Объяснить, на что похож Развал, невозможно. Развал нужно видеть. Ощущение там такое, словно ты – крохотная, микроскопическая букашка, затерявшаяся посреди вселенского хаоса. А уж хаос вокруг был самый настоящий – ничего целого, только гигантские осколки, обломки, обрывки…
– Ну, – ухмыльнулся сопровождавший нас дядечка, – нравится?
– Кошмар, – искренне сказали мы.
– Тогда быстро фотографируйте что надо – и уходим. Поля тут – запредельные, как бы не приболеть вам всерьез после этой экскурсии.
– А вы? – поинтересовалась я.
– Меня радиация не берет! – отмахнулся дядечка. – У меня супротив ей иммунитет имеется. Такой вот организм достался удачный.
Витька в ажиотаже защелкал фотоаппаратом.
– Быстрее! – торопил провожатый, нервно поглядывая на часы. – Давай, парень, нельзя вам здесь больше!
Тем временем я подняла с пола и сунула в карман две белые квадратные кнопки, валяющиеся в пыли. На одной было написано "АЗ-5", на другой надпись нельзя было прочитать, потому что кнопка изрядно оплавилась. Зачем я это сделала, сказать трудно, как-то машинально получилось. Вдруг очень захотелось спрятать в карман эти кнопочки…
– Уходим, уходим! – провожатый буквально уже выталкивал нас силой к лестнице, потом вверх. – Не понимаете, черти, что здесь такое?! Почти шесть минут лишних пробыли, это ж кому сказать только!..
– Да что будет-то от шести минут? – возмутился дядечкиной суетливостью Витька.
– А вот вечером увидишь, – гаркнул тот в сердцах. – Все тебе отломится по полной программе!
Быстренько переоделись в свои "пятнашки" и выбрались на свежий воздух.
– Ну что, в Припять? – поинтересовался Шинкаренко. – Или по селам проедемся?
– В Припять! – решил Витька. – Что-то я устал сегодня, как будто вагон дров разгрузил. И голова болит…
И мы поехали обратно, в Припять.
Хроника Чернобыля
В 1 час 27 минут 26 апреля на блочном щите управления четвертого энергоблока творилось что-то невообразимое. Помещение сотрясали страшные удары справа, слева, снизу. Вслед за "мелкими" ударами последовал сокрушительной силы взрыв. Ударная волна с пылью, с горячим радиоактивным паром ворвалась в помещение блочного щита управления четвертого энергоблока. Ходуном заходили стены и пол, стал рушиться потолок. Погас свет, остались гореть только три аварийных светильника. Вокруг вспыхивали молнии коротких замыканий – взрывом порвало все силовые и контрольные кабели. Шипение пара, клекот льющейся откуда-то горячей воды…
В помещение БЩУ вбежал задыхающийся Перевозченко.
– Александр Федорович! – крикнул Акимову. – Там что-то страшное… Разваливается пятачок реактора… Плиты прыгают, взлетают вверх…Что это?..
– Спокойно! – сказал Акимов. – Мы все делали правильно…
В этот миг распахнулась дверь из машинного зала. Влетел закопченный старший машинист турбины Вячеслав Бражник. "Пожар в машзале!" – отчаянно крикнул он. К открытой двери подскочили Акимов и Дятлов. То, что они увидели, было ужасно…
Акимов бросился к телефону: вызывать пожарных. По "02" ответили, что пожарные машины уже подъезжают к Станции, огонь заметили еще раньше.
Дятлов выглянул в окно, высунув голову наружу. На асфальте вокруг блока что-то валяется. Этого "чего-то" очень много… Графит?! Если это графит, значит, реактор разрушен полностью! Значит – конец… "Не может быть, – успокоил себя Дятлов. – Это не графит. Что угодно, но не графит!"…
У Акимова был шок. Он не понимал, что надо делать. Стержни заело… Можно попробовать опустить их вручную – из центрального зала… Идея!
– Проскуряков, Кудрявцев, – попросил он стоящих рядом в оцепенении стажеров СИУра. – Парни, надо быстренько в центральный зал. Покрутите за рукоятки, надо стержни вручную опустить. А, парни? Сходите?
И парни пошли.
Без респираторов и защитной одежды они подошли к входу в ЦЗ и вошли в бывший реакторный зал. Вот только реактора там уже не было. Круглая плита верхней биологической защиты под углом лежала на шахте реактора. Из жерла разрушенного реактора шел красный и голубой огонь. Прямо в лица стажеров ударил ядерный жар с активностью 30 тысяч рентген в час. Было совершенно ясно, что и никаких поглощающих стержней нет, все разнесло взрывом.
Проскуряков и Кудрявцев пробыли возле реактора около минуты. Этого оказалось достаточно, чтобы получить смертельную дозу радиации. Оба вскоре умерли в 6-й клинике Москвы.
Тем же путем они вернулись в помещение БЩУ и доложили обстановку Акимову и Дятлову. Лица и руки у них были буро-коричневые (ядерный загар). Такого же цвета была кожа и под одеждой.
– Центрального зала нет, – сказал Проскуряков. – Все снесло взрывом. Над головой – небо. Из реактора – огонь…
– Вы, мужики, не разобрались… – как-то нехорошо улыбаясь, возразил Дятлов, – Это что-то горело на полу, а вы подумали, реактор. Он цел… Надо подавать воду в активную зону.
Так родилась легенда о том, что реактор цел.
Легенда была доложена Брюханову и Фомину. И далее – в Москву…
Первомай 86-го
Вечером к нам в гости "на огонек" зашел Саша Салмыгин. Был он какой-то грустный, неразговорчивый. Пожаловался:
– Чувствую себя плохо…
Мужчины долго сидели молча, курили. Потом Шинкаренко вдруг предложил:
– Слышишь, Салмыгин, а вспомни-ка первое мая прошлого года в Припяти.
И тут они начали смеяться. Когда они насмеялись вдосталь, Салмыгин спросил нас:
– Хотите расскажу, как мы в прошлом году первое мая в Припяти праздновали?
Мы кивнули: хотим!
– Ну, – начал Салмыгин, – думаю, вы знаете, что рвануло тут у нас двадцать шестого апреля?
Мы снова кивнули.
– Припять эвакуировали двадцать седьмого числа. Вывезли всех жителей, а мы – я, Вовка, Шурик (наш хозяин бассейна) и еще один человечек, Миша его звали, царствие ему Небесное, – остались. Не сами, конечно, нас об этом попросили нужные люди, но остались вполне добровольно и с готовностью. В наши обязанности входило следить за тем, чтобы в городе до подхода военных был порядок. Понятия не имею, кто бы мог тут устроить беспорядок, город-то – пустой совершенно, но приказ – есть приказ, стали следить. Да, тут еще в морге Коля Белехов остался, наш судмедэксперт припятский. Коле привезли тело погибшего на ЧАЭС оператора Шашенка и велели сидеть и ждать указаний из Киева, вскрывать ли Шашенка или везти тело в Киев. Ну, Белехов – это отдельная история, я вам про него потом расскажу.
Двадцать девятого вечером в Припяти обрубили всю телефонную связь. Перед этим нам позвонили из Киева и предупредили: телефоны работать не будут! Мы на всякий случай еще раз спросили: а нам-то что здесь делать? Конкретно? Киев нам ответил: "Конкретно – взламывайте склады со спиртным и дезактивируйтесь! А там видно будет"…
Приказ нам очень по душе пришелся, мы тут же принялись за дело. День дезактивируемся, второй, третий… Скучно стало! Надоело. А тут – Первое мая! Мы сидим на городской площади, по радио из Киева идет прямой репортаж с первомайской демонстрации: шум, гам, лозунги, приветствия, дружное "Ур-ра!" И стало нам вдруг очень обидно: у всего нашего народа праздник, а мы тут, как бледные поганки, пропадаем! Шинкаренко и говорит: "Все, ребята, надо и нам выходить на демонстрацию!" Сказано – сделано. Быстренько в ДК нашли несколько маленьких трибун, расставили так красиво на площади. Вовка заявил, что он будет правительством, и забрался на трибуну – принимать демонстрацию. Я притащил из нашего Народного театра бутафорский передок от какой-то машины (легкий такой, картонный) и решил, что буду моторизированной колонной. Шурик объявил себя простым народом, для чего – опять же из народного театра – приволок очень похожий на настоящий отбойный молоток. А Мишка решил представлять интеллигенцию – надел очки, шляпу, под мышку сунул портфель допотопный, бумагами набитый. Радио, понятное дело, орет…
Мы подтянулись и п-а-ашли строем, то есть колоннами, по площади. Вовка с трибуны кричит: "Да здравствует наша украинская интеллигенция, самая интеллигентная в мире!", а мы хором ему в ответ: "У-р-ра!" – "Да здравствует наш простой украинский трудовой народ!" – "Урр-ра!!!" Ну и так далее.
И тут на площадь выскакивает БРДМ – это в Припять химвойска подошли. На броне солдатик сидит. Вовка в ажиотаже, его увидев, блажит: "Да здравствуют наши храбрые химические войска! Ура, товарищи"! Мы в ответ: "У-р-ра!" Солдатик глаза выкатил, рот открыл и смотрит, как четыре придурка в шортах и майках маршируют по главной площади Припяти с идиотскими криками. Причем у одного придурка на плече отбойный молоток, второй почему-то в тридцатиградусную жару в шляпе и с портфелем, на третьем – вообще "передок" от машины надет. Он минуты три, наверное, за нашей демонстрацией завороженным взглядом следил (а мы идем так браво, кричим, словно и нет никого рядом!), потом быстренько в люк машины юркнул, машина развернулась и учесала с площади. Стопудово, они подумали, что мы от радиации рехнулись окончательно! Они-то знали, какие вокруг "поля"… Мы потом к ним знакомиться пошли, так они все косились на нас: психи мы? не психи? Вот смеху было!..
– А вы-то знали, какие вокруг "поля"? – поинтересовался Витька.
– Да кто об этом тогда задумывался! – отмахнулся Салмыгин. – А дозиметров у нас еще не было, откуда? Это потом нам приборы исправные подвезли.
– А что Белехов? – не отставал Витька. – Судмедэксперт?..
– С Белеховым вас надо познакомить, – вмешался в ностальгические воспоминания друга Шинкаренко. – Можно попробовать его завтра в Припять высвистеть, я знаю, где он сейчас.
– Ладно, позовем завтра Белехова, – кивнул Салмыгин – он вам много интересного расскажет.
И он ушел. А ближе к полуночи Витьке стало плохо: открылась рвота, началась жуткая головная боль, вся кожа покрылась какими-то отвратительными волдырями.
– "Хватанул" парень, – покачал головой Шинкаренко. – Вы там слишком долго болтались, под Саркофагом. Я даже уже хотел бежать ругаться…
– И что с ним будет? – в ужасе спросила я.
– Оклемается, – махнул рукой Володя. – Сейчас мы ему спирту нальем, к утру как новенький будет. Ну, голова еще поболит. А что он всерьез "подсадил", через полгодика выяснится. Поболеет еще на "чистой" земле. Теперь уж ничего не поделаешь.
Пока он возился с Витькой, я пошла в душ. Сняла пятнистый комбинезон и обнаружила в кармане стянутые из Развала кнопки. Бросила их в раковину и забыла. Там их через час нашел Шинкаренко и стал орать как ненормальный:
– Машка!!! Кто кнопки с Развала приволок?!!
– Ну, я…
– Какого черта?! Они же "светят", как сумасшедшие! Где они у тебя были?
– В кармане.
– Где-е?!
– В кармане комбинезона.
– Ты же наверняка ноги "попалила", дура! – вконец разъярился Шинкаренко. – Покажи ноги!
Я беззастенчиво предъявила ему совершенно чистую кожу на ногах – в области карманов.
– Не, ничего, – успокоился наш проводник. – Дуракам везет. – Бросил кнопки обратно в раковину и густо залил их какой-то пеной. – Пусть так сутки лежат. Потом помоем и завернем в фольгу. Ты ведь их хочешь с собой взять?
– Ну… да. Сувенир.
– Ду-ура, – вздохнул Шинкаренко, – сталкерская душа. Фольгу никогда не разворачивай, поняла? И дома их там не держи, положи где-нибудь на чердаке. Сувенир…
– Володь, – спросила я. – А почему Витьке плохо, а мне – хоть бы хны? Мы ведь вместе там лазили… Да вот кнопки эти еще я таскала…
– Потому что радиация – как водка, – поучающее изрек Шинкаренко. – Один может ведро выпить и еще песни поет, а второй после третьей рюмки под столом спит. Тут не угадаешь. Иди спать.
И я пошла спать.
Хроника Чернобыля
Как это ни странно, в момент аварии на Чернобыльской станции оказался лишь один работающий дозиметрический прибор – с максимальной отметкой 3,6 рентгена. Разумеется, его зашкаливало, и сколько вокруг "светит" на самом деле, не знал никто.
В 2 часа 30 минут ночи на БЩУ-4 пришел директор АЭС Брюханов. Был директор растерян и бледен до синевы. "Что произошло?" – сдавленным голосом спросил Акимова.
Акимов доложил, что произошла тяжелая радиационная авария, но реактор, по его мнению, цел.
– Какая активность сейчас на блоке?
– Имеющийся радиометр показывает тысячу микрорентген в секунду…
– Ну, это немного, – чуть успокаиваясь, сказал Брюханов.
– Я тоже так думаю, – возбужденно подтвердил Акимов.
– Могу я доложить в Москву, что реактор цел?
– Да, можете, – уверенно ответил Акимов.
К этому времени на аварийный блок прибыл начальник штаба гражданской обороны атомной станции С. С. Воробьев. У него был радиометр со шкалой измерений на 250 рентген. На шкале 250 рентген радиометр показывал зашкал в разных местах блока и завала. Воробьев доложил обстановку Брюханову.
– У тебя неисправный прибор, – сказал Брюханов. – Таких полей в природе быть не может. Выбрось свой прибор на свалку!
– Прибор исправный, – настаивал Воробьев.
Брюханов только рукой махнул: мол, не пори ерунду!..
В 4 часа 30 минут на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго не могли найти, дома у него почему-то никто не подходил к телефону.
– Доложите обстановку!
Акимов опять доложил.
– Мы все делали правильно, Николай Максимович. Претензий к персоналу смены не имею.
– Реактор цел? – спросил Фомин.
– Реактор цел! – твердо ответил Акимов.
Дятлов покинул блочный щит управления и вышел в сопровождении дозиметриста на улицу. Весь асфальт вокруг был усыпан блоками реакторного графита, кусками конструкций, топлива. Они подошли вплотную к завалу.
– Ё-моё! – воскликнул Дятлов. – Что натворили! Крышка!
Дозиметрист ошарашенно щелкал переключателем диапазонов, монотонно бормоча: "Зашкал… Зашкал…"
Обогнули торец машзала. Вдоль бетонной стенки напорного бассейна девятнадцать пожарных машин. Слышен рев огня на кровле. Пламя высокое.
– Все! – приказал Дятлов. – Откатываемся! Да выбрось ты свой прибор! И так ясно, что все сдохнем! Облучились…
Они вернулись на БЩУ. К пяти утра у обоих появилась ужасная слабость, головная боль, началась рвота. Появился ядерный загар – цвет лица стал буро-коричевым.
"Скорая" увезла их в медсанчасть.
День четвертый
Мраморный морг
Судмедэксперт Николай Николаевич Белехов оказался невысоким, сероглазым крепышом с потрясающе обаятельной улыбкой. До аварии он с семьей жил в Припяти, как говорится, "с первого колышка" – с того дня, как в город въехали первые новоселы. Работал в Припятской медсанчасти, воспитывал детишек, их у Ник Ника (так его звали ребята, так, с его разрешения, стали называть и мы с Витькой) оказалось пятеро. После аварии в Припяти не бывал.
– Пойдемте, посмотрим мою квартиру, – попросил Белехов. – Потом в медсанчасть завернем. Хочу там одну штуку проверить…
У дверей своей бывшей квартиры Ник Ник постоял, собираясь с духом, потом медленно открыл дверь и вошел внутрь. Мы тихо вошли следом. В квартире все выглядело так, словно хозяева ненадолго уехали и скоро вернутся домой, разве что слой пыли был слишком толстым. А так – все цело, все на своих на местах. На стене в кухне – отрывной календарь: 27 апреля 1986 года.
Белехов побродил по комнатам, что-то бормоча себе под нос.
– Что, Ник Ник, грустно? – спросила я сочувственно. Белехов понравился мне сразу и безоговорочно, рядом с ним было хорошо.
– Грустно, – согласился Белехов. – Сердце щемит. Что ж… два раза в одну реку не войдешь. Пойдемте отсюда.
И мы ушли, аккуратно прикрыв за собой двери (замки везде сломали еще год назад солдаты, которые дезактивировали Припять).
В медсанчасти Ник Ник так же неторопливо побродил по кабинетам. Потом залез зачем-то под стол в одном из помещений и долго там возился. Мы ждали. Сперва под столом наступила гнетущая тишина. Потом оттуда донесся такой мат, что мы просто оторопели.
– Вот, – Белехов, пыхтя, вытолкал из-под стола большую, запыленную коробку. – Вот она, моя родимая! Из-за нее я тут три дня в помещении просидел с телом Шашенка, от которого "светило", как от маленького реактора! А на мне всей защиты – белый халат да тапочки… Читайте, что тут написано!
Мы склонились над коробкой. "Москва. Спецрейс. Щербине" гласила надпись.
– Мне тогда велели делать отщип тканей, образцы разные брать, чтобы там, в Москве, все это изучили и могли понять, насколько серьезна авария и как надо лечить тех, кто пока еще жив, – стал объяснять нам Белехов. – Сказали: сделай все, надпиши и оставь на видном месте. Солдаты потом вывезут в Киев, а оттуда спецрейсом отправим в Москву. Я сделал, как просили. Шашенка перезахоранивали в Москве недавно – осознали, что надо гроб с его телом забетонировать, слишком сильный от него радиационный фон. Так они на перезахоронение полную химзащиту надели, понимали, как сильно от гроба "светит"! А я в белом халатике… три дня… Зачем?! Если это никому не нужно было… Если все здесь так и осталось… Меня-то зачем было "палить", если все это никому не надо?!
Белехов поднял на нас несчастные и недоуменные, как у незаслуженно обиженного ребенка, глаза.
– А ты сколько тогда "хватанул"? – спросил его Витька.
– Да разве я считал? Я тогда думал, что я – молодой и здоровый, что мне все нипочем!
– А сейчас что думаешь?
– И сейчас думаю то же самое! – после секундной паузы рассмеялся Белехов. – Мне вот в новом городе Славутиче обещали новый морг отгрохать. Большо-ой, как дворец, весь из мрамора. Правда, я там один буду работать, больше на город персонала моего профиля не положено. Зато места будет много! На всех хватит. И на пока еще живых тоже…
Белехов остался ночевать в Припяти, и мы долго сидели за столом, разговаривая обо всем на свете. Потом он несколько раз приезжал к нам в гости в Питер.
Николай Николаевич Белехов и сейчас живет и работает в Славутиче. Местные власти действительно "отгрохали" ему новый морг. Весь из мрамора – как и обещали. И места там много… Что ж, предусмотрительно: ведь Славутич был построен после аварии в аккурат посреди "цезиева" пятна. Так было удобнее – не надо было подводить новые дороги; построили, где выгодно. Местные языкастые дозиметристы сразу же переименовали Славутич, и теперь иначе как "город на беде" они его не называют. Но это никого не волнует…
Хроника Чернобыля
А страшная ночь 26 апреля все не кончалась. Брюханов и Фомин непрерывно сидели на телефонах. Брюханов держал связь с Москвой, Фомин – с блочным щитом управления четвертого энергоблока.
В Москву в ЦК Марьину, министру Майорцу, начальнику Союзатомэнерго Веретенникову, в Киев министру энергетики Украины Склярову, секретарю обкома Ревенко – тысячи раз повторялась одна и та же модель ситуации: "Реактор цел. Подаем воду в аппарат. Радиационная обстановка в пределах нормы".
Москва отвечала: "Держитесь! Охлаждайте реактор!" Еще из Москвы Брюханову передали, что организована правительственная комиссия, первая группа специалистов из Москвы вылетит в 9 утра.
Фомин время от времени совершенно терял самообладание. То впадал в ступор, то вдруг развивал бурную, лихорадочную деятельность: давил на Акимова и Дятлова, требуя непрерывной подачи воды в реактор, бросал на четвертый блок все новых и новых людей взамен выбывающих из строя…