17
Фамилия Сокуров принадлежала к числу знатнейших и наиболее богатых землевладельцев Пикардии. Их владения были разбросаны в двенадцати различных приходах, окружавших Руа, причём и сам город входил в сферу их влияния.
Опись сеньории Сокуров с центром в Тиллолуа была самой большой из всех, которые когда-либо пришлось составлять Бабёфу. Работа представлялась настолько внушительной и серьёзной, что для проведения её Франсуа Ноэль выписал своего младшего брата, к этому времени по его протекции работавшего у другого февдиста, а также пригласил в помощь известного землемера и геометра Одифре. Описью Тиллолуа, рассчитанной на несколько лет, Бабёф думал поправить свои материальные дела, пошатнувшиеся за последнее время. Однако буквально с первых шагов начались неприятности.
Едва он приступил к сбору сведений о различных владениях Сокура, как ему начал ставить палки в колеса судебный исполнитель Дантъе, верный агент Билькоков. Сразу поняв, что от операций Бабёфа лично ему прибыли не будет, господин Дантье стал бурно возмущаться "нарушителем суверенных прав", кричать о "нечестности" Бабёфа и всячески мешать его работе, причем хор служащих маркиза на разные лады повторял пущенную в ход клевету.
Франсуа Ноэль попытался воззвать к самому маркизу, но ответа на своё письмо не получил. Решив пренебречь этим, он продолжал начатое, но вскоре стало ясно, что довести до конца дело ему не дадут.
Составление описи потребовало от февдиста больших предварительных расходов. Уже в течение первых пятнадцати месяцев Бабеф истратил на содержание служащих и проведение землемерных работ около восьми тысяч франков, составлявших все его сбережения. Он рассчитывал, что постепенно его счета будут оплачиваться. Однако бальи маркиза Сокура, нотариус Токен, отказался визировать акты землемера, обвиняя его в "некомпетентности". Тщетно Бабёф обращался к маркизу с новым письмом, тщетно апеллировал к юристам, знавшим и одобрявшим его метод работы. В ответ на все аргументы Токен заявил:
- Если бы даже мнение всего мира было на вашей стороне, это бы вам не помогло. Я сказал, что всё сделанное вами сделано плохо, и я намерен повторять это обо всём, что вы сделаете в будущем!
Когда же февдист попытался доказать абсурдность подобного подхода, Токен пресек его красноречие одной фразой:
- Ступайте вон и оставьте меня в покое!..
Видя, что всё рушится, Франсуа Ноэль срочно поехал в Париж, где в роскошном дворце Фекьер проживал господин маркиз. Бабеф полагал, что в личной беседе с Сокуром сумеет убедительнее доказать свою правоту. Напрасная надежда! Маркиз даже не пожелал его принять, и бедному комиссару пришлось возвращаться несолоно хлебавши.
Поняв, что маркиз порывает с ним все отношения и отказывается от его дальнейших услуг, Бабёф просил, чтобы ему по крайней мере оплатили расходы. По его расчетам, выходило, что за всю сделанную работу ему следовало, как минимум, двенадцать тысяч ливров. Но эксперт из клана Билькоков, назначенный маркизом, рассудил иначе. Из числа всех предъявленных документов он признал возможным утвердить счета лишь на 2370 ливров. А поскольку на первых порах Бабеф успел получить 1416 ливров, ему было предложено довольствоваться суммой в 954 ливра и дать расписку в том, что никаких претензий к маркизу он больше не имеет. Это была жалкая подачка.
Это был конец.
Конец его материального благополучия, конец всех надежд на профессию февдиста.
18
Всё возвращалось на круги своя.
По истечении семи лет успеха, быстрого подъёма по социальной лестнице, обеспеченной жизни Франсуа Ноэль Бабёф вернулся к исходному положению: он был так же нищ, как в дни рабства на Пикардийском канале.
Комфортабельный дом, который он не успел как следует обжить, пришлось покинуть. Расторгнув договор с его владельцем, господином Сере, семья переселилась в жалкую хибару в предместье Сен-Жиль - самом грязном плебейском квартале Руа. Но даже за это убогое жилище надо платить, а где взять денег? Где взять денег, чтобы прокормить семью?…
Катастрофа болезненно отразилась на репутации Бабёфа. Заключать новых договоров с ним никто не желал. Его недавние друзья отворачивались при встрече, издатель растерянно разводил руками, собратья по профессии повторяли клевету Билькоков; вчера столь обширная деловая переписка Бабёфа сегодня почти прекратилась.
Один лишь брат Франсуа Ноэля, который чудом удержался на обломках кораблекрушения, оказывал теперь ему посильную помощь, снабжая то двумя-тремя ливрами, то несколькими су.
Но будущий Гракх не отчаивался. Надо было жить и продолжать заветное дело. Бумеранг возвратился и нанёс ему страшный удар - что ж, быть может, это и к лучшему! Рано или поздно он и сам распрощался бы с ремеслом февдиста, и если обстоятельства ускорили неизбежное, надо только радоваться.
Тем более что впереди была революция - теперь он не сомневался в этом.
19
Ложились спать рано - экономили свечи. И всё же иной раз Бабёф не мог отказать себе в удовольствии: при тусклом глазке тщательно сберегаемого огарка он читал вслух кое-что из своей коллекции. Он просвещал Викторию.
А коллекция и впрямь была интересной - Лоран и сегодня с удовольствием разглядывал то, что так волновало его друга в предреволюционные годы.
С весны 1787 года страну начала наводнять политическая литература, и нелегальная, и полулегальная. Повсюду появлялись брошюры, памфлеты, сатирические стихи, неизвестно кем написанные, неизвестно где отпечатанные, неизвестно каким путем доходившие до читателя.
Но доходили. Доходили и до пикардийского городка Руа.
Бабёф заботливо собирал их. Не из праздного любопытства, конечно. И не только их: не меньшее внимание уделял он столичной прессе. Ежедневно прочитывая огромное количество газет и брошюр, жадно проглатывая все новости, идущие из Версаля и Парижа, он всё более убеждался в том, что ещё год назад правильно разглядел главное: "старый порядок" трещал по всем швам.
20
Когда в 1774 году молодой Людовик XVI сменил на престоле своего развратного деда, кое-кто полагал, что начинается новая эра.
Действительно, новый король был лишён ряда пороков Людовика XV, доведшего Францию до состояния полного банкротства.
И все же "новой эры" не получилось.
Сам находившийся под сильным влиянием жены, легкомысленной и расточительной Марии-Антуанетты, Людовик XVI быстро распростился с наиболее благоразумными из своих советников и министров, отверг принятую было бережливость и экономию, и непомерные траты двора вновь поставили правительство перед бездонной пропастью дефицита.
В королевском дворце в Версале, как и прежде, царил нескончаемый праздник: охота и карточная игра сменялись пышными театральными представлениями и балами, придворные танцевали и веселились, прожигая жизнь на щедрые королевские подачки, забиравшие до пятой части всех доходов страны, а денег в казне не было. Государственный долг вырос до непомерных размеров, все налоги были собраны за несколько лет вперёд, но и это не спасало положения.
И тогда, в 1787 году, по настоянию министра Калонна правительство решило созвать нотаблей. Избранные представители дворянства и духовенства должны были найти способы покрыть хронический дефицит государственного бюджета монархии.
Бабёф не надеялся на эффективность частичных мер. Но он не мог не откликнуться на события дня. Он завершил подготовку теоретического труда, подводившего итог всей его февдистской практике и прямо отвечавшего на вопрос, поставленный министром финансов.
21
В основе этого труда лежала мысль о необходимости облегчения бремени, падавшего на простой народ.
Почему духовенство и дворянство совершенно избавлены от государственных налогов, которые всей тяжестью падают на трудящийся люд - крестьян, ремесленников, рабочих?
Почему подавляющая часть французов должна терпеть постоянное разорение не только от прямых, но и от бесконечных косвенных налогов, прежде всего от ненавистной "габели" - принудительной покупки дорогой соли?
Если французская монархия, созданная и существующая во имя интересов "благородных", нуждается в средствах, не "благородные" ли в первую очередь должны ей помочь?…
Бабёф резонно предлагает ликвидировать все прежние обложения и поборы и заменить их единым налогом, платить который должны будут крупные собственники-аристократы, церковь и богатые предприниматели.
Свою книгу он назвал "Постоянный кадастр".
Ему удалось заинтересовать рукописью геометра Одифре, с которым он познакомился в связи с проектом описи владений маркиза де Сокура. Одифре только что изобрел тригонометрический угломер, который хотел широко использовать, а новые планы Бабёфа, предусматривавшие генеральное межевание по всей стране, давали для этого благодатную почву.
Все хлопоты Одифре, равно как и самого Бабёфа, специально с этой целью съездившего даже в Париж, не принесли результатов: опубликовать "Постоянный кадастр" пока не удалось.
Однако хотело того правительство или нет, оно в какой-то мере оказалось вынужденным пойти именно по тому пути, который Франсуа Ноэль предлагал в своей книге.
22
Созвав нотаблей, Калонн осторожно поставил перед ними проект изменения налоговой системы: привилегированным сословиям предложили уплатить часть государственных налогов.
Такое предложение глубоко возмутило нотаблей.
Принцы, герцоги, епископы и аббаты, привыкшие обирать казну, не пожелали ради неё выворачивать собственные карманы. Нет, они не могут поступиться своей важнейшей привилегией, они не станут платить, ибо уплата налогов - дело податного, третьего сословия!
Оскорблённые в кровных интересах, они не пожелали понять своего короля, и последнему не оставалось ничего другого, как распустить их.
Калонн получил отставку.
Но теперь даже двор понял, что без налогового обложения дворянства и духовенства не обойтись. Однако все усилия правительства не могли сломить сопротивления привилегированных. Парижский парламент объявил, что право утверждать новые налоги принадлежит исключительно Генеральным штатам.
Генеральные штаты! Старинное, архаическое учреждение, не созывавшееся почти двести лет!.. Теперь, вспомнив о былом, привилегированные просто пытались выиграть время и уклониться от немедленной уплаты налогов. Но получилось иное. Стремясь сохранить свои права, два высших сословия наносили страшный удар своей опоре - абсолютной монархии.
Действительно, требование созыва Генеральных штатов вскоре сделалось стремлением всей нации. И вот под дамокловым мечом банкротства, слыша грозный ропот народа, готового начать всеобщее восстание, монархия решила пойти на эту крайнюю меру.
Королевский указ объявил созыв Генеральных штатов сначала на 27 апреля, затем на 5 мая 1789 года.
23
Весть о предстоящей сессии Генеральных штатов всколыхнула всю страну. Не представлял исключения и городок Руа: летом 1788 года он был охвачен волной подлинного энтузиазма.
Ещё бы! Как и всем гражданам Франции, жителям Руа предстояло составить наказ, с которым они отправят своих избранников в Версаль, где должны заседать Генеральные штаты!
Разумеется, Франсуа Ноэль не уклонился от участия в редактировании наказа и на собрании избирателей предложил несколько статей в духе своего "Кадастра", а также статью о всеобщем государственном образовании.
Возразить против проекта Бабёфа было трудно. Но на собрании председательствовал один из Билькоков, постаравшийся не допустить торжества соперника. В результате ни одно из предложений Бабёфа даже те было обсуждено.
Несколько месяцев спустя он снова столкнулся с ожесточённым сопротивлением клана.
Депутаты третьего сословия Генеральных штатов, провозгласившие себя Национальным собранием Франции, упорно боролись с двором за свои права. 20 июня 1789 года, когда монархия попыталась одернуть слишком осмелевших плебеев и не допустила их в зал заседаний, депутаты, собравшиеся в зале для игры в мяч, дали свою знаменитую клятву солидарности, клятву-присягу не расходиться, пока не издадут законов, ограничивающих произвол абсолютизма.
Франсуа Ноэль, перечитывая подробности в газетах, восторгался стойкостью своих собратьев по сословию. Но вскоре радость его сильно поубавилась. В печати указывалось, что под текстом клятвы-присяги подписались все присутствовавшие, за исключением одного, и что же? Оказалось, что этот "один", имени которого газета не называла, но Бабёф дознался, был представитель третьего сословия города Руа по имени Прево!
Господин Прево… О, Франсуа Ноэль хорошо знал его. Это был двоюродный брат одного из Билькоков, королевский адвокат… С начала заседаний Генеральных штатов он оказался в числе самых правых депутатов. И вот теперь это предательство…
Негодование Бабёфа было беспредельно. Впрочем, не он один - все демократически настроенные граждане города возмущались поведением Прево. На общем собрании Бабёф выступил с пламенной речью, требуя отзыва опозорившегося депутата.
- Отречёмся от него, - призывал Бабёф, - покажем, что мы ошиблись в выборе, отзовём предателя и заменим его достойным защищать общественные интересы; оставить гадюку, отравляющую всё своим зловонным дыханием, не есть ли это преступление против нации?
Оратору аплодировали. Он тут же составил проект петиции к Собранию, но…
Но подписей под этой петицией было маловато…
Билькоки были настороже. Они использовали весь свой престиж, чтобы убить движение в зародыше. Одних предостерегая, других запугивая, третьих подкупая, они свели на нет действия защитника свободы и демократии.
И тогда, расположив цепочкой факты и проанализировав их все, он пришёл к новым выводам, по-иному представив себе казавшееся давно понятым и вполне ясным.
Третье сословие… Когда-то думалось, что оно едино, что оно целиком противостоит абсолютной монархии и привилегированным.
Но это глубокое заблуждение.
Едва народное движение стало угрожать богатым, как третье сословие показало свою непрочность, многослойность. Богатые буржуа, ещё вчера кричавшие о "свободе" и "равенстве", сегодня примкнули к ненавистной знати и вместе с ней противостоят народу.
Сейчас они удовлетворены. Они считают, что революция близка к завершению. Но так ли это? А может быть, до завершения ещё очень далеко? Может быть, революция ещё и не начиналась? Может, всё происшедшее лишь прелюдия к ней, всего лишь её канун?…
Так или иначе, но Бабёф осознал главное: ведь основная, подавляющая часть третьего сословия, иначе говоря весь французский народ-страстотерпец, ещё не проявила себя как должно, ещё не сказала своего решающего слова!..
24
Народ сказал свое слово 14 июля 1789 года, ответив на провокационную игру двора и козни старых и новых господ взятием Бастилии.
И хотя ни Лоран, ни его герой во взятии Бастилии не участвовали и даже не были в то время в Париже, на них обоих событие это произвело одинаковое впечатление: и тот и другой поняли - революция началась, и на этот раз - началась всерьёз…
…Лоран невольно погрузился в воспоминания о далёком и всегда близком, жившем постоянно, пока был жив он.
Он вспоминал о том, где был сам, что делал, о чём думал в годы, месяцы и дни - вплоть до 14 июля, - когда Бабёф, отказавшись от своих февдистских иллюзий, быстрым шагом шёл к революции.
Он, Лоран, двигался в том же направлении, но как различались исходные точки их пути, да и сам путь!
Потомок знатного рода, изнеженный юный щёголь с блестящими перспективами, как отличался он от бедняка, плебея, "рождённого в грязи", своими руками добывавшего себе хлеб насущный!..
К тому времени, когда Франсуа Ноэль с небольшим саквояжем разъезжал по Пикардии, стремясь получить очередной заказ, он, Лоран, мог упиваться жизнью.
Позади был дом - роскошный дворец, в котором прошло его детство, в неге и в холе, среди материнских забот и отцовских упований, под присмотром целого сонма гувернеров, гувернанток и вышколенных лакеев - ведь он был старшим из сыновей и должен был унаследовать титул и земли отца!
Позади был университет, любимые профессора, познакомившие его с Локком и Кондильяком. Были сочинения Гельвеция, Юма, Мабли и Руссо, с которыми он знакомился самостоятельно и которые впервые пробудили его душу и ум.
Позади была придворная должность, орден Святого Этьена, женитьба на знатной и богатой наследнице, прелюдия блестящей великосветской карьеры…
Как это всё было не похоже на детство и юность тяжко и упорно "выбивавшегося в люди" чернорабочего с Пикардийского канала!
Но имелось и нечто сближавшее обоих сверстников: оба мечтали о лучшем будущем, и конечно же не для себя, а для всех, для всего человечества в целом.
Именно поэтому богом и одного и другого стал Руссо.
Именно поэтому у молодого Лорана возникли свои счёты с другим богом, богом официальным. И вскоре все надежды отца, блестящая карьера и обеспеченная жизнь оказались мифом.
Он давно уже увлекался нелегальной литературой. Он получал и заботливо хранил запрещённые книги, издаваемые в Париже. На него донесли. В 1786 году у него был сделан обыск и конфисковано несколько антирелигиозных произведений, в том числе "Система природы" Гольбаха.
На первый раз отцу удалось замять неприятное дело.
Но юный вольнодумец не унялся. Он начал сочинять "подрывные" произведения и тайно распространять их, а в 1789 году, узнав о взятии Бастилии, умудрился опубликовать "Элогу революции"…
Подобного абсолютистский режим его родины простить не мог, и новые хлопоты отца оказались бесполезными; юный "смутьян" был обречён на изгнание.
Именно тогда он и уехал на Корсику.
Что же касается Франсуа Ноэля Бабёфа, то при вести о взятии Бастилии он немедленно помчался в Париж.
25
Лоран сделал новую остановку не только потому, что вдруг погрузился в личные воспоминания.
Было здесь и другое.
От времени первого года революции дошло лишь несколько писем Бабёфа и кое-какие его литературные наброски.
Всего этого было слишком мало, чтобы составить ясное представление о делах и мыслях будущего трибуна вэтот необыкновенно важный период времени.
Но потом, вспомнив свои прежние сомнения, Лоран взял себя в руки. Оставлять начатое нельзя. Он не простил бы себе подобного. Тем более он знал, что по более поздним и самым ярким годам жизни Бабёфа материалов окажется столько, что придётся делать даже весьма тщательный отбор!
И Лоран снова обмакнул перо в чернила…