66
В центре его деятельности - экономические и социальные проблемы: земля, хлеб, удовлетворение насущных нужд неимущих.
Он чутко прислушивается к голосам из деревень дистрикта и по мере сил оказывает поддержку труженикам и обездоленным. Возвращение крестьянам незаконно захваченных общинных земель, учёт зерна для определения экономических возможностей каждого района, организация общественных работ ради обеспечения нуждающихся в хлебе - этим он занят ежедневно.
Внимание Бабёфа сразу же привлекают земли эмигрантов.
Уже с начала революции дворяне-аристократы побежали из Франции. Победа 10 августа значительно увеличила этот поток. Беглецы оставляли замки и поместья, рассчитывая вернуться после победы интервентов и сил внутренней контрреволюции. Их владения составляли сотни тысяч гектаров. В одной Пикардии владения бывших герцогов Лианкуров, маркизов Сокуров и графов Ламиров охватывали земли, достаточные для обеспечения целой армии бедняков. Между тем местные власти, вопреки всем революционным переменам продолжавшие льнуть к бывшей аристократии, упорно старались оградить земли эмигрантов от каких бы то ни было посягательств. Стремясь поломать эту традицию, бывший февдист добивается конфискации многих поместий бежавших дворян, чем конечно же озлобляет против себя советников директории.
Он понимает: надо, и как можно скорее, демократизировать административный аппарат. Казалось бы, падение монархии должно было привести к подобной перестройке. Но местные билькоки и лонгеканы повсюду - в городах и деревнях - либо саботировали новые выборы, либо протаскивали своих кандидатов. Не имея возможности помешать им на уровне департамента или дистрикта, Бабёф всеми силами поддерживал демократизацию городских и сельских коммун, невзирая на недовольство и противодействие остальных администраторов.
Но особенно лютую их ненависть вызывала его борьба с пережитками и внешними атрибутами повергнутой монархии. Ещё в начале процесса бывшего короля Бабёф предложил устроить "гражданское аутодафе" всему, что напоминало о "временах рабства". А после 21 января 1793 года - дня казни Людовика XVI - он сам организовал на главной площади города публичное сожжение королевских портретов и ковров с геральдическими эмблемами Бурбонов, прежде украшавших ратушу Мондидье.
Пылая негодованием, но обречённые терпеть все эти "выходки презренного демагога", соратники Лонгекана судорожно искали какой-нибудь зацепки, малейшего повода к тому, чтобы его дискредитировать, не рискуя при этом собственной головой.
И вот наконец такой повод представился.
67
История "уголовного дела" Бабёфа всегда изумляла Лорана.
Он несколько раз слышал о ней в подробностях от самого трибуна Гракха, а теперь познакомился и с документами, и чем больше раздумывал над всем этим, тем большее возмущение охватывало его.
Поразительным был сам факт.
В то время, когда шла бешеная скупка земель, когда в месяцы и недели хищническим, воровским путем создавались состояния, когда разномастные аферисты и ажиотёры пролезали во все щели государственного аппарата и, спекулируя на голоде и нужде санкюлотов, безнаказанно рвали головокружительные куши, они же посмели обвинить в подкупе и мошенничестве человека чистой души, самого горячего и бескомпромиссного борца за справедливость, честнейшего рыцаря правды и бескорыстия.
Мало того. Состряпав грязное дело, раздув его до абсурда, они добились вынесения чудовищного приговора, они сумели внушить самому Революционному правительству, плотью от плоти которого был Бабёф, недоверие к нему, они гноили трибуна долгие месяцы в тюрьме, и если даже на этот раз не сумели его уничтожить, то всё же в чём-то добились своего: "уголовное дело" продолжало оставаться страшным жупелом, которым они грозили трибуну до самого конца. Приходили и уходили режимы и правительства, робеспьеристов сменили термидорианцы, термидорианцам наследовала Директория, а "дело о подлоге" продолжало крутиться по инстанциям; через полтора года кассационный трибунал передаст его в уголовный суд департамента Уазы и вновь предпишет лишить свободы Бабёфа… Сделать этого не удастся только по той причине, что трибун, и так арестованный в связи с "Заговором Равных", уже ждал своей участи в вандомской тюрьме…
68
Франсуа Ноэль Камилл, энтузиаст своих принципов, подчас увлекающийся и восторженный, был по-детски доверчив к тем, кто казался ему обиженным, нуждающимся в поддержке и защите.
На этом его достоинстве и сыграли враги.
Как-то в конце января к Бабёфу подошёл председатель дистрикта Девиллас. Он выглядел смущённым.
- Послушай, коллега, - сказал он запинаясь, - ты не хотел бы сделать благое дело и помочь доброму патриоту?
Бабёф ответил утвердительно.
Тогда Девиллас поведал ему следующую историю.
Месяц назад с торгов была продана ферма. Её приобрел богатый буржуа Левавассёр. Согласно словам Девилласа, этот богач, овладев купленной землёй, безжалостно согнал с неё арендатора, честного труженика Дебрена. Между тем Дебрен и сам в состоянии купить арендуемый участок. Подчеркивая, что сам он, председатель, лично не присутствовал на торгах, Девиллас просил Бабёфа восстановить попранную справедливость, вычеркнув в акте о продаже имя Левавассёра и заменив его именем Дебрена. Эта странная просьба была поддержана самим Дебреном и членом местного трибунала Леклерком.
Если бы Бабёф задумался и всё взвесил, он понял бы, что перед ним ловушка: зачеркивать имя в законно оформленном акте месячной давности и заменять его другим с юридической точки зрения было недопустимо. Кроме того, - это выяснилось позднее - уверяя, будто сделка совершилась помимо него, председатель лгал: в действительности именно он, Девиллас, руководил декабрьскими торгами.
Однако скорый на решения и не имевший опыта администратора Бабёф, привлечённый возможностью "восстановить попранную справедливость" и поддержать "честного труженика" против "жадного богача", без долгих размышлений заменил в акте одно имя на другое и скрепил эту поправку своей подписью.
Через час исправленный акт попал в руки Лонгекана, и по его злобной радости, а также нескольким оброненным словам Бабёф сразу понял, какой промах только что совершил. Он тут же написал декларацию, в которой объяснил причину своего заблуждения и аннулировал сделанную правку.
Но было поздно.
Криминальный акт находился в руках врагов, и те немедля пустили его в ход.
После "расследования" происшедшего Генеральный совет директории дистрикта признал, что имел место "подлог, совершённый с корыстной целью". Вопреки очевидности, Бабёфа обвинили в том, что, будучи подкупленным, он пошёл на крупное должностное преступление.
6 февраля документ и решение Совета были направлены в департамент Соммы, который тотчас же возбудил судебное преследование против "бывшего администратора дистрикта Франсуа Ноэля Бабёфа".
Будучи уверенным, что департаментские власти, сплошь состоявшие из его врагов, не станут доискиваться истины, и прекрасно понимая, чем это ему угрожает, Бабёф бросил всё и помчался в Париж. Уже в столице, в начале апреля, он узнал, что обвинение против лиц, якобы его сообщников, снято. Это его успокоило. С наивностью невиновного он решил: раз оправданы те, кто считались его сообщниками, значит, прекращено дело и против него. И он перестал думать об этом, благо, хватало и других забот.
69
Если в период его административной деятельности нужда несколько отпустила Бабёфа, то теперь она обрушилась на его семью с ещё большей силой.
В Пикардии осталась Виктория, которой нечем было кормить детей. Сам Франсуа Ноэль, отправляясь в Париж, залез в долги и не знал, чем расплачиваться с кредиторами. Скитаясь по чердакам и подвалам города, он связывался со случайными людьми, для которых писал ходатайства. Но его клиенты оказывались проходимцами или же точно такими бедняками, как он сам, и при расчёте он получал гроши.
Не увенчалась успехом и его робкая попытка сотрудничать в парижской прессе.
И всё же попытка эта не пропала даром: благодаря ей Бабёф познакомился с человеком, которому впоследствии суждено было играть довольно важную роль в "Заговоре Равных".
70
Сильвен Марешаль вступил в революцию зрелым человеком - в 1789 году ему исполнилось тридцать девять лет.
Писатель, поэт, драматург, публицист, он ещё при старом порядке пострадал за свои атеистические стихи. Друг санкюлотов и сторонник "аграрного закона" - полного передела земли по принципу равенства, - Марешаль редактировал газету прогрессивного направления "Парижские революции".
Бабёф слышал много хорошего об этом журналисте, столь близком ему по социальным взглядам. Поэтому, лично не зная Марешаля, он отважился отправить ему письмо, которое начиналось словами: "К Вам обращается человек, философ, гражданин, изнывающий под бременем несчастья…" Познакомив публициста со своими бедами, Бабёф просил направить его в типографию для какой-либо работы, хотя бы в качестве наборщика.
Марешаль заинтересовался автором письма, согласился на встречу с Бабёфом и произвёл на будущего трибуна неизгладимое впечатление.
Правда, впечатление это сложилось не сразу. Маленький, робкий, с подвижным некрасивым лицом, заикающийся при быстрой речи, Марешаль поначалу показался Бабёфу каким-то беспомощным, незащищённым. Но это впечатление рассеялось, как только пошёл серьёзный разговор. Франсуа Ноэль оценил глубокий ум Марешаля, его недюжинные литературные дарования и, главное, почти полную тождественность его и своих убеждений. И хотя непосредственных практических результатов эта встреча не имела - в типографии "Парижских революций" не оказалось свободных мест, - Бабёф и Марешаль расстались почти друзьями. Возникшая между ними обоюдная симпатия сохранится и впредь, принеся в положенное время свои плоды.
В эти же дни могла произойти и другая встреча.
Бабёф и Лоран в одно и то же время ходили по одним и тем же улицам Парижа, воодушевлённые одними и теми же впечатлениями и надеждами и, может быть, не раз видели друг друга, не подозревая при этом, кто есть кто…
71
Бабёф прибыл в столицу в феврале 1793 года. Лоран - в конце марта, это было его первое посещение великого города. Поездке в Париж предшествовал ряд событий, прежде всего история с Паоли.
Когда-то знаменитый корсиканский патриот Паскаль Паоли был кумиром Лорана. Храбрый воин, талантливый администратор, реформатор и просветитель, казалось бы, сумел не только постоять за самобытность своего народа, но и упрочить его благополучие. Молодой публицист на страницах "Джиорнале патриотико" до небес превозносил славного борца, беззаветно отстаивавшего независимость острова сначала от генуэзцев, затем от французов. Восторгался Лоран и тем, как его герой принял французскую революцию. В 1790 году Паоли приехал в Париж, торжественно присягнул Учредительному собранию и под бурные аплодисменты произнёс прекрасную речь, в которой объявил, что сегодня, прославляя Францию, он ни в чём не изменил своим убеждениям - просто Франция стала иной…
Сказано было прекрасно - Собрание имело все основания назначить Паоли президентом Корсики,
К сожалению, то были лишь слова.
И понял это Лоран во время подготовки экспедиции на Сардинию. Понял, что экспедиция сорвалась из-за двусмысленного поведения Паоли, что Паоли стал на путь измены Франции.
Придя к подобной мысли, Лоран стал собирать доказательства. Ему удалось установить, что Паоли и генеральный прокурор Корсики Поццо ди Борго давно задумали свой план, решив "освободить" остров с помощью английского военного флота, что они имели прямые контакты с британским командованием и получали деньги от самого беспощадного из врагов Французской республики.
Медлить было нельзя.
Лоран оставил все свои дела и отправился во Францию.
В начале марта он высадился в Тулоне и связался с местными якобинцами. По его представлению Якобинский клуб Тулона вынес резолюцию, требующую ареста Паоли и Поццо ди Борго, как врагов французского народа. С этой резолюцией в кармане Лоран и прибыл в Париж.
Конвент выслушал посланца Корсики с глубоким вниманием и постановил вызвать обоих заподозренных для отчёта. Ещё больший эффект произвело ходатайство Лорана от имени жителей острова Сен-Пьер, просивших о присоединении к Франции.
Заслуги Лорана перед революцией были оценены по достоинству.
27 мая Конвент присвоил ему высокое звание французского гражданина.
Ещё раньше он был принят в центральный Якобинский клуб и лично познакомился с Робеспьером.
По-видимому, примерно в это же время с Робеспьером познакомился и Франсуа Ноэль Камилл Бабёф…
72
То, что происходило на улицах и площадях столицы этой весной, должно было живо напомнить парижанам весну 1789 года.
Как и тогда, повсюду собирались толпы мужчин и женщин.
Как и тогда, в парках и на бульварах, используя импровизированные трибуны, выступали народные ораторы.
Как и тогда, напряжённая борьба шла в степах Собрания.
Но партии, группировки и проблемы были иными, чем в начале революции.
В Конвенте сражались Жиронда и Гора.
Жирондисты, проигравшие процесс короля, оскандалившиеся после измены Дюмурье, потерявшие остатки своего престижа после начала вандейского мятежа, напрягали последние силы в борьбе с демократами-монтаньярами.
Но монтаньяры сами временами словно робели.
Слишком уж решителен был парижский народ!
Это он беспрестанно призывал законодателей к установлению "максимума" - к введению твёрдых цен на предметы первой необходимости. Это он ещё в феврале произвёл подлинный "штурм лавок", повергший в тревогу даже неустрашимого Марата.
Это он устами своих агитаторов, прозванных жирондистами "бешеными", разъяснял, что борьба против богачей, за хлеб, за единый налог, за "максимум" лишь разные части единого целого. А целое - благоденствие всех простых людей, санкюлотов. Но благоденствие не может быть достигнуто, покуда в стране хозяйничают жирондисты. Без их низвержения революция не может быть ни завершена, ни упрочена.
Санкюлоты день ото дня усиливали давление на муниципалитет.
По их почину 15 апреля тридцать пять секций Парижа, поддержанные Коммуной, подали в Конвент адрес с требованием изгнать жирондистов.
Это было началом конца Жиронды.
73
Бабёф быстро откликнулся на этот акт. 7 мая он отправил послание прокурору Коммуны Шометту, которого многие считали причастным к готовящемуся антижирондистскому восстанию. И это письмо он впервые подписал своим новым революционным именем: Гракх Бабёф.
"Какой момент наступил! От него зависят судьбы мира!.."
Такими словами начинает он письмо.
Обвиняя большинство депутатов Конвента в неспособности заботиться о нуждах народа, он выделяет одного лишь Робеспьера, как законодателя, который дал точное определение права собственности и указал пределы, которыми это право должно быть ограничено, чтобы не стать вредным для большинства общества.
"Ускорим шаг, - заключает Бабёф, - чтобы прийти к счастливому концу революций, когда наступят дни общего благоденствия, ещё неизвестного ни одной эпохе и ни одному народу".
Через несколько дней Гракх Бабёф встретился с Шометтом и получил постоянную работу, став штатным сотрудником парижской продовольственной администрации.
"Мои здешние друзья, - не без гордости пишет он жене на ведомственном бланке, - самые видные люди в Париже: Шометт - прокурор Коммуны: Паш - мэр; Гарен - член муниципалитета и продовольственный администратор; Робеспьер, Сильвен Марешаль, редактор "Парижских революций", и многие другие. Все эти люди оказывают мне самый ласковый приём, несмотря на мой жалкий наряд". И дальше он спешит успокоить Викторию - он уже больше не голодает: "Когда я у них бываю, меня всегда ждёт хороший обед, так что в остальные дни можно продержаться и на одном хлебе".
Интересное совпадение: это письмо датировано 27 мая, тем самым днем, когда Конвент пожаловал Лорана званием французского гражданина.
А ещё через несколько дней произошло наконец то, чего они оба дожидались с таким нетерпением: в результате народного восстания 31 мая - 2 июня жирондисты пали.
Монтаньяры, единомышленники Бабёфа и Лорана, оказались у власти.
Революция шла к своему апогею.
Итак, да здравствует якобинская республика! Отныне Гракх Бабёф связывает свою дальнейшую судьбу с демократами столицы. Он совершенно забывает о своих пикардийских гонителях - что ему какие-то билькоки и лонгеканы, если есть Робеспьер и Шометт!..