожелание достижения его идеалов.
Наоборот, большевики-евреи были представлены как враги рода человеческого. И тут же была брошена фраза о "российских большевиках и петлюровских бандах" как явлениях общего происхождения и порядка.
Выводы были весьма ясные. Во-первых, Черчилль объявлял себя большим другом сионизма. Во-вторых, он не знал о существовании среди еврейства огромного количества, подавляющего большинства, не принадлежащего ни к официальному сионизму, ни к большевизму. В-третьих, он был решительным противником украинского движения.
Но и помимо этого интервью было известно, что Черчилль, как настоящий реакционер, мечтает о восстановлении старой России. У него продолжали искать покровительства и помощи все бывшие белые генералы и новые кандидаты на эти роли.
И хотя Черчилль был в подавляющем меньшинстве, но все же его выступление и направление давали пищу для всяких надежд со стороны тех, кто даже во сне видел возврат к старому.
Работала наша миссия все это время с большим подъемом и напряжением всех своих сил. Олесницкий взял на себя всю переписку и сношения с Лигой Наций. Сэр Эрик Дрэмон, генеральный секретарь Лиги Наций, живо интересовался Украиною, размножал и рассылал членам Совета Лиги все, что мы ему посылали. Существовала, кроме того, специальная украинская секция при Обществе Лиги Наций, председателем которой состоял Олесницкий.
Вишницер специально заведовал еврейским отделом, помимо общих обязанностей по секретариату и прессе. Затем была специальная секция по экономическим и торгово-промышленным вопросам, которой ведали Меленевский и Шафаренко, автор весьма интересной брошюры о богатствах Украины.
На всякое малейшее проявление антисемитизма в среде украинцев, живших за границей и состоявших на службе, Вишницер и я незамедлительно реагировали. Таких случаев было мало, но и в отношении их мы получали должное удовлетворение. Так, например, в связи с уходом со службы одного из украинских деятелей и с отчислением из штата миссии в Англии его друга у меня произошли с ними неприятные объяснения. Я написал тогда С. В. Петлюре письмо, которое помещено в отделе приложений. Не знаю, был ли издан тогда тот циркуляр, который я рекомендовал в моем письме. Переписка с правительством происходила в очень тяжелых условиях, военная цензура еще не была отменена в ряде транзитных стран. Приходилось посылать корреспонденцию с оказией на Прагу, Берлин или Вену, где письма лежали в украинских посольствах опять-таки до оказии в Варшаву, Каменец или Тарнов.
Факт тот, что лица, из-за которых тогда загорелся весь этот сыр-бор, на службу не вернулись. И я сильно сомневаюсь в том, возможно ли было найти такое же отношение в тождественных случаях в ставке Деникина, Колчака или Врангеля.
Тем не менее благодаря свежим еще ранам, нанесенным еврейству полосой погромов на Украине, над всем, что носило название украинского, протягивалась густая пелена подозрительности ко всем и вся. Появились, например, в еврейской прессе сообщения, будто Никовский, новый министр иностранных дел, в связи с изготовлением проекта новой конституции и закона о временном Предпарламенте, высказывается за отмену института национально-персональной автономии. Мы немедленно запросили его и получили от него телеграмму категорического содержания, которая гласила: "Буду лично защищать в Совете Министров национально-персональную автономию".
Весть о том, что в Англии образовалась так называемая Федерация украинских евреев во главе с доктором Иохельманом, вызвала большое удовлетворение у украинского правительства. Такие же специальные организации для евреев – выходцев с Украины имеются теперь в Соединенных Штатах и, насколько я слышал, также и в Палестине. Самый факт сказавшегося в этом признания евреями Украины как самодовлеющей единицы вызвал глубокое удовлетворение в рядах украинского правительства, обратившегося к доктору Иохельману в специальном письме с выражением признательности ему, как учредителю названной Федерации.
Спокойное и объективное отношение Зангвилля и Люсьена Вольфа к украинскому движению, их умение отделять все злое, порочное и преступное от всего такого, что является чистым и незапятнанным родником этого движения, давать должную оценку и тому и другому, создало большую популярность этих имен среди лучших представителей украинской интеллигенции и правительства.
Ирландия и назревавшая угроза забастовок внутри страны отвлекали каждый раз внимание Ллойд Джорджа и всего правительства от внешней политики. В такие тревожные дни нечего было и думать о том, чтобы вызвать какой-либо интерес к украинскому вопросу.
Нередко в эти промежутки вынужденного отдохновения и безделья я ездил по окраинам и живописным окрестностям Лондона на вышке омнибусов. Этот способ передвижения, как известно, нигде на континенте не поставлен на такую высоту удобства и комфорта, как в Англии. Впрочем, оно и понятно, если вспомнить, с каких незапамятных времен омнибус появился и систематически развивался в Англии. Он занимает почетное место в повестях Диккенса и вообще в английской литературе.
Когда удаляешься от центра города и глядишь с омнибуса на фасады домов, на архитектуру и стиль построек, мимо которых он быстро несется, когда видишь прохожих, слышишь их речь – тогда только начинает ощущаться огромная разница во всем, существующая на континенте Европы и здесь на острове. Тут все старше, а потому и старее. Только то, что предназначено для общего пользования, идет рядом, нога в ногу, с прогрессом техники. Таких идеальных мостовых, такого уличного освещения, даже на окраинах, нет нигде на континенте.
Зато дома, как частная собственность, стоят в своей идиллической неприкосновенности с давних времен, приземистые, закопченные. Англичанин консервативен, он не любит ломать того, что уже существует. Он любит свой старинный особняк, и его не прельщают выгоды, которые он мог бы получить, возведя на месте этого особнячка с садом высокий доходный дом. Англичанин склонен к эволюции, но старый дом не обладает способностью медленного превращения в дом нового типа. И он стоит в прежнем виде, очень часто рядом с новым домом, недавно выросшим на соседней, раньше не застроенной усадьбе.
Но конечно, если пожар уничтожит старые здания, то на их месте возводятся уже постройки нового типа, с просторными, высокими и светлыми комнатами.
Я часто думал об этом, когда мне приводили соображения о нежелательности ломки старых государственных образований.
Конечно, ломка, крушение государств вызывает слишком большие потрясения и лишения для населяющих их народов.
Радикальное применение принципов Вильсона к тем государственным организмам, которые еще не распались и крепко держатся сковавшим их отдельные части цементом, вряд ли желательно в интересах самих народов, хотя бы и составляющих меньшинство населения, а потому подавленных в развитии своего языка, культуры и индивидуальности преобладающим большинством. Но совершенно иное дело, когда старое здание по той или другой причине уже рухнуло и когда рядом, по соседству, также изменились условия и принципы государственного строительства. В таких случаях только косность обывательской мысли и сила привычки могут диктовать стремление к восстановлению старого здания.
Но благими желаниями, скажу я об этих мечтателях возврата к старому, вымощен ад. Не найдется уже ни каменщиков, ни плотников для возведения старой российской храмины. Постройка начнется не с крыши, не с общего купола, а с фундамента, снизу. Каждый народ займется творческим созиданием у себя, на месте, пышным цветом разовьется местная жизнь и местная инициатива. А дальнейшее – предметы общего пользования с соседями, сервитуты и проч. – потом приложится само собой, на началах свободного соглашения, а не порабощения.
Если же такое строительство по новым законам, по вольному решению свободных народов, и не наступит у нас сразу, если какой-либо силе, подобно большевикам, удастся вновь подчинить одному центру, одной воле обширные пространства всей территории бывшего Российского государства, то такое господство будет непрочным и недолговечным. Наскоро склеенное здание снова распадется. Его внутренние связи окажутся такими же непрочными, как и те, которыми еле держатся современные "советские" Россия и Украина.
Рождались на вышке омнибуса и другие досужие мысли. Вот мелькнула мясная лавка… Сколько туш вывалено в окнах этой лавки. Какое обилие всего наблюдается в этом Лондоне, куда пароходы везут со всех концов света и мясные туши, и всякие заморские овощи и фрукты… А там, в Вене, полуголодное существование. И наконец, у нас, в Киеве, как и в несчастном Петербурге, полный голод.
Но какое дело до всего этого обывателю Лондона? Он занят борьбой за существование, достаточно, если он сам сыт. Попробуйте спросить его о существовании Украины, и окажется, что он знает об этом не больше, нежели мы знаем о различных народах, из которых состоит население Китая.
И меня повергало в отчаяние бессилие нашей маленькой миссии в ее задаче проникновения в эту среду, в безбрежное море населения Лондона. Для такой задачи в Англии, где Украину знали куда меньше, чем во Франции, не говоря уже о Германии и соседних с Украиною народах бывшей Австро-Венгрии, нужны были огромные средства, нужна была своя пресса.
Ничего подобного в распоряжении нашей миссии не было…
Глава 18. Сан-Ремо. Рим. Луцатти. Вена. Отступление от Киева. Снова погромы
В мае состоялась конференция в Сан-Ремо. Еще в Лондоне Шалойа говорил мне, что не исключена возможность рассмотрения на этой конференции и вопроса об отношении к большевизму и государственным новообразованиям. Ввиду этого, а также по уполномочию группы украинских послов и некоторых членов правительства, бывших тогда за границей, я поехал в Сан-Ремо. Там же я застал Тышкевича, Галипа, Мазуренко и других украинских деятелей.
В то время внутренний конфликт между членами парижской делегации был в полном разгаре. Почти вся делегация давно уже взывала к правительству об отозвании Тышкевича и замене его другим лицом. Но правительство не торопилось с разрешением этого насущнейшего вопроса. Эта медлительность была самой крупной ошибкой правительства во всей заграничной политике. Связи Тышкевича были слишком односторонними и ограничивались клерикальными и правыми кругами. Весь его образ нисколько не соответствовал тому движению, которое он представлял на самом ответственном посту, при Конференции мира. Но еще больше вреда делу причинила та недопустимая травля, которой он подвергался со стороны своих коллег по делегации. Правда, он платил им тем же. Все это выносилось наружу, пред иностранцами, на радость врагам украинского движения.
С большим интересом следил я за успехами палестинского дела в Сан-Ремо. Но я не долго оставался там, так как узнал от Филиппа Керра и Шалойа, что восточноевропейские вопросы за недостатком времени исключены из повестки конференции. И я поторопился проехать в Рим, где у меня предстояло несколько политических свиданий.
В этой книге я стараюсь восстановить все те факты, опубликование которых уже является своевременным. Многое из того, что мне пришлось узнать и в Париже, и в Англии, и на сей раз в Италии, не подлежит еще оглашению.
Я ограничусь изложением моей встречи со стариком Луцатти.
Пришлось ожидать несколько дней, пока он назначил мне аудиенцию. Еще в детстве я слышал часто это имя. Евреи гордились Луцатти, его положением в Италии. И чем только он уже не был, вплоть до должностей военного министра и премьера. И теперь, уже совсем престарелый и дряхлеющий, он занимал должность министра финансов и был заместителем премьера.
"Не удивляйтесь, что я заставил вас долго ждать, – начал Луцатти беседу. – Есть две вещи на свете, которыми все держится. Первая – это Бог, да, Бог, без него ничего не делается. Вторая – это деньги. Я министр финансов, значит, я самый занятой человек в мире".
Это вступление, как и все остальное, что говорил этот большой в прошлом человек, обнаруживало склонность к риторике, восторженности, столь несвойственным современным политикам. Но Луцатти сложился в другие времена, это был представитель старой политической школы.
Сочетание семитской крови и жгучего итальянского солнца создало этот темперамент. Несмотря на свои восемьдесят лет и весьма маленькую аудиторию (я был с ним один на один), он зажегся и все время говорил, быстро меняя темы, переходя с одного вопроса на другой. Восторженный поклонник Франции, он одобрял ее политику по отношению к Польше. Он разделял страхи перед Германией, поэтому признавал правильным план создания очень сильной и большой Польши. Он находил поэтому, что Украина, как молодое и только что зарождающееся государство, должна уступить Польше украинскую Галицию, для укрепления Польши против Германии.
Вообще, он оказался большим другом Польши. Он знал о всех страданиях еврейского народа в Польше, но тут же добавлял, что все это потом наладится. Он находил, что еврейство напрасно хочет быть признанным в качестве нации, что лучше по-прежнему считать еврейство лишь религией. Наконец, он выразил сожаление, что "литваки"-евреи не уживаются с коренными польскими евреями и что виноваты, по его мнению, "литваки".
Было ясно, что он уже весь в прошлом… Ясно было также, что многое он повторял с чужих слов, вращаясь в дипломатических кругах.
Я заговорил с ним на другую тему и, между прочим, сказал ему, что его считают у нас отцом итальянской кооперации. "Не отец я, а дед кооперации", – ответил он мне и стал рассказывать много интересного из этой области, в которой он действительно считался всемирным авторитетом. Он выразил желание ознакомиться с украинскими кооперативами и обещал дать свои советы и полезные указания.
Прощаясь со мною, он снова сказал мне, что после Бога он самый занятой человек в мире.
Политические взгляды Луцатти, сущность которых я вкратце изложил выше, всецело совпадали с той французской ориентацией, которая стремилась к созданию великой Польши.
Но Луцатти в Италии был в очень незначительном меньшинстве. Руководители итальянской политики склонялись больше к политике Ллойд Джорджа.
К сожалению, я не успел познакомиться с другим евреем, входившим тогда в кабинет, – с министром юстиции Мортара. Он был в эти дни очень завален работой, и я не счел себя вправе беспокоить его, так как не имел конкретного к нему дела.
В Риме я застал многих киевлян, они все отогревались под гостеприимным небом Италии от холода лишений и переживаний в недавнем прошлом. Люди быстро все забывают, многие даже жаловались, что солнце в мае слишком уже греет в Риме… И действительно, было очень жарко.
Из Рима я должен был поехать в Вену, этот центр украинской эмиграции, куда привлекала всех дешевизна валюты. В Вене предстоял съезд украинских послов и некоторых представителей правительства. По дороге я сделал объезд, остановился на один день в Женеве, где состоялся съезд группы социал-федералистов, и заехал на два дня в Баден-Баден, к моим родителям, которые только что вырвались из Крыма через Константинополь.
Город вечного веселья и вальса еще не отошел от бедствий, в которые его повергла война. Бедная Вена, что с ней сталось! Днем, на главных улицах, еще чувствовалась бывшая столица огромного государства, в котором жило рядом столько народов. Но по ночам город очень скверно и скупо освещался, пустынно и тоскливо выглядели большие каменные дома, дворцы, музеи и театры единственного в своем роде "Ринга".
Как быстро все забывается! Где, как не в Австро-Венгрии, в борьбе национальностей родились все лозунги свободы национального самоопределения, защиты прав меньшинств и т. д. В Черновицах названия улиц изображены на трех языках. Конечно, австрийские немцы были господствующей народностью и подавляли развитие и рост сил других народов Австрии. Но разве можно было сравнить с положением в Австрии перед войною тот гнет, под которым находились народы России? Разве в Варшаве поляки могли так свободно дышать, как в Кракове? А где, как не во Львове, прозябало, но все же жило украинское движение? И разве мог мечтать грузин или татарин увидеть в родном городе надпись названия улицы на родном языке!
Что же касается положения евреев в России и в Австро-Венгрии, то в этом вопросе даже нет места для параллелей и сравнений. Конечно, еврейская молодежь последней формации требовала уже от Австро-Венгрии персонально-национальной автономии. Но этот новый росток ведь нигде тогда еще не привился. Зато в очень многих домах стариков евреев можно было видеть портреты Франца-Иосифа. Набожный еврей искренно возносил свои молитвы ко Всевышнему за его здравие.
На съезде в Вене настроение собравшихся в большом количестве послов и политических деятелей было весьма радостное и приподнятое, так как Киев был тогда в руках польско-украинских войск и хотелось верить, что ценою соглашения с Польшею получена по крайней мере возможность свержения большевистского ига и начала нормальных условий жизни. Тогда же, в Вене, состоялся также съезд группы социал-федералистов.