(В то время люди еще знали наперед день своей смерти.) Христос тогда это отменил.
Земские начальники, отрубные участки, Баранов, финляндский законопроект, Бурцев и все это чуждое мне, конкретное - не сходит у него с языка. О Горьком он говорил: с запасом сведений, с умением изображать народную речь, он хочет построить либо тот, либо другой силлогизм. Теперь много таких писателей - например Дмитриева.
Я предложил ему дать несколько строк о смертной казни, у меня зародился план - напечатать в "Речи" мнение о смертной казни Репина, Леонида Андреева, Короленки, Горького, Льва Толстого!
Пошел с Татьяной Александровной меня провожать - пройтись. Осторожный, умеренный, благожелательный, глуховатый. Увидел, что я босиком, предложил мне свои ботинки. Штаны широкие обвисают.
Фельетон об Андрееве у меня застопорился. Сижу за столом по 7, по 8 часов и слова грамотно не могу написать.
Татьяна Александровна тревожно, покраснев, следила за шипим разговором. Как будто я держал пред Короленкою экзамен - и если выдерживал, она кивала головою, как мать.
24 июня. Маша уехала в город. Тайком пробралась. У меня в то время сидели Татьяна Александровна и Короленко. Короленке я чаю не дал; он говорил о Гаршине: "был похож в бобровой шпике на армянского священника". Рассказывал о Нотовиче. (Оказывается, Короленко начал в "Новостях"; был корректором, там описал репортерски драку в Апраксином переулке.) Один корреспондент (Слово-Глаголь) прислал Нотовичу письмо: кровопийца, богатеете, денег не платите и т. д. Нотович озаглавил "Положение провинциальных работников печати" и ругательное письмо тиснул в "Новостях" как статью…
Репин об Андрееве: это жеребец - чистокровный.
О Розанове: это баба-сплетница.
7 июля. С Короленкою к Репину. Тюлина он так и назвал настоящей фамилией: "Тюлин" - тому потом прочитали рассказ, и он выразился так: "А я ему дал-таки самую гнусную лодку! Только он врет: баба меня в другой раз била, не в этот". Тюлин жив, а вот "бедный Макар" скончался: его звали Захар, и он потом так и рекомендовался: "Я - сон Макара", за что ему давали пятиалтынный.
"Таким образом, если я сделал карьеру на нем, то и он сделал карьеру на мне".
Неделю назад у меня родился сын.
10 июля. Бессонница. Лед к голове, ноги в горячую воду. Ходил на море. И все же не заснул ни на минуту. В отчаянии исковеркал статью об Андрееве - и, чтобы как-нб. ее закончить, прибег утром к кофеину. Что это за мерзость - писание "под" стакан кофею, под стакан крепкого чаю и т. д. Свез в город - без галстуха - так торопился, в поезде дописывал карандашом. Гессен говорит: растянуто. В редакции Клячко с неприличными анекдотами доминирует над всеми.
Короленко встретил меня радостно. О Репине. О Мультановском деле: как страшно ему хотелось спать, тут дочь у него при смерти - тут это дело - и бессонница. Пять дней не сомкнул глаз.
"В 80-х гг. безвременья - я увидел, что "общей идеи" у меня нет, и решил сделаться партизаном, всюду, где человек обижен, вступаться и т. д. - сделался корреспондентом - удовлетворил своей потребности служения".
15 июля. Катался с Короленкою в лодке. Татьяна Александровна, Оля (Полякова), Ася и я. О Лескове:
"Я был корректором в "Новостях" у Нотовича, как вдруг прошел слух, что в эту бесцензурную газету приглашен будет цензор. Я насторожился. У нас шли "Мелочи архиерейской жизни". Вдруг входит господин чиновничьего виду.
- Позвольте мне просмотреть Лескова "Мелочи".
- Нет, не дам.
- Но как же вы это сделаете?
- Очень просто. Скажу наборщикам: не выдавать вам оттиска.
- Но почему же?
- Потому что газета у нас бесцензурная, и цензор…
- Но ведь я не цензор, я Лесков!
Потом я встретился с ним в редакции "Русской Мысли". Свел нас Гольцев. (Я тогда был как-то заодно с Мачтетом.) Я подошел к Лескову с искренней симпатией и начал:
- Я, правда, не согласен с вашими мнениями, но считаю ваших "Соборян"…
Он не дослушал и сразу заершился: Фу! фу! Теперь… в такое время… Нельзя же так… Ничего не понимают…
Никакого разговору не вышло.
На перемену его взглядов в сторону радикализма имела влияние какая-то евреечка-курсистка. Я видел ее в "Новостях" - приносила статьи: самодовольная".
Татьяна Александровна еще раз подтвердила, что она не боится доверять мне детей, и Короленко:
- Только не усмотрите здесь аллюзии: нас, малышей, мама совершенно спокойно отпускала купаться с сумасшедшим. Сумасшедший сидел в желтом доме, иногда его отпускали, и тогда он водил нас купаться.
20 июля. Был Андреев у Короленка: приехал часов около семи. Никакого исторического события не вышло. Нудный Елпатьевский был со своим сыном и племянником, Кулаков, - Андреев долгожданный с женою и с Николаем Николаевичем на террасе. Все смотрели на Андреева, хотели слушать Андреева, а Короленко стал рассказывать один свой рассказ за другим: о комете, и о том, как он был в Сербии, и т. д. Андреев ни слова, но, очевидно, хмурый: он не любит рассказов о второстепенностях, он хотел творить о "главном", хотел побыть с Короленкою наедине, но ничего не вышло.
Потом Короленко проводил меня с Татьяной Александровной домой. Говорил о том, что ему очень понравился последний мой фельетон об Андрееве, но главная ли здесь черта Андреева - он не знает.
1911
30 января. Сижу и жду И.Е. и Нат. Борисовну Приедут ли они? Шкаф наконец привезли, и я не знаю, радоваться или печалиться. Вообще все мутно в моей жизни, и я не знаю, как к чему относиться. Резких, определительных линий нет в моих чувствах. Я сейчас занят Шевченкою, но, изучив его до конца, - не знаю, как мне к нему отнестись. Я чувствую его до осязательности, голос его слышу, походку вижу и сегодня даже не спал, до того ясно чувствовал, как он в 30-х гг. ходит по Невскому, волочится за девочками и т. д. Удастся ли мне все это написать? Куоккала для меня гибель. Сейчас здесь ровная на всем пелена снегу - и я чувствую, как она на мне. Я человек конкретных идей, мне нужны образы - в уединении хорошо жить человеку логическому, - а вместо образов снег. Общества у меня нет, я Репина жду, как манны небесной, но ведь Репину на все наплевать, он не гибок мыслями, и как бы он ни говорил своим горловым голосом: браво! браво! - это не помешает ему в половине 9-го сказать: - Ну, мне пора.
Получил я от Розанова письмо с требованием вернуть ему его книги. Значит, полный разрыв.
16 июня, четверг. Репин в воскресение рассказывал много интересного. Репин говорил про Малороссию. С 15-летним Серовым он ездил там "на этюды".
"Хохлы так изолгались, что и другим не верят. Я всегда являлся к попу, к духовенству, чтобы не было никаких сомнений. И никто не верил, что я на этюды, думали, что я ищу клад. Один священник слушал меня, слушал, а потом и говорит:
- Скажите, это у вас "щуп"?"
Щуп для клада - про зонтик, который втыкается в землю.
На Волге не так:
- А и трудная же у вас должность! Всё по горам - всё по горам (Жигули) - бедные вы, бедные - и много ли вы получаете?
Про Мусоргского - как Стасов вез его портрет из госпиталя, где Мусоргский умер, и, чтобы не размазать, держал его над головою и был даже рад, что все смотрят.
Я указал - как многие, кого напишет Репин, тотчас же умирают: Мусоргский, Писемский и т. д. О.Л.Д’Ор сострил: а вот Столыпину не помогло. И.Е. (как будто оправдываясь): "Зато - Плеве, Игнатьев, Победоносцев - множество".
24 [20] июня. Был с Машей в Гельсингфорсе - и с Колей. Выехали 19-го. Потом мы были на кладбище. Море - и великолепные памятники. То дождь, то солнце. Коля заметил в железном веночке - совсем низко гнездо птенчиков. Потом случилось событие. Колю переехал извозчик - он соскочил с трамвая, и мы с Машей недоглядели за ним. Маша кричала, Коля кричал, изо рта у него кровь - сбежались люди - herurgissa - неизвестно, куда везет нас извозчик - евреи заговорили по-русски - в зале много калош. Доктор молодой, никаких слов утешения, - "разденьте его" - "оденьте его" - ждал, когда я его спрошу: "is it broken" - нет, холодную воду. - М. теплыми, плачущими губами единственный поцелуй. Коля спит. М., красная, лежит на кушетке. Потом чудо. Коля встал и пошел обеими.
М.: "положительно увидала Бога, когда это случилось. Я готова была у всех проходящих целовать ноги".
24 [июня]. Пишу программу детского журнала. Дело идет очень вяло. Хочется махнуть рукой!
Среда, 13 июля. Все еще пишу программу детского журнала. Ужас. Был у Репина. Там некто Печаткин прочитал неостроумный рассказ, где все слова начинались на з. "Знакомый закупил землю. Знакомого запоздравили". И.Е. говорил:
- Браво, браво!
Потом он же рассказал армянский и еврейский анекдот, как армянин и еврей рассказывали басню о "лисеночке и m-me вороне". Потом одна седая, с короткими ногами, декламировала о каком-то кинжале. И.Е. говорил:
- Браво, браво.
Потом фотограф Глыбовский позорно прочитал о какой-то вакханке. Репин:
- Браво, браво!
Ужасное, однако, общество у Репина. Эстетика телеграфистов и юнкеров.
1912
Май, 15. Виделся с Короленко. Он замучен: Пешехонов и Мякотин в тюрьме, Анненский за границей - больной, - он один читает рукописи, держит корректуры и т. д.
Был у Розанова. Впечатление гадкое. Рассказывал умиленно, как он свою жену сажает на судно.
Жаловался, что жиды заедают в гимназии его детей. И главное чем: симпатичностью! Дети спрашивают: - Розенблюм - еврей? - Да! - Ах, какой милый. - А Набоков? - Набоков - русский. - Сволочь! - Вот чем евреи ужасны.
Кстати, чтобы не забыть. Еду я на извозчике, а навстречу Короленко на велосипеде. Он мне сказал: я езжу всегда потихоньку, никогда не гоняюсь; в Полтаве еще некоторые поехали, поспешили, из последних сил, а я потихоньку, а я потихоньку - и что же, приехал не позже других… Я подумал: то же и в литературе. Андреев и Горький надрывались, а Короленко потихоньку, потихоньку…
Познакомился с женой его. Ровный голос, без психологических интонаций. Душа большая, но грубая.
И. Е. Репин был у нас уже раз пять. Я у него - раз. Он пишет теперь портрет фон Битнера, Леонида Андреева и "Перед закатом" - стилизованного Толстого. Толстой, осиянный заходящим солнцем, духовная экзальтация, таяние тела, одна душа. Но боюсь безвкусицы: ветка яблони - тенденциозна, сияние аляповато. Это, как стихотворение в прозе, - кажется легко, а доступно лишь немногим. И.Е. ждет, когда зацветет у него яблоня, чтобы с натуры написать. В воскресение он позвал меня развлекать Битнера: у того очень уж неподвижное лицо.
3 июня. С М.Б., И.Е-чем и Н.Б. холили на станцию провожать кн. Гедройца. Илья Ефимович рассказывал, как он познакомился с Л.Н.Толстым. В 70-х гг. жил он на Плющихе, а Толстые в Денежном переулке. Как-то вечером докладывают ему, что пришел кто-то. Он выходит: Лев Николаевич. Борода серая. "Я считал по портрету Крамского, что он высокий, а он приземистый: немного выше меня. Пришел познакомиться. И сейчас же заговорил, о своем, он тогда очень мучился. Что говорил, не помню, - очень глубокое, замечательно (я только уши развесил!). Но помню, что выпил целый графин воды".
Стали мы считать, сколько портретов Толстого написал И.Е. Оказывается, десять.
- Неужели я 10 портретов написал! - удивляется И.Е.
Очень смешной эпизод вышел с И.Е. недавно: в трамвае он встретился с инспектором Царскосельского лицея. И.Е. сказал, что едет на собрание Толстовского комитета.
- А вы были знакомы с самим "стариком"? - спрашивает невежда инспектор.
- Да, немного, - скромно отвечает И.Е.
И.Е. ходит купаться. Пошел в бурю и в грозу. Ветер купальную будку поднял на воздух, когда в ней находился И.Е., и разбил в щепки, а И.Е. цел и невредим оказался на коленях.
- Совсем Борки, - говорит Н.Б.
- И за что мне слава такая? - говорит И.Е. - Вот уж скоро на том свете с меня за это много спросят.
5 июня. Вчера опять был И.Е. - у Маши на именинах. Подарил ей свой старый фотографический портрет. Говорили о литературе. И.Е., оказывается, очень обожает Чернышевского, о "Что делать?" говорит, сверкая глазами. Тургеневские "Стихотворения в прозе" ненавидит.
11 июня. Вчера И.Е. рассказывал, как умер А. А. Иванов, художник. Он как пенсионер должен был явиться к Марии Николаевне, великой княгине. Борода: сбрейте бороду. - Нет, я не сбрею. Явился он к ней в 10 утра: а, борода! - его в задние ряды: только и 4 часа она его приняла. Он был голоден, угнетен (приняла сухо), измучен - поехал куда-то на дачу (в Павловск?) к Писемскому, там напился чаю, один стакан, другой, третий - и умер от холеры.
12 июня. Отмечаю походку Ильи Ефимовича: ни за что не пройдет первым. Долго стоит у калитки: - Нет, вы первый, пожалуйста.
17–18-19-20 [июня]. События, события и события. Мы были с И.Е. и Н.Б. и Бродским в Териоках; были в общежитии актеров у Мейерхольда. Илья Ефимович был весел и очарователен. Попался торговец-итальянец. - А ну, И.Е., как вы по-итальянски говорите? - И.Е. пошел "козырять" и купил у итальянца ненужную цепочку Потом купил за 10 р. для нас ложу. Потом повел нас пить кофе: - Я угощаю, я плачу за всё! - Мы пошли в этот милый териокский ресторанчик. Он стал говорить: почему я не куплю дачу, на которой живу. Я сказал: я беден, я болен. И.Е. подмигнул как-то мило и простодушно: - Я вам дам 5 или 10 тысяч, а вы мне отдадите. Я ведь кулак, вы знаете, - и всю дорогу он уговаривал меня купить эту дачу на его деньги.
- А если вы купите - и она вам разонравится, то я… беру ее себе… видите, какой я кулак!
Н.Б. горячо убеждала нас согласиться на эту сделку.
6 июля. Репин в прошлое воскресение читал лекцию, которую закончил: "И Бог, заканчивая каждый день Творения, - говорил: это хорошо! Великий художник хвалил свое творение!" - Многие из "вестникознаньевцев" расспрашивали меня: как это Репин говорил о Боге? Я ответил им, что это только метафора. Но третьего дня И.Е. за столом говорит мне: "Нет, это не метафора. Я так и верю. Бог должен быть художником, потому что иначе - как объяснить ту радость и тот молитвенный восторг, который испытываешь во время творчества, - и почему бы так дорого ценилось бесполезное искусство?"
16 августа. Сейчас иду к И.Е., он будет писать Короленко. Это по моей инициативе. Я страшно почему-то хочу, чтоб И.Е. написал Короленку. Давно пристаю к нему. Теперь, когда умер Н. Ф. Анненский, на даче Терпан, где живет Короленко (и Марья Алекс., и Авд. Семен., и дочь Короленка, и Татьяна Александровна, и Маргарита Федоровна, и дети Т.А.), страшная скука. Вдова, которой уже 72 года, которая так старается "держаться", что возле открытого гроба Н.Ф. спросила меня, как моя бессонница, - очень тоскует, Короленко осунулся, - я и придумал свести их с И. Репиным. Короленко был очень занят, но я с художником Бродским за ним вторично. Он сейчас же за привычным самоваром - анекдот. Как у Нотовича служил какой-то забубенный репортер, бывший офицер. Привлекли за какую-то статью Нотовича к градоначальнику: "Кто написал эту статью?"
Репин о Короленке: но все же он - скучный человек! Рассказывает, как Короленко ехал на велосипеде - и налетел на человека. Чтобы не сбить того с ног - сознательно направил велосипед в канаву.
12 октября. И.Е. был у меня, но я спал. Он расходится с Нат. Борисовной.
Суббота. Ночь. Не сплю. Четвертую неделю не могу найти вдохновения написать фельетон о самоубийцах. Изумительная погода, великолепный кабинет, прекрасные условия для работы - и все кругом меня работают, а я ни с места. Сейчас опять буду принимать бром. Прошелся по берегу моря, истопил баню (сам наносил воду) - ничего не помогло, потому что имел глупость от 11 до 5 просидеть без перерыва за письменным столом. Ах, чудно подмерзает море. И луна.
В среду был у И.Е-ча. Натальи Борисовны нет. Приехали: Бродский, Ермаков, Шмаров; И.Е. не только не скрывает, что разошелся с Н.Б., а как будто похваляется этим. Ермаков шутил, что нас с М.Б. нужно развести. И.Е. вмешался:
- Брак только тот хорош, где одна сторона - раба другой. Покуда Н.Б. была моей рабой (буквально!), сидела себе в уголке, - все было хорошо. Теперь она тоже… Одним словом… и вот мы должны были разойтись. Впрочем, у нас был не брак, а просто - дружеское сожитие. И с этих пор наши среды… Господа, это вас касается… Я потому и говорю… примут другой характер. Я старик, и того веселья, которое вносила в наши обеды Н.Б., я внести не могу. Не будет уже тостов - терпеть их не могу, - каждый сможет сесть, где вздумается, и есть, что вздумается, и это уже не преступление - помочь своему соседу (у Н.Б. была самопомощь, и всякая услуга за столом каралась штрафом: тостом). Можно хотя бы начать с орехов, со сладкого - если таковое будет, - и кончить супом. Вот, кстати, и обед.
Заиграла шарманка.
- Зачем завели шарманку? Больше не нужно заводить!
Потом И. Е. пошел меня проводить и рассказывал, как Н.Б. понесла на своей лекции 180 р. убытку - читала глупо - очень глупо! - но ей и сказать нельзя - дурацкое самолюбие - вот болезнь: непременно хочет славу - и т. д. За столом читали статью О.Л.Д’Ора ругательную о Наталье Борисовне.
Читал длинную записку Леонтия Бенуа о введении в Академии церковной живописи. Не сомневается, что записку составил Беляев и что Бенуа проведет на это место Беляева. Говорили о том, что нужно иконы писать с молитвою. Подхватил:
- Да, да! Вот Поленов, когда писал Мадонну, так даже постился (я присутствовал), и вышла… такая дрянь!
12 ноября. Бобины слова: силокатка - лошадка. Лелядь - лошадь. Как Боба долго начинает плакать. Сегодня говорит: это вкуное. Я говорю: не понимаю. У него сначала все в лице останавливается, потом начинает чуть-чуть (очень медленно) подгибаться губа - выражение все беспомощнее - и только потом плач. Очень обижается, когда не понимают его слов.
Лида про пятую заповедь - "Вот бы хорошо: чти детей своих!" Ее любимые книги: "Каштанка" и "Березкины именины" Allegro. Она читает их по 3 раза в день.