В промежутках между приступами апатии и перевозбуждения плакал, колотил кулаками по столу, бился о стол лбом…
Зам. главного инженера по науке Лютов сидел и, обхватив голову руками, тупо повторял: "Скажите мне, парни, температуру графита в реакторе… Скажите, и я вам все объясню…"
– О каком графите вы спрашиваете, Михаил Алексеевич? – удивился Виктор Смагин, начальник смены блока. – Почти весь графит на земле.
– Да ты что?! – испуганно и недоверчиво спросил Лютов.
– Пойдемте, посмотрим.
Они пошли в помещение резервного пульта управления, ближе к завалу. От завала "тянуло" почти 15 тысяч рентген в час. Но тогда об этом не знал никто. Только чувствовали: жжет веки, горло, перехватывает дыхание.
– Вот смотрите – кругом черно от графита, – сказал Смагин.
– Разве это графит? – не поверил своим глазам Лютов.
Как ни странно, не только начальство станции, но и почти все опытные эксплуатационщики в эту кошмарную ночь выдавали желаемое за действительное. "Реактор цел!" – повторяли все друг другу с каким-то исступлением. Возможно, только это, совершенно лишенное логики и правдоподобности, утверждение давало им силы выжить и не сойти с ума…
День пятый
Брошенные села
На следующий день мы поехали по селам Чернобыльской зоны. Мы ехали час за часом по совершенно пустой дороге, и от этой обморочной пустоты начинала кружиться голова, как-то нехорошо сосало под ложечкой. Иногда мы останавливались в каком-нибудь селе, заходили в хаты. Все было, как и в припятских квартирах, – словно хозяева уехали ненадолго, чтобы обязательно вскоре вернуться в родные дома…
Некоторые хаты были открыты после дезактивации. Некоторые заперты (значит, хозяева возвращались ненадолго после аварии). В одной хате к входной двери была прикреплена изумительная записка: "Граждане солдаты и случайные посетители! Прошу вас, не ломайте двери: самогонки в хате нет! Я сам пьяница, про запас никогда не оставляю".
– Шарили по хатам, было дело, – рассмеялся Шинкаренко, когда мы показали ему записку на дверях. – Вот человек и предупредил честно: все выпито, не надо замки ломать! Взломщикам – пустой труд, мужику – новый замок ставить…
– А что, сюда приезжают?.. – удивился Витька.
– Еще как приезжают! На кладбище к родным ходят. Иногда живут даже недолго. Ездят, не без этого.
– Но… Посты, "колючка"?!
– Местные здесь все обходные тропки, все дырки в "колючке" знают! – отмахнулся от глупого вопроса Шинкаренко.
– А самоселы?..
– Есть и самоселы. Завтра отвезу вас в одно хорошее село – там почти все жители вернулись. Вот свадьба у них будет, нас пригласили. Будете завтра гостями на чернобыльской свадьбе…
Хроника Чернобыля. Припять
Наступило утро 26 апреля 1986 года. Город атомных энергетиков Припять – 2 километра по прямой до Станции – просыпался.
Рассказывает Л. А. Харитонова, старший инженер производственно-распорядительного отдела управления строительства Чернобыльской АЭС:
– В субботу 26 апреля 1986 года в Припяти люди уже готовились к празднику Первого мая. Теплый погожий день. Весна, все цветет вокруг.
Об аварии еще никто ничего не знал. Приблизительно к полудню по городу поползли слухи: на станции что-то случилось. Но особых волнений это ни у кого не вызвало: ну, случилось, справятся, не в первый раз. Дети, как обычно, пошли в школу, малыши играли на улице в песочницах, катались на велосипедах. Муж ездил на работу и, вернувшись, сказал: "Авария, не пускают. Оцепили станцию…"
Тогда мы решили поехать на дачу, но нас за город не пустили посты милиции, пришлось возвращаться домой. И все равно, аварию мы тогда воспринимали как нечто отдельное от нашей личной жизни.
После обеда по городу пошли "поливалки" – начали мыть город. Тут-то бы нам и заволноваться, но мы были спокойны: дескать, жарко, вот и поливают. Я, правда, обратила внимание на белую пену у обочин, но значения этой пене не придала. А это уже шла полным ходом дезактивация…
Группа соседских мальчишек поехала на велосипедах на мост, откуда хорошо был виден аварийный блок: хотели посмотреть, что там горит на станции. У всех этих ребятишек потом была тяжелая лучевая болезнь.
После обеда наши дети вернулись из школы. В школе их предупредили: на улицу не выходить! Только тогда в сознании впервые мелькнула мысль: на станции случилось что-то серьезное!
К вечеру об аварии уже знал весь город. Но никто не представлял размеров бедствия. Когда уже смеркалось, пожар на станции стал сильнее, мы это даже отсюда видели. Сказали: горит графит…
Рассказывает Г. Н. Петров, бывший начальник отдела оборудования Южатомэнергомонтажа:
26 апреля в Припяти был день как день. Я проснулся рано: на полу теплые солнечные зайчики, в окнах синее небо. На душе хорошо! Вышел на балкон покурить. На улице уже полно ребят, малыши играют в песке, старшие гоняют на велосипедах.
К обеду настроение стало и вовсе веселым. И воздух стал ощущаться острее. Металл – не металл в воздухе… что-то кисленькое, как будто батарейку от будильника за щекой держишь.
Сосед наш, Метелев, часов в одиннадцать полез на крышу и лег там в плавках загорать. Потом один раз спускался попить, говорит загар сегодня отлично пристает! И бодрит очень, будто пропустил сто грамм. К тому же с крыши прекрасно видно, как там реактор горит…
А в воздухе в это время было уже до тысячи миллибэр в час. И плутоний, и цезий, и стронций. А уж йода-131!
Но мы-то этого не знали тогда! К вечеру у соседа, что загорал на крыше, началась сильная рвота, и его увезли в медсанчасть, потом дальше – в Киев. И все равно никто не заволновался: наверное, перегрелся мужик. Бывает…
Вечером все в нашем доме очень веселые были, оживленные. Ходили друг к другу в гости, делились слухами о том, что там на станции происходит. И никто – никто! – не верил, что авария серьезная. Так, по традиции, предлагали дезактивироваться слегка (то есть выпить немного), и дезактивировались, и становились еще оживленнее, еще веселее. Общее настроение во всем городе царило возбужденное. Словно праздничное. Так действовала на нервные поля радиация. Когда "хватанешь" дозу, всегда сперва наступает радиационное перевозбуждение. А со стороны казалось: город живет в полную силу, люди веселятся…
День шестой
Свадьба среди радиации
На свадьбу в чернобыльское село Осташкино мы прибыли вечером. Удивительное это было село – живое среди сотен умерших, пустых сел. Сюда, спустя год после аварии, вернулись почти все жители. Заново разбили огороды, собрали разбежавшуюся скотину и зажили, как будто и не было вокруг никакой радиации. Разве что без электричества – все села после эвакуации "отрубили" от энергосети. Но местные жители научились прекрасно обходиться керосинками, отсутствие электричества их нисколько не смущало.
Невеста была местной девушкой, а жених оказался нашим, питерским: приехал добровольцем на ликвидацию аварии и – остался. Наверное, нормальным людям, живущим на "чистой" земле, трудно понять: как это – остаться в зараженной радиацией Чернобыльской зоне, бросить все, поселиться в селе, где нет даже электричества, взять и все разом изменить в своей жизни. Но я его понимала, этого жениха, молодого совсем парнишку. Он тоже получил "радиационный ожог души", и в сердце его возникла любовь к этой несчастной земле. Любовь, которая оказалась сильнее, чем все доводы разума.
Встретили нас радушно. В хате и во дворе были накрыты столы, да какие! Все на них было – и икорка, и красная рыба, и нежное заливное, и картошечка рассыпная, огурчики, помидорчики, зелень, сало, копчености всякие аппетитные…
И потекло свадебное застолье, разгулялось! Пели песни, плясали под гармошку, много смеялись. Во дворе, под яблоней мужики азартно забивали "козла", курили самокрутки; дым стоял коромыслом. Бабы в цветастых шалях на скамеечке перешептывались о своих женских секретах. Детишки носились по двору, прыгали с сеновала, возились с большущим лохматым псом, который, как и они, был в восторге от всего происходящего.
Тостов было сказано много, и ни одного слова не было произнесено про радиацию, словно ее и не было здесь.
В сумерках мы с Витькой вышли на улицу, за ограду: вдруг захотелось немного отдохнуть от шума и суеты. Хата новобрачных расположилась на окраине, рядом был негустой лесок.
– Смотри! – вдруг окликнул меня Витька. – Там, в перелеске!..
Я обернулась к лесу. Между тонкими молодыми деревьями брел космонавт в комбинезоне и в скафандре, с кислородными баллонами за спиной. Я потрясла головой. "Не-ет, – попыталась я образумить себя. – Я этого не вижу! Даже если признать, что самогонка здесь в два с половиной раза крепче магазинной водки, все равно после двух рюмок такого увидеть нельзя! А больше двух рюмок я никогда не пью – у меня аллергия на спиртное. Сейчас он исчезнет!" Но космонавт шел себе спокойненько по лесу, тыкая в землю каким-то металлическим щупом, и исчезать совершенно не собирался.
– Вить, – жалобно подергала я за рукав друга. – Чего он тут ходит?
– Меряет, – объяснил Витька.
– Пусть у себя там меряет! – обозлилась я. – У нас своих проблем хватает!
– Где "у себя"? – удивился Витька.
– Ну, откуда там он прилетел…
– Ты, подруга, того… перегрелась слегка, – покачал головой Витька. И вдруг понял все. – Ты что, думаешь, это – космонавт?!
Я кивнула.
– Ну ты даешь! – в голос захохотал Витька. – Дозиметрист это. Рентгенчики меряет.
– А вырядился так зачем? – не сдавалась я.
– Да не вырядился он, – вздохнул приятель. – Обыкновенная радиационная защита, "жесткий" вариант. Видать, "грязно" здесь, вот он и оделся "по погоде"…
Я еще раз посмотрела на "космонавта". Потом оглянулась на двор, с которого мы только что вышли. Свадьба продолжала гулять. Вокруг столов вовсю плясали люди в летней одежде; кое-кто даже сбросил туфли и отплясывал босиком. Я снова обернулась к лесу: дозиметрист шел – в комбинезоне и в скафандре, с кислородными баллонами за спиной… Господи, это было похоже на кошмар из рассказов Бредбери, где смешивались, пересекались различные, порой совершенно противоречивые миры! Так и здесь, сейчас: между этими двумя мирами было метров двести, не больше. А еще между ними стояли мы с Витькой…
Хроника Чернобыля
Днем 26 апреля в Припять прилетела правительственная комиссия: старший помощник генерального прокурора Ю. Н. Шадрин, министр энергетики и электрификации СССР А. И. Майорец, заведующий сектором атомной энергетики ЦК КПСС В. В. Марьин, заместитель министра энергетики А. Н. Семенов, первый заместитель министра среднего машиностроения А. Г. Мешков, начальник Союзатомэнергостроя М. С. Цвирко, заместитель министра здравоохранения СССР Е. И. Воробьев, представитель Минздрава СССР В. Д. Туровский и другие.
Генерал-майор МВД, заместитель министра внутренних дел УССР Геннадии Бердов прибыл в Припять в 5 утра 26 апреля 1986 года. Высокий, седоволосый, спокойный.
На комиссии докладывал:
– В пять утра я был в районе аварийного энергоблока. Сейчас лето, у вагонов открытые окна, железная дорога проходит в пятистах метрах от аварийного блока. Надо закрывать движение поездов. На случай эвакуации населения тысяча сто автобусов подогнаны к Чернобылю и ждут указаний.
– Что вы мне все про эвакуацию говорите?! – взвился министр. – Панику создаете?! Надо остановить реактор, и все прекратится. Радиация придет в норму. Какая еще эвакуация?!
– Я предлагал эвакуацию еще рано утром, – упрямо вмешался в разговор Брюханов. – Запрашивал Москву…
– Что скажет гражданская оборона? – поинтересовался министр энергетики.
Встал Воробьев, начальник штаба гражданской обороны АЭС.
– На дозиметрах с диапазоном двести пятьдесят рентген – зашкал, Анатолий Иванович. Нужна срочная эвакуация!
Встал представитель Минздрава СССР Туровский:
– Эвакуация необходима. То, что мы увидели в медсанчасти… я имею в виду осмотр больных, которых привозят со станции… они в тяжелом состоянии, дозы, по первым поверхностным оценкам, в три – пять раз превышают летальные.
– А если вы ошибаетесь? – не сдавался министр Майорец. – Ладно, разберемся в обстановке и примем решение. Я лично против эвакуации! Вы все тут явно преувеличиваете опасность.
В Припять возвращались на рассвете, Шинкаренко тормознул вдруг у небольшой речки.
– Пошли, классную штуку покажу! – позвал он нас.
Мы вышли и, согласно чуткому руководству Володи, залегли в траву возле реки.
– Видите, на том берегу движение?
Мы кивнули.
– Это табун одичавших лошадей идет на водопой. Здесь ведь всю живность после аварии побросали, когда людей эвакуировали. Лошади одичали, сбились в табуны. Во, смотрите!..
Табун голов в пятьдесят быстро приближался. Красиво бежали кони, но что-то в этом табуне было странное. Мы вгляделись повнимательнее и захохотали в голос. Среди статных коней, в самой гуще табуна, бодро неслась поджарая корова.
– Тише вы, спугнете! – зашипел Шинкаренко. – Она с ними уже месяца два бегает. Да так ловко носится, просто беговая буренка получилась, можно на ипподром отправлять!.. И ведь не гонят кони ее, представляете?
– Дивная земля… – покачал головой Витька. – Чего тут только не увидишь.
– Это точно! – кивнул наш провожатый. – А что здесь будет через три года? Через пять лет? Через десять? Трудно представить! Ладно, поживем – увидим!
Володя Шинкаренко так и не увидел, какой будет Чернобыльская зона через десять лет: он умер в Киеве в 1995 году; отказало сердце. Было ему чуть больше сорока.
Хроника Чернобыля
Первая группа пострадавших на аварии была доставлена в медсанчасть Припяти примерно через полчаса после взрыва. Врачи не могли оценить тяжесть их радиационного поражения: у них не было данных о реальных радиационных полях на Станции и вокруг нее. Только первичные реакции облученных: очень сильный ядерный загар, отеки и ожоги, тошнота, рвота, слабость, у некоторых – шоковые состояния, говорили о тяжести поражений.
Рассказывает В. Г. Смагин (принимал смену у Акимова):
Нас, человек пять, посадили в "скорую" и отвезли в медсанчасть Припяти. Имеющейся аппаратурой замерили активность каждого. Очень "грязные!" Помылись. Все равно радиоактивные. Вымылись еще несколько раз, результаты те же. Все чувствовали себя очень плохо.
Мне поставили капельницу в вену. Часа через два в теле стала ощущаться бодрость. Когда кончилась капельница, я встал и начал искать курево. В палате были еще двое. На одной койке прапорщик из охраны. Все говорил: "Сбегу домой. Жена, дети волнуются. Не знают, где я. И я не знаю, что с ними". – "Лежи, – сказал ему. – Хватанул бэры, теперь лечись…"
На другой койке лежал молодой наладчик из чернобыльского пусконаладочного предприятия. Когда он узнал, что Володя Шашенок умер утром, кажется, в шесть утра, то начал кричать, почему скрыли, что он умер, почему ему не сказали. Это была истерика. И похоже, он перепугался. Раз умер Шашенок, значит, и он может умереть. Он здорово кричал: "Все скрывают, скрывают!.. Почему мне не сказали?!" Потом он успокоился, но у него началась изнурительная икота.
В медсанчасти было "грязно". Прибор показывал радиоактивность. Мобилизовали женщин из Южатомэнергомонтажа. Они все время мыли полы в коридоре и в палатах. Ходил дозиметрист и все измерял. Бормотал при этом: "Моют, моют, а все "грязно"…"
В открытое окно услышал, что меня зовут. Выглянул, а внизу Сережа Камышный из моей смены. Спрашивает: "Ну как дела?" А я ему в ответ: "Закурить есть?" Спустили шпагат и на шпагате подняли сигареты. Я ему сказал: "А ты, Серега, что бродишь? Ты тоже нахватался. Иди к нам". – "Да я нормально себя чувствую. Вот дезактивировался. – Он достал из кармана бутылку водки. – Тебе не надо?" – "Не-ет! Мне уже влили…"
Заглянул в палату к Лене Топтунову. Он лежал. Весь буро-коричневый. У него был сильно отекший рот, губы. Распух язык. Ему было трудно говорить. Всех мучило одно: почему взрыв?..
Володя Шашенок умер от ожогов и радиации в шесть утра. А заместитель начальника электроцеха Александр Лелеченко после капельницы почувствовал себя настолько хорошо, что сбежал из медсанчасти и снова пошел на блок. Второй раз его уже повезли в Киев в очень тяжелом состоянии. Там он и скончался в страшных муках. Общая доза, им полученная, составила 2 500 рентген. Не помогли ни интенсивная терапия, ни пересадка костного мозга…
Валера Перевозченко после капельницы не встал. Лежал молча, отвернувшись к стене. Толя Кургуз был весь в ожоговых пузырях. В иных местах кожа лопнула и висела лохмотьями. Лицо и руки сильно отекли и покрылись корками. При каждом мимическом движении корки лопались. Он жаловался, что все тело превратилось в сплошную боль.
Врачи, конечно, и сами облучились. Воздух в медсанчасти был радиоактивный, сильно излучали и тяжелые больные, они ведь вобрали радионуклиды внутрь и впитали в кожу.
Все, кому полегчало, собрались в курилке. Думали только об одном; почему взрыв? Был тут и Саша Акимов, печальный и страшно загорелый. Вошел Анатолий Степанович Дятлов. Курит, думает. Привычное его состояние. Кто-то спросил:
"Сколько хватанул, Степаныч?" – "Да, думаю, рентген сорок… Жить будем…"
Он ошибся ровно в десять раз. В 6-й клинике Москвы у него определили 400 рентген. Третья степень острой лучевой болезни. И ноги он себе подпалил здорово, когда ходил по топливу и графиту вокруг блока.
У многих в голове вертелось слово "диверсия". Потому что когда не можешь объяснить происходящее, то и на самого черта подумаешь. Акимов на мой вопрос ответил одно: "Мы все делали правильно… Не понимаю, почему так произошло…" Дятлов тоже был уверен в правильности своих действий.
К вечеру прибыла команда врачей из 6-й клиники Москвы. Ходили по палатам. Осматривали нас. Бородатый доктор, Георгий Дмитриевич Селидовкин, отобрал первую партию – двадцать восемь человек – для срочной отправки в Москву. Отбор делал по ядерному загару. Было не до анализов. Почти все двадцать восемь умрут…
Из окна хорошо был виден аварийный блок. К ночи загорелся графит. Гигантское пламя вокруг трубы… Страшно было смотреть!..
День седьмой
Посторонних не пускать!
А на седьмой день нашего пребывания в Чернобыльской зоне к нам пожаловали гости. Поздно вечером в дверь решительно позвонили, и строгий голос крикнул:
– Шинкаренко, открывай, совесть твоя пришла! Будем разговаривать…
– Влипли, – вздохнул Володя. – Это проверяющие "Спецатома". Значит, каким-то образом стало известно, что в Зоне живут посторонние. Сейчас вас будут вывозить.
– Куда? – оторопело спросили мы.
– Скорее всего, на Зеленый Мыс, там есть пустующий детский лагерь. До утра подержат, потом – за Зону.
– Шикаренко! – упорствовали за дверью. – Негоже так долго не отпирать двери гостям!