35
Господа Билькоки, Токены и Лонгеканы понимали: действовать нужно решительно и быстро. Они недооценили этого бешеного. Им казалось, что достаточно оборвать его карьеру, поставить в тяжёлые материальные условия, и он сникнет, оставит их в покое и покинет Руа. Но нет, не тут-то было! Выбитый из привычной колеи, придавленный нуждой, лишённый надежд на возможность вырваться из грязного предместья Сен-Жиль, куда они его швырнули, он и не подумал стушеваться. Напротив, он всюду разбрасывает свои зажигательные призывы, будоражит людей окраин, становится их очевидным вожаком! Он требует созыва регулярных собраний граждан, их вооружения за общественный счёт, он подкапывается под муниципалитет и шельмует самых почтенных людей в городе! По его подсказке бедняки перестали платить налоги, всюду появляются контрабандные соль и табак, а чиновники откупного ведомства оказываются бессильными что-либо предпринять! При этом он не ограничивается агитацией среди голытьбы; он сумел организовать кабатчиков, хозяев постоялых дворов и питейных заведений, внушив им, что в целях их личной выгоды они больше, чем кто другой, заинтересованы в отмене косвенных налогов!..
…Господин Билькок-старший прищурясь посмотрел на господина Билькока-младшего.
Ба!.. Вот отсюда-то и следует начинать!.. Нужно показать всем этим трактирщикам и лимонадчикам, что их одурачивают, что идти рука об руку с патрициатом города им куда выгоднее, чем слушать побасёнки этого неукротимого и заигрывать с чернью…
36
28 февраля Билькок-старший созвал общее собрание граждан Руа. Правда, это было не то собрание, за которое ратовал Бабёф: на него пригласили только "активных" граждан, в первую очередь лиц, связанных с продажей напитков.
Господин мэр произнёс большую речь.
Пустив в ход всё своё ораторское искусство, то льстя, то угрожая, он постарался внушить собравшимся, что, уклоняясь от уплаты налогов и бойкотируя чиновников генерального откупа, они сами роют себе могилу. Идя на поводу у разных отщепенцев, врагов собственности и порядка, они волей-неволей содействуют бунту, ниспровержению основ общества, торжеству анархии. Но что же будет, если анархия восторжествует? Не они ли первые поплатятся своими богатствами, а то и жизнями? Нет, уж лучше пожертвовать частью, нежели лишиться всего…
Речь произвела ожидаемый эффект. Трактирщики согласились не только на восстановление застав и уплату налогов, но даже на погашение задолженности за прошлое.
Клан Билькоков торжествовал.
Откупное ведомство Руа возобновило свою деятельность.
На следующий день, согласно распоряжению муниципалитета, глашатай, следуя за барабанщиком, обходил улицы города, доводя до всеобщего сведения новый указ.
Однако у предместья Сен-Жиль глашатай остановился: дальше ходу не было.
37
Предместье кипело с утра.
Простые люди, бедняки, нищие обитатели лачуг не собирались подчиняться решению вождей патрициата. У них был свой вождь, который - они знали это - не подведёт и не продаст. Франсуа Ноэль хорошо разъяснил им суть происшедшего.
Господа, возглавляющие муниципалитет, изъявляют якобы волю народа. Но разве продавцы вина представляют народ? Разве хозяева трактиров выражают державную волю народа? Разве народ уполномочивал их выносить его именем какие-то решения? Ведь и ребёнку ясно, что эти дельцы, уплатив государственную пошлину, затем с лихвой возместят её, обирая тех же бедняков, от имени которых сегодня соглашаются на уплату! Нет, подлинный народ никогда не подчинится подобным решениям, ни здесь, в Пикардии, ни в целой Франции. А пока необходимо принять контрмеры. Он, Бабёф, сегодня же напишет новую петицию в Собрание, ещё раз предостережёт законодателей, ещё раз покажет им опасность и бессмысленность пренебрежения к требованиям и нуждам народа, а они, его сограждане, должны объединиться и устроить достойную встречу клевретам откупщиков.
И встреча была устроена.
Когда вслед за глашатаем появились жандармы, в них полетели комья грязи. Жандармы взяли ружья на изготовку, но из толпы раздались крики, что на первый же их выстрел последует ответный; действительно, можно было заметить, что многие граждане вооружены.
Учитывая свою малочисленность, жандармы не пошли на риск действовать силой.
Чиновники откупного ведомства, осаждённые толпой в кафе "Белая лошадь", вынуждены были отказаться от своих претензий и извиниться перед народом - только после этого им дали возможность вернуться в свои бюро.
Предместье Сен-Жиль одержало победу над муниципалитетом.
Тогда, понимая, чьих рук это дело, мэр вызвал Бабёфа в ратушу.
"Смутьян" и не подумал уклониться от приглашения, ему было что сказать господам Билькокам и Лонгеканам.
38
И вот он перед ними.
Без тени смущения выкладывает он горькие истины, которые коробят этих господ и вызывают их глухую ярость; с каким бы удовольствием - Бабеф чувствует это - они приказали бы схватить его и немедленно бросить в тюрьму. Но нет, почтеннейшие, не выйдет: я пришёл к вам с надёжным эскортом, за мною стоят предместья, вы знаете это и боитесь, боитесь настолько явно, что даже не рискуете прервать меня и одёрнуть!..
Он говорит с воодушевлением. Да, он обвинял депутатов, предавших интересы народа, да, он выступал и будет выступать против косвенных налогов, находящихся в вопиющем противоречии с Декларацией прав человека и гражданина, ибо разве Декларация не гарантирует каждому свободу высказывать свое мнение?…
- Вы нападаете на меня за мои слова, я же разоблачу ваши дела, - пригрозил он советникам и мэру и тут же добавил: - Но имейте в виду, если явятся солдаты, я окажусь во главе тех, кто будет противиться им. Если вы не выполняете ваш долг защитников народа, я сделаю это вместо вас!..
Бесстрашно бросив вызов врагам, Бабёф покинул трибуну. Его проводили гробовым молчанием. Однако он знал: они не рискнули ответить ему, но тут же пошлют донос в Париж и потребуют применения сил.
39
Он не ошибся.
Донос последовал молниеносно, и уже через несколько дней доблестные гвардейцы Лафайета были на марше.
Они шли по направлению к Руа и Перонну.
Вскоре поступили известия об их первых "подвигах": солдаты бесчинствовали, повсюду разыскивая контрабандные товары и участников "мятежа".
Паника объяла южную Пикардию. Толпы крестьян из окрестных деревень, взбудораженные слухами, стекались в Руа.
Бабёф сразу понял, как использовать ситуацию.
Крестьянам он посоветовал возвращаться к себе в деревни. Если опасность станет реальной, нужно будет подумать о самозащите, пока же следует сохранять спокойствие и революционную бдительность. К тому же призвал он и граждан Руа в афишах, которые утром 14 марта появились на стенах многих домов города.
Одновременно Бабеф обратился в муниципалитет с недвусмысленным требованием. Заявив, что из Парижа движутся банды разбойников, переодетых в форму национальных гвардейцев, он требовал, чтобы ратуша немедленно выдала гражданам оружие для охраны общественного спокойствия. Ведь Руа, не имеющий своей национальной гвардии, давно уже стал притчей во языцех среди других городов, а сейчас возникла угроза, размеры которой трудно предвидеть.
Так новоявленный вождь предместий делал необыкновенно ловкий тактический ход. Превратив парижских карателей в "переодетых разбойников" и противопоставляя панике стремление к революционному порядку, он, не нарушая легальности, давал понять местным властям и большому Собранию: истинные друзья свободы не отступят перед провокациями и добьются своего.
И они добились своего.
"Отцы города" дрогнули и согласились выдать оружие, вследствие чего Франсуа Ноэль в дальнейшем смог подписывать свои петиции и призывы как "солдат-гражданин".
Национальные же гвардейцы Парижа прервали свою экспедицию и, не доходя до Руа, повернули обратно.
И самое главное: Учредительное собрание сочло разумным уступить, приняв декрет о ликвидации с 1 апреля 1790 года ненавистного соляного налога.
Это была большая победа.
Победа Бабёфа, победа Пикардии, победа всей демократической Франции.
40
Впрочем, сам Бабёф был далёк от упоения успехом. Он считал, что это лишь начало.
Хотя "габель" и была упразднена, но ведь другие косвенные налоги сохранялись - а их осталась тьма! Как обычно, действуя согласно своему золотому правилу, крупные собственники жертвовали частью, чтобы удержать целое!
Ну нет, допустить подобного было нельзя.
И Бабёф с удвоенной энергией продолжает борьбу.
Он пишет в Собрание депутатам, на поддержку которых надеется, он рассылает свои послания по всем близлежащим городам. Он говорит о многом; его занимают и борьба дистриктов с ратушей в Париже, и право наследования, и реформа судопроизводства, и новый устав национальной гвардии. И всё же он ни на момент не забывает о том, что по-прежнему волнует провинцию и страну, - о налогах.
Теперь Франсуа Ноэль в своей деятельности не ограничивается пределами Руа. Став подлинным вождём всех готовых сражаться до полной победы, он сносится с демократией соседних деревень и городов. В первых числах апреля он посещает Сен-Кантен, Перонн и Нойон, где печатаются его петиции, он составляет новое послание против откупщиков, этой "египетской саранчи", призывая законодателей "отрубить головы ненасытной гидре". Стараниями неутомимого Бабёфа Пикардия становится подлинным авангардом борьбы; она обменивается посланцами с соседними областями, и вот уже весь северо-восток Франции дружно отказывается платить, уведомляя об этом в потоке адресов Учредительное собрание.
Правительство крупных собственников встревожено. Однако, боясь слишком сильно раздувать пожар и надеясь, что главный "смутьян" одумается и подчинится, буржуазные лидеры Собрания попытались его "вразумить": муниципалитету порекомендовали на первый раз ограничиться простым предупреждением.
Но Билькоков это никак не устраивало. Они вовсе не желали "вразумлять" своего главного врага - они хотели его уничтожить. Исполнителем их воли стал господин Прево, тот самый опозорившийся депутат Генеральных штатов, отзыва которого когда-то требовал Бабёф и который не забыл и не простил ему этого. Прево, снабженный необходимыми материалами, возбудил судебное дело. Прокурор, используя обвинение Билькоков, что Бабёф "пытался обратить оружие своих сограждан против парижской гвардии", добился приказа о взятии "мятежника" под стражу.
41
Вечером 19 мая, как обычно, легли спать рано. Франсуа Ноэль долго не мог уснуть: какие-то неясные предчувствия не давали ему покоя.
…Его разбудил сильный стук; казалось, приклады жандармов вот-вот выломают дверь.
- Вставай! Пойдёшь с нами!..
"Словно воры, - подумал Бабёф, одеваясь. - Днём, когда народ на ногах, они не отважились…"
На следующий день он был отправлен в парижскую тюрьму Консьержери.
42
Итак, тюрьма.
Тюрьма со всеми обычными её атрибутами: тесной камерой, короткими прогулками и длинными допросами. Он слышал обо всём этом и, зная, что борец за свободу обречён рано или поздно встретиться с тюрьмой, безбоязненно ждал этой встречи. Вопреки надеждам гонителей, он и не подумал отчаиваться, напротив, казался полным энергии и боевого задора. Он был уверен, что долго здесь не просидит: недаром, борясь против налогов, он старался не выходить за рамки легальных действий; и хотя он знал, что в своих доносах враги попытались оболгать и извратить его слова и поступки, именно это и представлялось ему особенно благоприятным и даже спасительным - ложь было легко разоблачить и на лжецов нетрудно указать.
Он сразу же и указал на них.
Уже во время первых допросов, заявив о противозаконности ареста, Бабёф обличил обоих Билькоков, обманщиков и клеветников, занимавшихся интригами при старом режиме и не менее успешно морочивших новые власти. Чтобы продемонстрировать истину, он сумел с помощью жены собрать отзывы о своей деятельности в Руа и соседних городах. Он обратился за поддержкой к столичной прессе; мало того, он умудрился, несмотря на тюремный режим, выпустить свою газету, на страницах которой, не ограничиваясь собственным оправданием, брал под защиту других узников, арестованных за разрушение застав в июльские дни 1789 года.
Особенно действенную помощь Бабёфу оказал Марат.
43
Марат, информированный обо всём происшедшем, выпустил специальный номер "Ами дю пёпль", почти весь посвящённый делу Бабёфа.
Номер вышел 4 июля.
"Я разоблачаю сегодня, - писал Марат, - преступление, в сто раз большее, чем то, которое было совершено против мнимых поджигателей застав, и вызывающее в сто раз большую тревогу у всех честных граждан, потому что предметом его явился человек, имеющий заслуги перед обществом, потому что дело его должно заинтересовать всю нацию. Этот заслуживающий уважения человек - Бабёф, гражданин Руа".
Друг народа обращался к видным парижским революционерам и демократам с просьбой оказать всемерную поддержку невинно пострадавшему.
К этому же вопросу он вернулся вторично день спустя.
А на следующий день после этого, 7 июля, просидев в тюрьме полтора месяца, Франсуа Ноэль получил свободу.
Он неоднократно подчёркивал роль, которую в его освобождении сыграл знаменитый парижский публицист.
- Марат, да, Друг народа Марат был моим защитником, - говорил он позднее Лорану. - Его пламенное перо дало мне возможность выйти из этого первого испытания незапятнанным…
Впрочем, с "незапятнанностью" всё обстояло сложнее, чем того хотелось Бабёфу. Выпуская на волю "мятежника" с явным зубовным скрежетом, судебные власти постарались закрыть ему путь к дальнейшим публичным выступлениям. С этой целью, освобождая подсудимого, они не отменяли приказа об аресте; иначе говоря, Бабеф не был реабилитирован и в любой момент мог оказаться подвергнутым новому аресту.
Об этом ему не раз придётся вспомнить в дальнейшем; но так или иначе, сейчас он был свободен, а свобода не могла не радовать - она давала возможность продолжать борьбу.
44
Пробыв короткое время в столице, он возвратился в Руа. На пути, в городах и деревнях, его повсюду встречали как близкого друга. Простые люди стремились пожать ему руку, выразить свое сочувствие и полную поддержку. Его упрекали, что, арестованный, по дороге в Париж, он не крикнул: "Ко мне, французы!" - и тогда бы его мигом освободили!.. Объятия, приветствия, поздравления - всё это нарастало по мере приближения к Руа.
В Руа он вступил как триумфатор. У ворот города ожидала патриотическая депутация, под крики "Да здравствует народ!" проводившая его до самого дома, где уже был сервирован стол, о чём заранее позаботились чуткие земляки; последнее было весьма кстати, ибо Франсуа Ноэль не имел и гроша в кармане.
Столь же тепло принимали его и в следующие дни. "Я не мог реализовать и половины приглашений на обеды и ужины, - писал он жене, задержавшейся в столице, - и до сих пор мне ещё ни разу не пришлось зайти в булочную". Все клялись Бабёфу в своей преданности и солидарности, уверяя, что, если бы не этот предательский арест, его наверняка избрали бы мэром.
…Наверняка избрали бы мэром…
Франсуа Ноэль спешит оглядеться и видит кое-какие перемены. Проиграв кампанию в Руа, господа Билькоки не пали духом, напротив, сумели "пойти на повышение". Воспользовавшись перевыборами, господин Билъкок-старший успешно баллотировался в городе Мондидье, потянув за собой и Билькока-младшего. Но кто же избран на его место в Руа? Увы! Мэром избран господин Лонгекан, второе "я" обоих Билькоков, один из главных предводителей всё той же судейской касты…
Нет, перемены только кажущиеся. Новый мэр, как и прежний, не созывает общих собраний граждан и требует неукоснительной уплаты налогов - крупные собственники и не думают сдавать позиций. А наивные бедняки предместий лишь тешат себя мыслью, будто могут избрать, кого пожелают. Нет, они ничего не в состоянии сделать, пока патрициат стоит во главе города и во главе страны.
45
События ближайшего будущего полностью подтвердили верность наблюдений Бабёфа: путь к официальным должностям для защитника интересов народа по-прежнему был закрыт.
Благодарные граждане избрали его в Генеральный совет коммуны Руа. Но едва он приступил к исполнению обязанностей, Лонгеканы и компания добились признания выборов недействительными, поскольку избранный… находился под следствием! Тщетно Бабёф оспаривал это решение, тщетно предъявлял справку, что обвинявший его суд упразднён, а дело сдано в архив; высшие инстанции утвердили вердикт "отцов города" - и он был лишён должности.
Вскоре после этого кандидатуру Франсуа Ноэля попытались выдвинуть в мировые судьи. Но у входа в помещение, где происходили выборы, по приказу муниципалитета были расставлены жандармские посты, которые не пропустили Бабёфа. Его избрали заочно председателем собрания выборщиков, но муниципалитет аннулировал решение граждан, а на пост мирового судьи был избран тот же Лонгекан, уже бывший мэром, хотя закон и запрещал совмещение должностей.
Но враги напрасно радовались - заставить отступить бесстрашного борца оказалось не так-то просто. Отринутый от официальных должностей, он не стал слабее. Напротив, голос его приобрёл ещё большую уверенность и силу.