В темных религиозных лучах. Купол храма - Розанов Василий Васильевич 14 стр.


Несомненно, что Виталия и Поля не чужды были некоторых исторических сведений о самоистреблениях в русском расколе. Об этом можно судить по стилю и содержанию той записки, которая была подана из скита счетчикам народной переписи и которая была редактирована, по всей вероятности, Полей Младшей. Записка эта во многом напоминает те челобитные и заявления, которые писались в XVII веке раскольниками, готовившимися к гари. Весьма правдоподобно, что в уме Виталии или Поли Младшей, на основании исторических сведений, созрел план ответить на церковное торжество 9-го сентября так, как отвечали раскольники XVII и XVIII века на церковные реформы. С этой целью Виталия и Поля Младшая воспользовались готовыми описаниями самоистребления в русском расколе и, подобно учителям XVII века, возбудили известное настроение в терновском скиту и отсюда направили его в терновские хутора. Их личные качества обеспечили им успех печального дела.

В заключение нельзя не высказать некоторых общих мыслей, которые невольно возникают в уме при чтении скорбного сказания о беспримерном несчастье, поразившем раскол в лице терновских сектантов. Никогда печальное состояние раскола не обнаруживалось в более мрачных красках, как в терновской драме. Поэтому не должно быть в отношении несчастных сектантов иного чувства, кроме безграничной жалости, и иного отношения, кроме самых искренних братских усилий к примирению и объединению с ними. Каковы бы ни были понятия о расколе с догматической и обрядовой стороны, нельзя не признать того факта, что все держащиеся старой веры - дети того же доброго русского народа, что они строго хранят в себе все его народные черты и остаются верными народному духу даже за пределами отечества.

Ввиду этого истинная забота о них (а не одни догматические словопрения с ними) является самым настоятельным и самым неотложным долгом церкви и государства". - Проф. И. А. Сикорский.

___

Конец и Deo ignoto "слава"…

Примечания

1

Намек на предисловие к только что вышедшей тогда моей книге - "В мире неясного и нерешенного", где я говорю, что пора от "горизонтальных созерцаний" (политических, общественных, культурно-светских) перейти к "созерцаниям вертикальным" (родовым, генерационным, мистическим). В книге этой развита теория пола и вообще выдвинут рождающий, родящий элемент, не очень "чистенький" (снаружи), не очень хорошо пахнущий (общее мнение), но какой-то терпкий, стойкий, неуступчивый, цепкий. Это - пол, говоря литературно и научно, похоть, "похотливость" - говоря "свято-отеческим" языком. Я взял эти (якобы) "нечистые вожделения", от которых христианство открещивается и "молит Бога" со страхом: и, не пугаясь, - вывел его к свету и сказал: "Отсюда происходит такая чистая вещь, как дитя, - такое единственное в мире по совершенству существо, как младенец". Но если таков плод пола, значит, и весь он то же, что яблонька с золотыми яблочками, что золотоносная землица. Автор письма и кинулся на эту мою "золотоносную землю", крича: "Не надо этой новой Колумбовой Америки, проживем нашим Старым Светом", "он - труден, но - идеален". В. Р-в.

2

Т. е "дики, непривычны и непонятны" корневища, долженствующие быть скрытыми под землею, - когда они выступают наружу, дают себя увидеть, когда на них взглядывают люди, общество… Да, это - "покрывало Изиды" (не долженствующее быть сорванным), мировая стыдливость, мировая застенчивость. "Все этим живем, а как показать - то разбежимся", "все это любим (в душе, про себя, молча), а вслух не смеем не обругать" (был бы сорван покров Изиды). Между тем это показывает, до чего пол - душевен: и душу никто не видит, душа никому не показывается. Она целомудренна, свята. И это, что мы вот "никому не показываем", - столь же целомудренно, стыдливо и никому не показывается, а не то чтобы мы его скрываем. Отсюда так "это" дорого, что, напр., девушка, женщина (а должен бы и мужчина, но он развратился и почти атрофирован в ощущениях пола) легче переносят оскорбления лицу своему, нежели полу своему; порицать, сочинить сплетню, пустить слух о "пятне на поле" девушки - ужаснее для нее, чем если бы был пущен слух, сплетня о лице ее, физиономии, душевных качествах, поступках. Между тем уже из уважаемости материнства, уважаемости во всем свете (кроме, впрочем, христианства), девушка всякая без исключения знает, что "это делать" - хорошо, благотворно, полезно для человечества. Но "не делает", чтобы не получить охулки на свой пол. Это - такая пугливая птичка, которая улетает не от окрика, а просто от нелюбящего, недружелюбного взгляда… "Улетает", как целомудреннейшее в нас. Небесная птичка! И я называю и хочу называть органы воспроизводительности органами целомудрия, манифестациями целомудренности; а что мы разбегаемся при виде их (при обнажении их), то это потому, что мы нецеломудренны, а они-то именно, и притом только они одни в нас и целомудренны. Все тело согрешило (после Адама); и грех не смел только коснуться этих органов; проказа дошла и остановилась на поясе (зоне) этих органов. Оттого "грешный человек" в "грешном состоянии" не знает существа этих органов и не узнает до "жизни будущего века". Только вот знаем, что все отсюда рождается, отсюда - жизнь. В. Р-в.

3

Помнится - это мое выражение из письма к нему. Автора я никогда не видал: но он был младшим товарищем моим по гимназии и в ту пору меня видал. А в некоторую грустную минуту своей жизни написал мне, и меня чрезвычайно привлекло и заняло настроение его души и вообще "точка, на которой он остановился". Это - не моя точка, но ее надо обсудить. В. Р-в.

4

В моем письме к нему я спрашивал: откуда у него такой печальный тон?.. И, как он много писал о "когда-то своей живой жене", то я высказал вопрос-догадку, на которую он здесь отвечает - "да". Таким образом, следя за тоном и переливами этого необыкновенно важного письма, ключа к победе христианства, - мы должны помнить, что его пишет "непоправимо несчастный человек" (слова его о себе) и тяжелый грешник. В. Р-в.

5

См. "Около церковных стен", т. I. Здесь проведен взгляд на христианство как на религию радости - светлую, белую. Как на выразителей белого и черного ощущений христианства указано на старца Зосиму и на завистливого, злого и нелепого изувера Ферапонта ("Бр. Карамазовы" Достоевского). Нельзя сказать, чтобы это выражало даже и тогда мой настоящий взгляд на христианство: но я попытался толкнуть к этому белому пониманию его, чтобы увидеть, произойдет ли реакция. Подобно тому как в статьях о браке, печатавшихся в 1898-99 гг. в "Русском Труде" и "С.-Петербургских Ведомостях", я преднамеренно стал "размазывать" половую сторону брака, как бы растирать между пальцами его пахучесть, дабы посмотреть, не чихнут ли "батюшки" и "отцы духовные", он отворотятся ли Церковь и христианство. Отворотились. Как и тезис о белом христианстве вызвал резкий протест в С. А. Рачинском (автор "Сельской школы", Татевский труженик-педагог) и вот в авторе этого письма. У Рачинского это сказалось официально; не то чтобы этот взгляд мой ("христианство - бело") был противен его душе: но он был противен церковному духу и постольку был противен и душе его. Неизмеримо глубже и страстнее оказался протест у З-кого (автор настоящего письма). Протест этот страшно важен как показатель, что в человеческой душе есть вечные переживания, требующие, чтобы им отвечали в религии скорбные мотивы. "Религия радости", белая, светлая, - режет скорбящего человека (тон письма): не находя себе места в ней - он не находит уже никакого места себе, ему остается "уйти", умереть, наложить руки на себя. Религия скорби, мрака и даже наказаний, муки - ему роднее, его утешает; он вдруг находит "свое" там, свои чувствования, переживания, но возведенные в перл создания (историческое творчество церкви черной, монашества). Находит свое место, живет, поправляется, "воскресает", хоть для старости, хоть для остатка дней. Так. Но это - анормальность. И христианство или Церковь как "черная", монашеская, скорбная - анормальна. Можно и так закончить, что если анормальность есть последствие греха, есть состояние вывиха, то христианство, насколько оно черно, насколько оно истолковано монашеством, - есть вообще религия вывихнутого состояния: оно есть "плач и скрежет зубовный" грешников, убийц, содомитов и вообще всего "Ноева Ковчега", плавающего по океану, в котором собрано "все чистое и нечистое". Но если так, то Церкви нечего рядиться в "ризы непорочности": совсем напротив… Более и более мы приходим к выводу, что есть две религии: нормы молодости, невинности, энергизма, и религия "охов", "ахов", стонаний умирания, как бы ослабления и опадения дерева после того, как плод спал. Религия мировой весны, религия мировой осени. Но повторяю, в качестве такового "прибежища всего падшего" христианство уже не вправе нисколько поднимать голову над солнцем и молодостью, невинностью и жизнью. И как одни в человечестве могут плакать, другим в человечестве нет причины не радоваться. В. Р-в.

6

Тут есть глубокая правда, но она влечет за собою новые вопросы: да очень ли нужна "норме" религия? нужна ли она как тяжеловесная, длинная, емкая? Какая была религия в раю? Видели Бога, общались с Ним - и только. Ни - Филарета, ни - долгих служб. Язычество и было от этого все коротко, немногодумно - и отступило перед христианством, "религиею грешников", как пресные воды ручьев и речек отступают и подаются перед горьким океаном. Вода в океане зеленая, соленая. По нему плавают корабли. Происходят на нем битвы. Так. Правды - нет. Счастья - нет. Но есть сила. Таково христианство. Все же "норме" и невинности просто с ним нечего делать. Да и оно, при всей глубине и силе своей, не может отринуть, что не в нем дело, оно только - стадия, для скорбей и пока скорби: и что выше его, как вечность и венец, малодумное и ясное язычество. Да так ведь и само Евангелие кончается: заключением к нему стоит Апокалипсис, и в нем появляется Небесный Иерусалим, у его обитателей-небожителей - белые одежды и пальмы в руках, и ходят они "на воды живые", т. е. просто - живут как есть. Да и в жизни нашей не так же ли? Когда избудут болезнь - уходит доктор, выносят лекарства, прибирают, убирают дом, открывают форточки. Все становится проще, яснее и - лучше. Нет ли тут религии? есть ли она? Богоощущение - есть; а религия, по крайней мере христианство, - ведь оно и было только лекарством, которое для чего же употреблять в нормальном состоянии? И сам Иисус не называл ли себя "врачом" "врачующим", - в котором "имеют нужду больные" и eo ipso’ [вследствие этого лат.], в котором не нуждаются нормальные, спокойные, ясные… В. Р-в.

7

Да почему утехи "смакуются", а вот пост не "смакуется", инквизиция не "смакуется"? Приложили термин пошлости и думают, что победили. Это есть просто - тезис, положительная жизнь, свет. Иной скажет: "Ах, свет - он идет от сальной свечки, вы им пользуетесь и, значит, стоите за сало, сальность". На такое остроумие нечего отвечать. Бесскорбная жизнь нужна между прочим для того, чтобы не разозлиться. Я скажу, что бесскорбный путь нужен для того, чтобы дойти к святости и правде. Довольно с вас? И замолчите. Нет, недаром многоженные татары так благодушны (это все замечают) и недаром такое благодушие царит в многоженном Ветхом Завете. В. Р-в.

8

Для вас - "ниспадания", а по-моему - восхождения. Вы не можете доказать, а я не хочу доказывать. Стол должен быть сытен и вкусен, жена добра и красива, дети - хороши и их много, деньги в достатке и с запасом, дом для себя и для гостей. Иначе, иной путь ведет вовсе к необеданью, бездомности, убеганию от соседства, к выгону гостей или всеобщему раззнакомленью. Отвратительно - и не понимаю, почему "божественно". В. Р-в.

9

Ну, поехал монах на своей метле. Никуда не приедет, кроме киевского шабаша ведьм (инквизиция, монастырские затворы, пытки и пытанье). В. Р-в.

10

Поразительно верно и глубоко. Христианство ничему не радуется, кроме себя. Ничему не сочувствует иначе как нехотя, неглижерски и высокомерно. Начиная с Евангелия, появился "Лик Христов", и потянул к себе любовь человечества, и не осталось этой любви у человечества, не осталось для себя (самосогревание) и своего (культура). И похолодело человечество и потускло. Уже у ап. Павла, несмотря на его пышные фразы о любви, какая любовь к своему народу? к старенькому, ветхонькому у евреев? Никакой. Так и византийцы пришли и затоптали у славян песни, хороводы, сказки… "Ничего не нужно, кроме нас". Так эти "спасители" человечества прошлись смерчем по человечеству. И где прошел смерч - поломанные деревья, павшие хижины; зато "купола" на губернских кафедральных соборах блистают сусальным золотом. В. Р-в.

11

Да, пора давно разглядеть подлинный смысл этого "первого чуда в Кане Галилейской". Во-первых: при чем тут брак?! какую играют роль брачующиеся, родители их, семья? Никакой. То же, что "море" во время "чудесного улова рыбы Петром". Это просто среда, обстановка чуда, и говорится не о браке, а о чуде ("я", "мы", "наше" - а не люди и людское). Но человечество до того жалко и грустно побежало за этим "чудом в Кане Галилейской", обрадовавшись, что "и Он, Спас наш, не отвергал наших маленьких радостей, вот позволил человеку жениться и иметь детей"… Боже, какая перемена после Ветхого Завета, где человеку не "позволяли", а требовали от него сладкого и ему самому умножения, размножения, плодоносности! Какое тогда было совпадение божеского и человеческого, "примиренность" небесного и земного. В. Р-в.

12

Вот! И не нужно скорби, а только эти "наивные белые платьица", и пусть бы еще с цветами, с цветами в руках и у ног их. И везде - цветы, эти распускающиеся бутоны, белые, желтые, сиреневые, голубые, всякие. Около детей - родители, около бабок - внучки. И соседи. И домашние животные, помогающие человеку в труде, сопутствующие ему в жизни, - тут же. Какое чудо Бог сотворил, давши человеку в путь и в помощь "домашних животных", с этим инстинктом к "домашнести" и к следованию за человеком. Да, эти зоологические чудеса не меньше "Каны Галилейской". Я не понимаю: к чему в эту полную чашу бытия вводить непременно и преднамеренно скорбь? Ну, придет смерть - умрем: она уже побеждена тем, что мы, двое умирающих родителей, оставляем четверых детей. Арифметика… Но она имеет и параллельную мораль: ибо если мы двое совершили сто добрых дел, то отчего детям нашим не совершить четыреста добрых дел? А если они или кто-нибудь из них совершит дела худые, то лишь бы женился: его дети натворят дел предобрейших. На ржи бывает спорынья; но ржаное поле мы все называем "нивой Божией". Ею питаются, ее благословляют. Довольно, довольно проклятий, Голгофы, - проклятий и проклинающих! Устали люди, прошел дождь. И вот - радуга, "соединяющая землю и небо в знак того, что еще потопа не будет". Но вот автор письма, с его, по-видимому, преступлением позади ("убивец"), притом близкого, любимого существа, и безутешной скорбью сейчас? Из нас отделится один, лучший, - и пойдет за ним и с ним, во весь его долгий путь жизни, и даст грудь ему в подушку на ночь, а днем будет кормить его и работать на него. Скорбящему - утешение, дружба, помощь: скорбящему и - преступнику. И преступнику - никакого зла! Боже, как не понять, что преступление есть уже величайшее несчастье, что это - болезнь, подобная чахотке и раку, болезнь биографии, при которой счастье индивидуума органически расстроено! Преступление есть уже наказание, и преступник есть несущий наказание. Подобно тому как малоспособность и идиотизм есть несчастье и никто таких не сечет, так догадаются со временем, что и наказаний как чего-то преднамеренного и систематического (тюремное ведомство) не должно быть. Хотя и останется естественный факт человеческого негодования, и простой суд соседей, толпы, улицы. При общей кротости, разлитой в населении, он не будет суров и будет редок. И из законов останется только один: "не раздражай ближнего". В. Р-в.

13

сжалься (лат.).

14

к вящей славе Божией (лат.).

15

Странное письмо и странная подпись. Автор - очевидно, русский, петербургский чиновник (судя по штемпелю на конверте), убежденный чиновник (подпись). Он остановился на эстетике мрачного, примеры которого откуда же и взять, как не из католичества. Но встав на сей путь - он уже похваляет инквизицию. "Жестоко, но красиво"… В тоне - и шутка, и серьезное. Начинает с шутки, а кончит серьезным. Католичество никогда не могло серьезно осудить auto-da-fe: "слишком красиво"… Тут начинается с полушутливых возражений гуманистам, филантропам, "людям мелкого ума" и недалеких созерцаний: и может зайти в такие бездны ужаса, что сердце поледенеет. Бедные честные русские - сами себя жгут; католики и "бюрократ", конечно, - другого сожгут! но, главное, если кто другой сам себя сожжет - они полюбуются и, ей-ей, не найдут сил в себе ни возражать, ни остановить: "слишком красиво". Остановит или помешает какая-нибудь "прозаическая душа", вот рыбак, вот урядник (см. ниже) - еще не углубившиеся в бездны христианской эстетики (Голгофа). Следом за этим письмом мы помещаем выдержку из эстетика-Леонтьева ("Восток, Россия и Славянство"), где он хотя и покачивает головой, но явно любуется или задумывается над случаем, еще ужаснейшим, чем самосожжение и инквизиция. И "случай" этот - тоже под впечатлением начитанности в "священных книгах"… Странное "священное писание", приводящее людей тó к самоубийству, тó к убийству. Заметим, что это - не Библия, животворная, животворящая, живородящая: это все "свои размышления" старцев, Отцов и "учителей Церкви", размышления над Евангелием, крестом и Голгофою. В. Р-в.

Назад Дальше