Дети оставались без родительского присмотра на тех же нарах, на которых и спали вместе со взрослыми. Лежали нередко мокрыми и не кормленными. Естественно, что часто страдали простудными заболеваниями, оспой и прочими болезнями. Никто их не лечил. Выживет – так выживет, нет – так нет. Хозяевам все равно. Многие дети там погибли. Мать Аллы однажды припрятала за пазуху картофелину для своей дочери. Так нашли и били за это.
Алла заболела там золотухой. Все тело покрылось болячками, язвами, по которым ползали черви. Нина Кузьминична приходила с работы и вытряхивала их с мокрых пеленок. Выжить помогло, наверное, то, что девочку голой выкладывали на солнце. Получалась как бы естественная дезинфекция ультрафиолетом. А следы язв и струпьев на теле видны до сих пор.
Перед освобождением в 1945-м году, когда стала уже явственно доноситься орудийная канонада, всех узников погрузили на поезд и куда-то повезли. Видно, на уничтожение. Женщину с малым ребенком пожалел конвойный немец. "Скоро поезд сильно замедлит ход, – сказал он ей, – так ты прыгай вместе с девочкой, если хочешь жить!" И она прыгнула по его сигналу. Так и спаслись. Где-то отсиделись, а потом встретились с наступающими американскими солдатами. Ну а дальше была дорога домой.
Война детскими глазами
(вспоминает Леонид Емельянов)
Родился 28 июня 1937 года в деревне Вортихово Касплянского (ныне Смоленского) района Смоленской области. Доктор биологических наук. Исследователь в области водообмена и экологической устойчивости растений.
ВРАГ У ПОРОГА
Война уже где-то шла. О ней глухо и боязливо говорили. И все же сообщение о нападении и на нашу страну пришло как гром с ясного неба. Оно и в самом деле было голубым и ясным в те теплые июньские дни. Ни проводного радио, ни тем более радиоприемника в нашей маленькой деревушке (всего-то 19 домов!) не было. Но такая страшная весть быстро дошла и без них. С этого момента люди уже не знали покоя. Забегали, засуетились, заговорили вслух. Ощущение страха передавалось и в детские души.
Военные события между тем развивались стремительно. Соседнюю Белоруссию уже вовсю топтали кованые немецкие сапоги. Фронт неумолимо приближался и к Смоленщине.
Среди населения поползли слухи о немецких шпионах и диверсантах, забрасываемых в советский тыл на парашютах, что еще больше накаляло тревожную обстановку. Однажды под вечер чей-то легкий самолет, лавируя на низкой высоте между пригорками, приземлился на склоне одного из них. В треугольнике деревень Вортихово-Понизовье-Мокрушино.
– Сел! Сел! – возбужденно заголосила местная ребятня и гурьбой ринулась в ту сторону. Но пока добежала туда, машина вновь взмыла в воздух, оставив на сухой земле лишь небольшую примятость от колес. Кто и зачем приземлялся, осталось загадкой.
Бдительность сельчан в эти беспокойные дни доходила до курьезов. Как-то по деревне прошествовал облаченный в лохмотья старец, каких немало тогда бродило по проселкам. Попросил у встреченных женщин хлеба, поблагодарил за милостыню. В конце улицы попил воды из бадьи у колодца и, немного передохнув, отправился дальше.
Основная дорога вела здесь на запад, навстречу наступающим немецким войскам. Но он повернул от нее под прямым углом влево и заросшею колеей двинулся в сторону железной дороги Витебск – Смоленск. Примерно через километр-полтора ему бы пришлось пробираться уже густым кустарником. Местные через него ходили редко.
Выбранный старцем путь насторожил внимательных мужчин. Им показалось подозрительным, что он пошел не в сторону тыла, куда валил весь бегущий от войны люд, а скорее, в прифронтовую полосу. Вызвала недоверие и его остановка у колодца, на которую в мирное время, наверное, никто не обратил бы внимания.
– Может, он воду, гад, отравил, а мы проморгали? – предположил лысый дед с шишкой на голове (между собой его так и звали "шишка"). – Говорят же, что травят немцы колодцы. Надо догнать, пока в кусты не запрятался.
Два человека мигом запрягли в телегу лошадь и, нащелкивая кнутом, помчались вдогонку за "фашистским лазутчиком". Настигли у кромки кустарника, вытряхнули карманы и холщовую суму – ничего подозрительного. Только сухари да хлеб. Отвесили на всякий случай оплеуху – старец расплакался и стал отдавать и котомку, и харчи. Он так и не понял, за что его бьют. Пришлось отпустить задержанного с миром, хотя у преследователей еще и оставались сомнения – может, умело замаскировался немец под нищего?
Гул боев подступал все ближе, становился отчетливее и громче. Они шли уже на западных рубежах Смоленщины. В стороне Рудни, центра соседнего с нашим района, вторые сутки подряд гремели взрывы и слышалась яростная перестрелка. Сдерживая захватчиков, там бились насмерть. Кажется, на исходе этих суток вечерний горизонт на западе вдруг запылал, как на пожаре. Из местных такого огромного зарева еще никому не доводилось видеть.
Это, пожалуй, первое, что накрепко застряло в моей детской памяти. Наверное, потому, что вместе со всеми реально почувствовал, что с той стороны на нас надвигается что-то очень страшное. Уже будучи взрослым, узнал, что тогда наблюдал огневой налет "Катюш" на позиции немцев, второй по счету в истории войны. Вот отчего горел закат под Рудней, видимый за полсотни километров. Можно представить, что творилось внутри этого пекла!
В один из жарких июльских дней через деревню на восток потянулась колонна наших бойцов – запыленных и усталых, со скатками шинелей через плечо. Совсем еще юные ребята. Видать, перебрасывались на новые рубежи обороны. Шли скорым маршем и молча. Шагавший сбоку офицер строгим голосом подгонял отстававших.
Когда колонна поравнялась с вырытой посреди деревни копанью с водой (у нас ее звали сажалкой) – любимым приютом плавающей домашней птицы, один из бойцов не выдержал, метнулся в сторону, быстро зачерпнул пилоткой зеленую от птичьего помета жижу и стал жадно пить. Подбежавший тут же командир заставил вылить остатки и строго отчитал провинившегося. Как я теперь понимаю, питье при дальнем марш-броске не поощрялось, чтобы не расслабляться. Но тогда солдат было жаль. Жажда, судя по всему, мучила их отчаянно. Хотя подобную жидкую дрянь, по нашим понятиям, брать в рот совсем не следовало. Чистоплотные хозяева ее даже коровам не давали. Поили колодезной.
Не знаю, по чьему совету, но возле каждой избы у нас были заблаговременно вырыты землянки на случай бомбежки или артобстрела. Казалось бы, что здесь можно поражать? Ничего интересного для военных. Тем не менее, в период авианалетов на Смоленск немцы сбросили на крохотную деревушку аж восемь (!) бомб. Некоторые почему-то не сработали. Одна из таких угодила прямо в колодец. Тот самый, из которого пил воду "диверсант". Другая, пробив кровлю, потолок и пол избы, зарылась глубоко в землю. К счастью, в помещении в этот момент никого не было. Осенью 1943-го года при отступлении немецких армий от Москвы хата эта сгорела, и рядом хозяин возвел после войны новую. А вот что стало с бомбой, неизвестно. Может, и сейчас там лежит.
Так чем все же насолили немцам сельчане? Сами они – ничем. Но за околицей, на отшибе стояла построенная перед самой войной кирпичная школа. Под прикрытием ее стен сторожили небо три наши зенитки, поставленные в специально сделанные углубления. Выстрелы их и разозлили немецких ассов. Огонь батареи был подавлен, школа сожжена, но для острастки летчики сбросили оставшийся смертоносный груз и на саму деревню. Благо в начале войны у них этого "добра" хватало.
Та бомбежка застала меня с младшим братом в большой бочке возле дома. Внутрь ее мы как-то залезли сами еще до налета. А вот выбраться самостоятельно наружу в охватившей всех панике не смогли. Наш плач и отчаянные крики о помощи заглушал рев пикирующих самолетов и противный до ужаса визг падающих бомб. Казалось, что они летят прямо на голову. Подоспевшая откуда-то мама буквально выбросила нас из ловушки. В землянку же мы сами летели, как бомбы, – головами вниз и не чувствуя под ногами ступенек.
Пережитый ужас той бомбардировки и ожидания неминуемой смерти, которая висела над головой, живет в душе до сих пор. Когда я смотрю по телевизору военную хронику и вижу, как на чьи-то города или села сыплется сверху смертоносный груз, становится не по себе. Потому как знаю, что чувствуют под ним люди. Врагу такого не пожелаешь!
Напряженность от приближения оккупантов все возрастала. И вот откуда-то поступил сигнал, что они уже скоро могут быть здесь. Думаю, что об этом предупредили двое военных, пост которых находился не более, чем в километре к западу от нашей деревни, рядом с проселочной дорогой. Мы с братом бегали даже смотреть, как они короткими лопатками старательно рыли там себе окопчик, а окончив работу и присев перекусить, угощали нас редиской. Мы в свою очередь приносили им то ли соль, то ли хлеб. Возможно, то были связисты.
Начался всеобщий переполох. Из небольшой лавки в соседней деревне мигом растащили все товары вплоть до карандашей и спичек. Дверь взломать второпях не удавалось. Так вышибли окно и ныряли в него один за другим, сталкиваясь и ругаясь. Об этом рассказал прискакавший на взмыленной лошади селянин. Он же и поторопил всех: "Срочно надо ховаться! Немцы уже на подходе к Волоковой!"
Волоковая – центр родного сельсовета. Всего семь километров от нас в сторону запада, откуда и шел враг. Если у кого и теплилась доселе маленькая искра надежды на спасение от его напасти, то теперь и она погасла. Оккупация становилась явью.
Об отступлении в тыл нечего было и думать – слишком поздно. Очутиться же на пути воющих – тоже опасно. Можно погибнуть от своих же отечественных пуль или осколков. Чужие тем более щадить не станут. Пугала и сама встреча с врагом. Ничего хорошего она не сулила. Быстро посовещавшись, старики решили: "Прячемся немедленно в болотистом урочище!"
Так и сделали. Минимум необходимого имущества погрузили на телеги, к которым некоторые привязали и коров. Сверху на узлы и мешки посадили самых малых детей. Странный разношерстный обоз медленно двинулся в самую глушь кустарниковых зарослей – туда, где их пересекал глубокий овраг со струившейся по его дну небольшой речушкой. Часть вещей взрослые тащили на тачках или на своих плечах. Переехали вброд водную преграду и разгрузились на противоположной от деревни стороне оврага. Народ застыл в тревожном ожидании. Разговаривали вполголоса. Детям запретили высовываться на открытые места и шуметь. А коровам и лошадям надели на морды мешки с травой или овсом, дабы они тоже вели себя спокойно и не издавали никаких звуков.
Очевидцы из других деревень, не успевшие скрыться в убежище, рассказывали потом, что немцы, занимая селение, заходили в хаты, открывали люки в подполье, где крестьяне обычно хранили картошку, и "Тырр! Тырр!" – давали пару очередей в темноту из автоматов. Для профилактики. Считали, что там мог прятаться противник.
Фронт прошел нашу местность без боя. Население вернулось под родные крыши, радуясь, что избы целы, и гадая, что же будет дальше…
Ничего хорошего ждать не приходилось, о чем ежечасно, ежесекундно напоминал отчаянно сражавшийся Смоленск. Передовые части вермахта прорвались к нему 15 июля 1941 года по Рославльскому шоссе. С нашей северо-западной стороны это произошло попозже, судя по тому, что в этот день под Рудней еще успешно работали "Катюши" капитана Флерова. И не только они. Город-крепость во все лихие времена сдерживал иноземцев на подступах к Москве. Последний раз, в грозном 1812-м, под его стенами долго терял драгоценное время и военные силы непобедимый доселе в Европе Наполеон. Теперь его испытывали на прочность новые захватчики с паучьей свастикой на шинелях и касках.
От нас до города по прямой каких-нибудь 10–12 километров. В погожие дни, бывало, хорошо просматривались на горизонте белые стены его окраинных домов на Покровке, позолоченные купола церквей и даже контуры крепостной стены, воздвигнутой еще в ХI-м веке на приднепровских кручах. Теперь город горел. Днем его заволакивал черный дым, а ночью охватывало ярко-рыжее зарево. Время от времени до нас доносились гулкие взрывы, после которых вспыхивали и разгорались новые пожары. Отсвет пламени над горизонтом люди видели даже в районе Каспли, отстоящей от Смоленска на 45 километров. Об этом мне рассказала после войны одноклассница Надя Корниенкова, проживавшая в деревне Алфимово, в трех километрах северо-восточнее районного поселка.
Бомбили немцы обстоятельно. В ночном небе постоянно висели, медленно опускаясь на парашютах, осветительные устройства ("свечки", как мы их называли). Они помогали вражеским летчикам различать важнейшие объекты, которые надо было разрушить в первую очередь.
– Мама родная, сколько фонарей понавешивали! – удивлялись женщины, никогда не видевшие такой грандиозной ночной подсветки. Да еще прямо с небес.
– И все новые и новые бросают, гады! – зло добавил кто-то из мужчин, заметив, как самолеты заходят на очередной круг.
Каждый вечер народ собирался на юго-восточной окраине деревни и смотрел на родной им Смоленск с тихим ужасом. Место сражения даже издали походило на ад. Уцелеть в нем, казалось, не было никакой возможности. Но город жил и мужественно сопротивлялся. В нем ни на минуту не затихала оружейная стрельба. Порой она переходила почти в сплошной треск, сопровождаемый глухими разрывами.
Несмотря на явный перевес захватчиков в самолетах, бои порою вспыхивали и в небесах. Запомнилась отчаянная атака двух советских "истребков", как звали эти боевые машины дети, на колонну фашистских бомбардировщиков. Нашей спарке удалось расстроить их ряды. Но тут на помощь немцам подоспела группа прикрытия. И завертелась в воздухе настоящая карусель.
Краснозвездным приходилось нелегко. Как они крутились в этом бою! То свечкой взмывали вверх на полных оборотах мотора, то камнем ныряли вниз, уходя от вражеских выстрелов. Дух захватывало, когда глядел с земли на этот неравный поединок. И все-таки один был подбит. Кажется, такая же участь постигла на отходе и второй. Но какое мужество проявили оба!
Город еще оборонялся, а армады зловещих воздушных машин волна за волной накатывались уже в сторону столицы. Происходило это обычно под вечер. С тяжелым гулом они плыли над деревенскими крышами. И так низко, что казалось, будто любую можно запросто достать камешком из хорошей рогатки. Под крыльями железных птиц отчетливо выделялись черные жирные кресты.
– На Москву пошли… – раздался протяжный мужской голос. Не успел он затихнуть, как над западным концом деревни возник и стал неудержимо нарастать новый металлический звук. С приближением он как бы дробился, ширился, сотрясая воздух и наводя невольный страх на все живое на земле.
– Кто же такую силищу остановит? – тихо шептали и крестились на иконы старушки.
Остановить, слава Богу, нашлось кому…
Последнюю точку в отступлении наших войск через деревню поставил неизвестный солдат, видимо, отставший в ходе оборонительных боев от своей части. Эту историю я знаю только со слов тети Фрузы, дружившей с моей мамой. Вот ее рассказ, запомнившийся необычностью происшествия.
Однажды ранним утром, когда еще топились печи, к ней в избу заскочил зверски проголодавшийся человек в измятой военной форме наших войск. Хозяйка пекла в это время лепешки. Горка их уже стояла в миске на столе и поджидала еще спящих малышей. А на сковородке дозревала очередная порция любимой детской еды.
Ни слова не говоря, пришелец метнулся с порога к столу и, практически не жуя, а только глотая, в один момент перекидал содержимое посудины себе в рот. Затем также молча выхватил из печи сковороду и расправился с недопеченным. А в завершение проглотил остаток сырого теста. В величайшем изумлении хозяйка глядела на эту немую сцену и гадала, кто же перед ней: догоняющий своих, бежавший из плена, или просто дезертир. Объяснений она не дождалась. Незнакомец исчез так же стремительно, как и появился. Словно привидение!
– Солдат, видно, заглянул сначала в окно и осмотрелся, – рассуждала потом женщина. – Поняв, что ему ничего не угрожает (мужика в хате нет, и вход удобный, скрытный, с обратной от улицы стороны), открыл дверь и решительно двинулся к столу. Голод не тетка! Да и времени на разговоры у него просто не было. Он и так рисковал.
Как служивый очутился в нашей безлесной, опасной для передвижения местности и куда направился дальше, так и осталось загадкой.