Казалось бы, при такой интенсивной сексуальной загруженности, когда этой милашке предаваться антисоветчине? Однако, предается, и еще как! Вы только послушайте: в 1938 году "она смотрела на корабли во владивостокской бухте и предавалась фантазиям. Ну, вот, вообразим, что советские Вооруженные Силы разбиты навсегда и окончательно… Но пока мы смотрим и ждем. Как у Блока, ждем кораблей. Дымки уже появились, идет эскадра победителей. Кто они – японцы? Нет, это уж чересчур – с японцем! Впрочем, говорят, что они исключительные чистюли. Нет, нет, это будут американцы, эти белозубые ковбои, вот кто это будет, и среди них какой-нибудь Рональд, рыцарски настроенный калифорниец; мягкие звуки блюза; воспоминание на всю жизнь…" Рональду Рейгану, 40-му президенту США, было тогда уже 17 лет, он готовился идти в армию, а когда стал президентом, то сделал все для реализации "фантазии" героини Аксенова.
Блок в этой подлой "фантазии" о разгроме и уничтожении своей родины назван с целью изобразить великого поэта единомышленником курвы, свихнувшейся на русофобии. Нет, мадам, не Лермонтов, не Блок и не Пастернак – не они поэты таких шлюх и создателей их, а небезызвестный Печерин, признавшийся:
Как сладостно отчизну ненавидеть
И ожидать ее исчезновенья…
Но спрашивается, откуда в этой пустой голове такие "фантазии" и мечты? И тут приходится принять во внимание, что ведь эта дрянь вот уже лет пятнадцать как "великолепная жена" комкора Градова, начальника штаба Особой дальневосточной армии, и он ее боготворит.
* * *
Однако до сих пор речь шла все-таки лишь о мечтах и фантазиях. Но вот тот самый полковник Вуйнович. Он тоже "ненавидел Сталина и всю эту бражку", но не про себя, не молча ненавидел. В 1938 году он служит где-то в Средней Азии, но однажды все бросил и нагрянул на Дальний Восток, в Хабаровск, к своему другу комкору Градову, который, как мы знаем, служит в Особой Краснознаменной Дальневосточной армии на ключевой должности начальника штаба.
Явившись к другу, аристократ первым делом заявил ему: "Я люблю твою жену и постоянно, ежедневно и еженощно мечтаю о ней. Четыре тысячи триста восемьдесят дней и ночей мечтаю о ней". Как именно мечтает, мы уже знаем. И после этого нам впаривают, что перед нами аристократ, а не быдло. Да самое настоящее! И права Алла Боссарт, писавшая в "Новой газете", что весь фильм – творение быдла для быдла.
Но главная цель приезда Вуйновича за тысячи верст не в этих радостных для всех заявлениях. Полковник считает Сталина, все политическое руководство врагами, положение страны – отчаянным, гибельным и завел с другом речь о спасении страны.
"Каким образом?" – спрашивает Никита. "Ты должен знать каким, – ответил Вуйнович. – Военному человеку полагается знать, как предотвращать вражеские действия". Особой Дальневосточной армией командует маршал Блюхер. А ты, говорит, имеешь большое влияние на него, этим и надо воспользоваться: подбить маршала на восстание, а за ним пойдут многие. В сущности, размышляет потом Градов, это был "разговор, в котором речь шла о восстании". И у Вуйновича даже были уже готовы несколько вариантов плана восстания.
"Как ни странно, – пишет всей душой сочувствующий этому Аксенов, – шансы на успех у плана Вуйновича были. По одному из вариантов в Москву поездом направить батальон разведчиков. Никто бы не разобрался, что за часть и куда направляется. Батальон прибывает в Москву перед самой сессией Верховного Совета, берет Кремль и арестовывает Сталина. По другой схеме ударная группа прилетает в Москву тремя самолетами. При неудаче этих вариантов можно было поднять широкое восстание, освободить заключенных на Колыме и в Приморье (те самые 14–25 миллионов. – В. Б.), попытаться восстановить Дальневосточную республику, Блюхеру предложить пост президента".
Такие планы хорошо сочинять, сидя в белой панаме под пальмой в Гваделупе и считая, что в мире у тебя множество единомышленников, готовых ради твоего плана на все. Но как мог Вуйнович (полковник же!) не задуматься хотя бы о том, где взять батальон, который захотел и решился бы пойти на штурм Кремля и на арест Сталина? Или каким образом освободить заключенных и поднять "широкое восстание"? И откуда уверенность, что заключенные, если их освободить, непременно примкнут к идиотам и предателям?
Но Аксенов уверен, что не только придуманный Вуйнович, но и реальный Блюхер – его единомышленник. Он наделяет его такими мыслими: "Технически все сделать несложно. Приехать из Хабаровска в Москву с группой охраны, войти в Кремль, арестовать мерзавцев, выступить по радио, отменить коллективизацию, вернуть нэп". Аксенов божится, что и Тухачевский готов был возглавить антисоветское восстание, как в свое время и показал на следствии.
А Вуйнович, вернувшись из Хабаровска в свою часть, "несколько месяцев не раз встречался с однополчанами и почти впрямую вел с ними разговоры о возможном выступлении армии против НКВД". И что вы после этого хотите от НКВД? Естественно, стратега замели. Но и после того, как его освободили, прошла война, а он все горько сожалеет: "Ведь не поднимешь же восстание после такой войны! И кто за тобой пойдет?.." Жаль, что его не посадили еще и после войны.
* * *
А вот и главный персонаж – Никита Градов. Да, он отсидел года два, но был освобожден, во всем восстановлен, скоро его сделали генерал-полковником, Героем, дали 33 ордена (у Жукова было только 29). И что в итоге? А вот. На правительственном приеме "в конце зимы 1942 года" в Кремле (мы уже говорили, что тогда такого приема не было и быть не могло, но в данном случае важно не это) "генерал-полковника Градова вдруг посетила весьма оригинальная мысль: "Интересно, если бы я приказал своим автоматчикам прикончить всю эту компанию, подчинились бы ребята?" Вот! Какая кровожадная злобность, а! Все те же мечты и фантазии. И в этом генерал Градов ничем не отличается ни от своей полоумной жены-потаскухи; ни от сестрички, завидующей террористке Каплан; ни от сыночка Бори, мечтающего о том же, что и папочка, глядя на портрет Сталина; ни от родимой мамочки, обезумевшей от ненависти к советской власти; ни от племянника Мити, расстрелявшего памятник Ленину… Одна компашка предателей и сволочей.
"Он глянул вбок на стоявшего через несколько человек от него красавца Рокоссовского: "Интересно, а Косте не приходит в голову такая же мысль. Ведь сам, как я, недавно тачку толкал". Какой он тебе, сука, Костя? Да, тоже толкал, но он – человек большого ума и сердца, способный понять и забыть ошибки и несправедливости, а ты, Градов, – вонючая гнида, какую только и мог измыслить равновеликий Аксенов в своей Гваделупе. Потому Рокоссовский через десять дней после освобождения заявил: "В ВКП(б) вступил в марте 1919 года. Партийным взысканиям не подвергался. Ни в каких антипартийных группировках не состоял и никогда от генеральной линии партии не отклонялся. Был стойким членом партии, твердо верящим в правильность решений ЦК, возглавляемого вождем тов. Сталиным" (ВИЖ № 12’90.C.87). А ведь гнида тоже состоял в партии, но об этом ни в той, ни в другой "Саге" – ни слова.
Вывод из всего этого таков. Создав в романе атмосферу вражды и ненависти к советскому социалистическому строю, выведя обширную вереницу персонажей, не только ненавидящих власть, но и готовых к заговорам против нее, к террору против руководства, начиная со Сталина, мечтающих о восстании и даже составляющих конкретные планы контрреволюционного переворота в стране и убийства ее лидеров, – писатель-демократ Аксенов тем самым в меру своих сил подтверждает наличие тогда в стране заговорщиков и антигосударственных заговоров, доказывает правоту Прокурора Союза ССР А. Я. Вышинского, Председателя Военной коллегии Верховного суда В. В. Ульриха, заместителя председателя Военной коллегии Б. И. Иевлева и всех других, кто сурово осудил врагов народа. Другого выхода у них не было. Ждать, когда заговорщики начнут выполнять свои планы – убивать руководителей и поднимать людей на восстание, было преступно.
В частности, тех кто сомневался, Аксенов убедил, что Тухачевский сразу после ареста писал сущую правду:
"Будучи арестован (в Куйбышеве) 22 с. мая, прибыв в Москву 24-го, впервые был допрошен 25-го и сегодня 26-го мая заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его.
Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников, ни одного факта и документа.
Основание заговора относится к 1932-му году. Участие в нем принимали: Фельдман, Алафузо, Примаков, Путна и др., о чем я подробно покажу дополнительно.
Тухачевский.
26.5.37".
(ВИЖ № 8’ 9. С. 44. Фотокопия автографа).
Да, так написал маршал на второй день пребывания на Лубянке после первой же очной ставки с Примаковым, Путной и Фельдманом, который, кстати, и его превзошел: дал признательные показания в первый же день ареста. А потом Тухачевский еще и написал 143 страницы о предательских планах заговорщиков в случае войны с Германией. В перечне имен заговорщиков при определенных обстоятельствах он мог бы назвать и Градова, и Вуйновича, и Аксенова.
Короче говоря, да, этот писатель своими посильными художественными средствами доказал закономерность и справедливость репрессий тридцатых годов: если советская власть не уничтожила бы заговорщиков, то они уничтожили бы и власть и ее руководителей.
Как известно, были заговоры, были покушения против Цезаря и Наполеона, против Павла Первого и Александра Второго, против Ленина и Гитлера… И какие! С кровопролитием, а то и со смертельным исходом. Почему же не могли быть заговоры и покушения на Сталина, который, пожалуй, круче всех наших вождей "Россию поднял на дыбы"?
Но ни один заговор, ни одно покушение на Сталина не удались. Горько сожалея об этом и досадуя, Аксенов, чтобы хоть отвести свою гваделупскую душу, все-таки измыслил одно покушение, будто бы имевшее место 7 ноября 1927 года во время празднования Десятой годовщины Октябрьской революции. В этот день в Москве состоялось выступление оппозиции во главе с Троцким, который к тому времени уже не был ни членом Политбюро, ни председателем РВС, ни наркомвоенмором, ни даже рядовым членом ЦК, а оставался лишь начальником Главэлектро, т. е. был Чубайсом того времени. Вновь подтверждая справедливость репрессий, Аксенов вложил в уста своему Троцкому-Чубайсу жестокие слова отчаяния и сожаления: "Надо было обращаться не к студентам, а к пулеметчикам!"
Москвичи забросали оппозиционеров тухлыми яйцами. Выступление позорно провалились. Но Аксенов изображает, будто три агента Троцкого ворвались в комнату отдыха за трибуной Мавзолея и напали на Сталина. Жив он остался только потому, что троцкист-террорист был еще и великий гуманист: он не решился выстрелить, опасаясь задеть пулей кого-то из посторонних. А самому Троцкому лишь "отсутствие чувства юмора помешало использовать свой единственный шанс", т. е. свергнуть Сталина и стать во главе России.
Смысл этого придуманного эпизода все тот же: подтвердить справедливость репрессий и засвидетельствовать свое почтение товарищу Вышинскому. Браво, Вася! – сказал бы Андрей Януарьевич.
* * *
Вот мы и добрели до еврейского мотива. В обоих "Сагах" он имеет множество сторон, граней, оттенков. Мы отчасти уже касались его, когда писали о том, что в обоих шедеврах обстоятельно изображено, как в Белоруссии немцы руками русских пленных расстреливают евреев, но – ни слова об уничтожении в республике миллионов – каждого четвертого белоруса.
На страницах романа Аксенова евреев много. Ну, очень много. Тут и реальные лица, например, писатели: Осип Мандельштам ("Это же гений, гений!.. Его не понимают только ослы"), поэт-пароль Пастернак, стихи которого не знать наизусть для интеллигентного человека позорно, Илья Эренбург ("могучее перо"), Борис Слуцкий, стихи которого очень хороши для эпиграфов и заглавий книг, здесь даже Любка Фогельман, моя соседка по дому, прославленная когда-то Смеляковым. Еще тут Масс и Червинский, Дыховичный и Слободской, а также "маркиши, феферы, квитко"… Это дополняется цитатами из того же Мандельштама: "Я пью за военные астры"… "Мы живем, под собою не чуя страны"… Из того же Пастернака: "Какое, милые, у вас тысячелетье на дворе"… "Не спи, не спи, художник"… Из Багрицкого: "Нас водила молодость в сабельный поход…" и т. д.
Тут и музыканты: "звезда первой величины вдохновенный Эмиль Гилельс, "звезда первой величины вдохновенный" Давид Ойстрах, Никита Богословский и Фогельсон, "феерический советский еврей" Саша Цфасман и уж никак не менее феерический американский еврей Бенни Гудман… А сколько еще среди персонажей! Академик Рогальский, композитор Полкер, художник Певзнер, военврач Берг, еще военврач Гуревич, третий военврач Тышлер, парикмахер Лазик, портной Наум, старуха Каппельбаум, разумеется, есть и Шапиро, и Рабинович, а еще эстонский еврей Гриша Гольди, и даже импортный румынский еврей Илюша Вернер…
Что ж, прекрасно! Как на телевидении. При этом дается понять, что евреи самый несчастный, самый горемычный в мире народ, перечень его страданий бесконечен, и потому он больше всех заслуживает сочувствия, сострадания, восхищения.
Рассуждать об этом можно долго. Лучше предоставим слово Борису Слуцкому, любимому поэту Аксенова. К третьему тому своей эпопеи он поставил эпиграф из его стихов, а потом – разъяснение к нему на две страницы. Мы тоже приведем строки этого поэта с пояснениями совсем небольшими.
Получается, стало быть, вот как:
Слишком часто мелькаете в сводках
Новостей…
Ну, разумеется, не только новостей. А что значит "слишком часто"? Это, например 23 серии подряд в течение двух месяцев да еще разухабистая реклама до и во время показа фильма.
…Слишком долгих рыданий
Алчут перечни ваших страданий…
Каких "страданий"? Например, тех самых, что размалеваны в романе и в фильме. Кто составляет их "перечни"? Например, как мы видели, Аксенов и Барщевский, Сванидзе и Млечин. А чьих "рыданий" они ожидают? Всего человечества. А в частности, например, Матвиенко, и она рыдает.
Надоели эмоции нации
Вашей,
Как и ее махинации…
Что за нация? Разумеется, гваделупская. А какие "махинации"? Об этом сказано выше очень много.
И обрыдли все ваши сенсации
Средствам массовой информации.
Что за "сенсации"? Да хотя бы вот эти самые две "Саги", поданные как шедевры.
Так сказал покойный Слуцкий. Его с горечью и болью дополнила здравствующая Юнна Мориц:
Как мало в России евреев осталось,
Как много жидов развелось…
* * *
Как-то Аксенов возмущался по телевидению похабной песенкой "Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже". Но Боже милостивый, какие сексуальные загогулины вытворяет сам со своими персонажами именно везде: на свободе и в заключении, на фронте и в тылу, в московской маршальской квартире и в деревенском чулане, на сеновале и на снегу, в библиотеке и в шкафу, даже в лесу на свежем пеньке… И притом – со всеми персонажами: с маршалом и домработницей, с полковником и женой маршала, с офицерами и солдатами, с поэтессой и художником, с теннисистами и мотоциклистами, с марксистами и троцкистами…
Романист вроде бы осуждает "похотливые фантазии" своего персонажа Маслюкова, полковника, и "мотивы ненасытной похоти" самого Берии, маршала, но сам-то изобретает уж такие "фантазии", что и полковник и маршал не годятся ему в подметки. Каждая половая связь или помыслы о ней носят в романе не обычный житейский характер, а изощренно-редкостный. И каждая сцена описана дотошно, обстоятельно, все названо бесстыдными словами безо всяких умолчаний, – так и видится при этом пускающий слюну похотливый старичок вроде Федора Павловича Карамазова, мечтающего о Грушеньке.
Начать хоть с самого как бы невинного – с мечтательного, виртуального блуда, т. е. не сбывшегося или, как сказано в Писании, с блуда "в сердце своем". В семье Градовых лет сорок служит домработница Агаша, смирное, преданное деревенское существо. И вот оказывается какие страсти одолевали ее: "Тихонький скрип в ночи, и Борюшка (т. е. хозяин-то, профессор) входит, ласкает, и милует, и мучает немножко, и мы все трое еще больше друг друга любим – и Борюшка, и Мэрюшка (его жена), и Агашенька… Несметное количества раз грешила в мечтах!"
Трудно, конечно, поверить, чтобы простая деревенская женщина всю жизнь мечтала о "любви втроем", как было, допустим, у изощренных интеллигентов Зинаиды Гиппиус, Мережковского и Философова, но Аксенову хочется этого, и ему нравится именно такая Агаша. Почему? Не автобиографический ли здесь момент? Или писатель уверен, что это он показывает глубину и сложность человеческой натуры, в частности, простой русской женщины?
А вот марксистка Циля. Они с Кириллом Градовым занимались в деревне политпросвещением. Когда кончили дело, она вдруг говорит: "Градов, а как ты насчет небольшой половушки?" – "Что ты имеешь в виду, Розенблюм?" – "Ну, просто легкое физиологическое удовлетворение. Давай, Градов! Вон сарай на холме. Отличное место для этого дела!" И они вошли в сарай: "Циля быстро нашла более или менее сухой угол, бросила туда охапку более или менее сухого сена…" Подробности, как и во всех других эпизодах страсти, я опускаю, они омерзительны. И представьте себе, после этой "половушки" в углу сарая, похожей на изнасилование, Кирилл женился на своей насильнице! Вот какие извивы человеческой души на сей раз и русской, и еврейской знает писатель Аксенов!
Дальше: "Приехала Оксана и прямо с порога начала снимать юбку". Кто такая? Мать троих детей, жена сотрудника Минтяжпрома. Куда приехала? К любовнику-шекспироведу, с которым спуталась, будучи еще его студенткой.
Одна дама хочет поразить своего партнера и, раздеваясь в ванной, решает: "Я войду к нему совершенно голой". И входит. Другая предается страсти на тахте "прямо в шубке и в туфлях". Третья, ей восемнадцать лет, думает о незнакомом приглянувшемся парне: "Пусть он и переведет меня из разряда девушек в разряд женщин". Ну, перевел… И так далее.
Очень интересуют Аксенова кровосмесительные связи. О том, как Борис Градов-младший упивался разнообразием "любимых поз" со своей молодой мачехой Тасей, мы уже говорили. А его сестра думает о нем самом: "Жаль, что он мне брат, вышла бы за него замуж". С другой стороны, Борис однажды "почувствовал нечто совершенно неподобающее племяннику по отношению к сорокадвухлетней тете Нине". А Нина в свою очередь тщетно взывала к двоюродному брату Нугзару: "Назойливый мальчишка! Ты забыл, что мы близкие родственники?!" Это ей не помогло. У них это просто. Уж так обожает Аксенов создавать подобные ситуации и копаться в них. Цимес мит компот!.. Возможно, и тут не обошлось без автобиографического мотива.
А еще сладко ему рисовать картины такого рода: "Прибыв вчера ночью, Тышлер застал свою мать Дору с любовником". Кто-то из троих был смущен? Отнюдь! Сынок восклицает: "Гениально, неувядаемая Дора!" И Борис-младший "однажды вернулся домой в неурочный час и остолбенел от стонов. В кабинете покойного отца на диване лицом в подушку лежала мать. За ней на коленях в расстегнутом кителе <…> Шевчук махнул рукой: вали отсюда, не мешай матери получать удовольствие" и т. д.