26
…Строго говоря, Франсуа Ноэль собирался в столицу по своим частным делам.
Но событие 14 июля, бесспорно, ускорило его приезд.
И вот он снова в Париже. Он носится по знакомым улицам и словно бы не узнаёт их. Везде огромные толпы людей. Создаётся впечатление, будто все они, эти ещё вчера угнетённые бедняки, стали подлинными хозяевами столицы. Они вершат грозный суд над своими недавними властителями, они диктуют свою волю ратуше, и даже Учредительное собрание вынуждено с ними считаться. Парк Пале-Рояль, многочисленные харчевни и кафе превратились в политические клубы. Гвардейцы братаются с народом. Новые ораторы и вожди - Марат, Дантон, Демулен, - разъясняя смысл происходящего, призывают к бдительности.
Вот и началось.
Вот она, долгожданная революция.
Словно поток, сорвавшийся с кручи, народное восстание сметает весь старый порядок с его установившимися понятиями, привилегиями, жандармерией и тюрьмами…
Бабёф настолько потрясён всем увиденным, что в письме к жене не может говорить о своем деле - а ведь бедная Виктория, оставшаяся с детьми без гроша, ждёт в первую очередь сообщения о деле…
"Не знаю, с чего начать это письмо, бедная моя жёнушка. Невозможно, находясь здесь, иметь о чём-либо ясное представление, до такой степени душа взволнована. Всё вокруг идёт вверх дном, всё в таком брожении, что, даже будучи свидетелем происходящего, не веришь глазам своим".
Он рассказывает о ярости народа, о разрушении Бастилии, о смерти её коменданта Делоне, о расправе с другими приспешниками старого порядка - с купеческим старшиной Флесселем, с интендантами Фулоном и Бертье де Совиньи…
Бабёфа печалит самосуд, ему больно видеть жестокую радость народа, но он не порицает парижан:
"Я понимаю, что народ мстит за себя, я оправдываю это народное правосудие, когда оно находит удовлетворение в уничтожении преступников, но может ли оно теперь не быть жестоким? Всякого рода казни, четвертование, пытки, колесование, костры, кнут, виселицы, палачи, которых развелось повсюду так много, - всё это развратило наши нравы! Наши правители, вместо того чтобы цивилизовать нас, превратили нас в варваров, потому что сами они таковы. Они пожинают и будут ещё пожинать то, что посеяли, ибо всё это, бедная моя жёнушка, будет иметь, по-видимому, страшное продолжение: мы ещё только в начале".
Франсуа Ноэль не собирается скрывать своих мыслей; напротив, он хочет, чтобы их узнали его земляки, жители Руа:
"Ты можешь дать это читать другим. Теперь нация свободна, и каждый пишет, что хочет".
Только после этого, высказав главное, он переходит к своим личным делам. Здесь он ничем не может утешить Викторию - денег у него нет и, что самое печальное, вероятно, не будет.
27
Бабёф выехал в Париж с крайне ограниченными средствами, имея определённую цель: скорейшее издание "Постоянного кадастра".
Время, казалось, благоприятствовало его замыслам.
Учредительное собрание явно шло к отмене привилегий знати, и вопрос об установлении единых форм обложения налогами всех граждан становился весьма своевременным.
Однако и сейчас опубликовать слишком смелую книгу оказалось непросто. Бабёф и его компаньон Одифре снова столкнулись с тысячью препятствий. Печатание книги откладывалось со дня на день, с месяца на месяц. Окончился июль, прошёл август, проходил и сентябрь, а дело почти не сдвинулось с мёртвой точки.
Положение бывшего февдиста становилось отчаянным: жизнь в столице была дорогой, а жалкие гроши, которыми он располагал, исчезали один за другим. Правда, в Париже проживали кое-кто из должников Бабёфа, которым он некогда составлял земельные описи, однако все попытки вырвать у них что-нибудь оказались безрезультатными - господа жаловались на тяжёлые времена и не желали раскошеливаться. Бабёф, кое-как существовавший при поддержке Одифре, всё свободное время отдавал шлифовке рукописи.
Впрочем, беспрестанно трудясь над улучшением своей работы, он внимательно следил за написанным другими, прежде всего за столичной прессой.
28
Пресса была рождена революцией.
В те дни появилось огромное число газет и листков, выходивших ежедневно, еженедельно и ежемесячно. Эти издания продавались и высылались по подписке, раздавались бесплатно и расклеивались на стенах домов.
Разной была их судьба.
Иные, выйдя раз или два, затем прекращали существование; но были газеты, популярность которых возрастала изо дня в день.
К таким газетам принадлежала и "Ами дю пёпль" Марата. Правда, ещё больший её успех был в грядущем, а к началу октября 1789 года вышло всего лишь двадцать с лишним номеров этой газеты; и Бабёф, всё взвешивавший, читая очередные отповеди Марата, каждый раз задумывался над глубинной причиной резких слов журналиста; но так или иначе, он, со свойственной ему проницательностью, именно Марата выделил среди множества начинающих парижских публицистов.
Это было естественно. Талантливый врач и физик, во имя революции отказавшийся от научной карьеры и обеспеченной жизни, Марат раньше других сумел заглянуть в будущее и сквозь мишуру громких фраз буржуазных лидеров Учредительного собрания, как и Бабёф, разглядел их подлинную сущность. Бичуя политику министра финансов Неккера и лицемерие парижского муниципалитета, он был одним из тех, кто вызвал к жизни события начала октября - события, невольным свидетелем которых оказался и Франсуа Ноэль, всё ещё пребывавший в столице.
29
Строго говоря, - и Бабёф прекрасно понимал это - события вызвал не Марат. Марат лишь помогал народу разбираться в происходящем.
События вызвал голод.
Голод? О каком голоде, казалось бы, можно было говорить в Париже осенью 1789 года? Ведь урожай выглядел вовсе не плохим, зерна в амбарах было достаточно и перебоев в продаже хлеба не ожидалось.
Тем не менее уже в сентябре в столице появились очереди у булочных; бедняк, простоявший с ночи у дверей лавки, часто не мог получить даже половины каравая, плохо выпеченного из негодной муки.
Попытки муниципалитета успокоить народ не приводили ни к чему: во всех своих бедах люди винили версальский двор, прежде всего короля и королеву.
- Булочника и булочницу в Париж! - кричали па улицах.
- Булочника и булочницу в Париж! - вторили на заседаниях дистриктов.
Попытка зажать столицу в тисках голода - это понимали все - была лишь частью нового контрреволюционного плана, задуманного двором.
30
Постепенно оправляясь от шока, полученного в день взятия Бастилии, защитники "старого порядка" начали готовиться к реваншу.
14 сентября король, не доверявший версальским воинским частям, вызвал Фландрский полк, стоявший в Дуэ. 1 октября в Оперном зале дворца был дан торжественный банкет в честь офицеров полка. В разгар торжества появился Людовик XVI, держа на руках маленького наследника престола. В порыве верноподданнических чувств пьяные офицеры топтали революционные кокарды и давали страшные клятвы…
Обо всём этом, разумеется, вскоре стало известно в столице. Обеспокоенный судьбой революции, голодный и возмущённый народ слишком хорошо помнил июльские дни. Теперь победители Бастилии вновь должны были взять дело в свои руки. "Ами дю пёпль" Марата призвал народ к вооруженному походу, чтобы сорвать контрреволюционные приготовления двора. Впереди округов столицы стал дистрикт Кордельеров, возглавляемый адвокатом Дантоном.
5 октября несметные толпы парижан - среди них свыше шести тысяч женщин - двинулись в грандиозный поход на резиденцию короля.
На следующее утро произошло столкновение с королевской стражей; народ ворвался во дворец. Перепуганный Людовик, сопровождаемый Лафайетом, начальником национальной гвардии Парижа, вышел на балкон дворца, чтобы показаться своим "добрым подданным", В тот вечер король, окружённый многотысячной толпой, переехал в столицу.
"Теперь всего будет вволю; мы вернули булочника и булочницу в Париж…"
Этой репликой участников похода на Версаль и закончил Бабёф свою реляцию о событиях 5–6 октября, отправленную им некоему издателю в Лондон. Этой корреспонденцией он думал (и снова тщетно) хоть что-то заработать.
Не принёс ему денег и наконец опубликованный "Постоянный кадастр": расходы на печатание перекрыли доходы от продажи книги. Тем не менее он покидал Париж 17 октября в состоянии душевного подъёма. Он верил: великий перелом начался.
31
Три месяца, проведённые в столице, оставили неизгладимый след в сознании Бабёфа. И потом, в Руа, он продолжал внимательно приглядываться ко всему происходившему на главной арене - в Париже, в Учредительном собрании.
Его поражала крайняя противоречивость декретов законодателей, призванных революцией дать новые порядки стране. Эта противоречивость настолько била в глаза, что казалось, будто два разных Собрания издавали две противоположные серии законов, согласовать и примирить которые было невозможно.
В соответствии с августовской Декларацией нрав, провозгласившей равенство всех граждан перед законом, Учредительное собрание упразднило прежние сословия, ликвидировало институт наследственного дворянства и объявило всех французов абсолютно равноправными. Но "равноправие" это тут же уничтожалось: все неимущие и малоимущие лишались избирательных прав, произвольно зачисляясь в категорию "пассивных граждан". "Активными гражданами" была признана лишь верхушка налогоплательщиков, составлявшая около шестой части населения страны.
Декретировав уничтожение феодального строя, конфисковав и превратив в "национальные имущества" бывшие владения церкви, Собрание, однако, предписало крестьянам впредь до выкупа неукоснительно выполнять повинности за землю, остававшуюся собственностью бывших феодалов.
Проведя административную реформу и отменив как будто все архаические учреждения и порядки, лидеры буржуазии сохранили при этом все прежние прямые и косвенные налоги, в том числе и ненавистную "габель" - соляной налог.
Торжественно провозгласив свободу слова, печати, собраний, законодатели вместе с тем поспешили начать репрессии против вольнолюбивых журналистов, запретили профессиональные союзы и стачки и ввели "военный закон", разрешавший муниципальным властям открывать огонь по "незаконным сборищам".
Впрочем, чему было здесь особенно удивляться?
Всё это лишь подтверждало мысль Бабёфа о противоречивости интересов бывшего третьего сословия, о его неоднородности, о быстрой перемене позиций богатых либералов.
Взять, к примеру, Александра Ламета, одного из главных лидеров левой группировки Собрания; с какой ловкостью он щеголяет своими "великодушными чувствами", как мастерски умеет облечь в возвышенную форму тривиальную для всех богачей мысль о нерушимости частной собственности! Просматривая текст одной из его речей, Бабёф записал для себя: "Он хочет представиться овечкой для того, чтобы пристать к стаду, но мы очень ошиблись бы, не признав в нем хищного волка, который станет впоследствии свирепствовать в поисках жертвы для своих клыков…"
Всего лишь несколько депутатов Собрания отваживалось, выступая против большинства, бороться с антинародными законопроектами. Самым принципиальным и твёрдым из числа этих смельчаков, по наблюдениям Бабёфа, был Максимильен Робеспьер, депутат от провинция Артуа, соседней с Пикардией. Имя Робеспьера, как человека редкой справедливости и бескорыстия, было знакомо Франсуа Ноэлю ещё со времён его февдистской деятельности, с 1786 года. Теперь он с интересом переписывал большие отрывки из речей смелого депутата. Робеспьер, которого народ заслуженно окрестил Неподкупным, требовал, чтобы законодатели честно следовали принципам Декларации прав, а не противоречили им на каждом шагу; чтобы новые законы не угнетали свободы и не нарушали равенства во благо горстки богачей и в ущерб основной массы тружеников; чтобы политические права не связывали с имущественным положением граждан.
Если в Ассамблее самым последовательным демократом был Робеспьер, то вне её стен Бабёф особенно выделял Жоржа Дантона, вожака Кордельеров, одного из вдохновителей октябрьского похода на Версаль. Когда позднее начались преследования Марата, дистрикт Кордельеров взял журналиста под свою охрану, а Дантон помог ему спастись от ярости начальника национальной гвардии. Восхищаясь Дантоном, Франсуа Ноэль в своих письмах к нему величал председателя Кордельеров "ревностным защитником свободы".
Дела и люди столицы и большого Собрания занимали Франсуа Ноэля постоянно; впрочем, это вовсе не значило, что он оставлял в пренебрежении интересы своих пикардийских земляков.
32
В провинции, в Пикардии, в маленьком городке Руа, точно в капле воды отражались все противоречия, волновавшие Париж.
Как и в Учредительном собрании, здесь бывшее третье сословие раскололось на две части. Как и в столице, собственники, прикрываясь словами "свобода" и "равенство", стремились использовать первые завоевания народной революции всецело в своих интересах. Как и в центральной администрации, главные посты здесь оказались заняты вовсе не теми, кто боролся за демократические реформы, а теми, кто противостоял им.
Хотя в соответствии с административной реформой 1790 года в Руа, как и в других местах, "отцы города" провели официальные перевыборы и сформировали новый муниципалитет, новой в нём оказалась лишь вывеска: Билькок-старший сделался мэром, а Билькок-младший его заместителем. Окружив себя преданными сторонниками и верными исполнителями своей воли, Билькоки игнорировали закон о создании местной народной милиции и отказывались проводить общие собрания граждан города.
Франсуа Ноэль сразу же стал во главе недовольных.
Сначала, доказывая, что по новым правилам близкие родственники не имели права занимать смежных постов, он попытался апеллировать к закону. Разумеется, из этого ничего не вышло - Билькоки сами олицетворяли "закон".
Тогда, отыскивая ахиллесову пяту, Бабёф нащупал проблему, в равной степени болезненную и для клана Билькоков, и для Пикардии, и для всей Франции собственников.
Это была проблема косвенных налогов.
33
Лоран еще раз пересмотрел разложенные в хронологическом порядке бумаги.
Он был доволен.
В отличие от первого года революции второй, 1790 год оставил много следов деятельности Бабёфа.
Здесь были петиции, обращения, речи, написанные его рукой, многочисленные письма и уникальные экземпляры двух его газет; всего набиралось более пятидесяти документов - ярких, характерных, бесценных для биографа и историка.
При самом поверхностном взгляде бросались в глаза два обстоятельства.
Во-первых, будущий трибун резко расширял арену своей деятельности. Если до 1790 года его имя было известно лишь в пределах Пикардии, то теперь о ней начали говорить в Париже, в Учредительном собрании, во всей Франции.
Второе, что не могло не остановить внимания Лорана, заключалось в парадоксальности ситуации.
Бывший февдист, тот самый "комиссар по описям", который столь тщательно и скрупулёзно прослеживал и выискивал различные феодальные налоги, сын верного стража и охранителя интересов генеральных откупщиков, ныне выступал как застрельщик в борьбе против косвенных налогов!
Впрочем, и Лоран прекрасно понимал это, парадоксальность была лишь кажущейся.
Именно потому, что он тщательно изучил и выявил существо всех обложений и повинностей в феодально-абсолютистской Франции, именно потому, что их несправедливость и разорительность для народа раскрылась ему вполне, Бабёф смог в ходе революции заявить во весь голос о сделанном открытии. Да и не только заявить. "Постоянный кадастр" был попыткой найти и подсказать законодателям мирный способ решения проблемы. Но Учредительное собрание не вняло призыву. Значит, оставалось бороться.
34
Сдавних пор косвенные налоги, в первую очередь "габель", затем пошлины на табак, напитки, крахмал, кожи и многое другое, составляли весьма солидную часть доходов французской монархии. Они были особенно тяжелы для народа, поскольку правительство, постоянно нуждавшееся в деньгах, сдавало их на откуп; откупщики же буквально душили крестьян, ремесленников и рабочих, выколачивая из них с помощью жандармов и солдат максимальную прибыль.
В июльские дни 1789 года парижане первым делом разрушили ненавистные заставы, окружавшие столицу, и явочным порядком, как и жители других городов и областей, отказались от уплаты косвенных налогов. Однако это не входило в планы крупных собственников - новый бюджет, составленный министром финансов, покоился на сохранении в силе всех старых платежей, что, между прочим, привело к быстрому падению популярности некогда боготворимого третьим сословием Неккера.
28 января 1790 года Учредительное собрание приняло декрет, предписывающий восстановить заставы и сохранить все косвенные налоги. Вслед за тем было решено начать преследование лиц, виновных в уничтожении застав.
Законодатели сами подавали сигнал к началу военных действий.
Бабёф тут же подхватил брошенную перчатку.
Не прошло и месяца, как в Собрание пришла петиция, составленная им от лица граждан Руа.
Указав, что январский декрет о налогах находится в явном противоречии с Декларацией прав, Франсуа Ноэль объяснял это происками аристократической партии в Собрании. Но народ не станет подчиняться дурным законам. Если те, кому доверена власть, используют её в целях предательства, народ будет бороться с ними, и не ради каких-либо частичных уступок, а чтобы провести общий закон против косвенных налогов в пределах всей Франции.
Петиция Бабёфа не была единичной. По всей стране поднималась волна возмущений против разорительной "габели" и январского декрета Собрания. Но прежде чем законодатели что-то предприняли, муниципалитет Руа поспешил дать свой ответ "смутьяну".