Переводят сельских специалистов, переводят. Будто конторой районного масштаба заведовать труднее и важнее, чем пахать и сеять. Да поймут ли когда-нибудь, что человек - не дерево, оно и то трудно приживается на другой почве. И это при бережной пересадке. А главных специалистов сельского хозяйства рвут с корнями.
Дольше всех, пожалуй, упирался в директорском кресле Василий Калинович Овсяницкий. Лет пятнадцать. Но вытащили и его из этого кресла и пересадили по заведенному шаблону в кресло председателя РИКа. Продвинули вперед и вверх. Как самолеты взлетают. Но взлетом это не называют, называют повышением. И, чувствуя, что теряет он квалификацию как специалист, повозвышался с год Василий Калинович и спланировал оттуда из Варны обратно в свой Варненский совхоз.
- Что, Василий Калинович? Народу не услужили или…
- А, ну их, и с такой должностью, и с работой такой! - радуясь возвращению, разулыбался Овсяницкий. - Здесь я поднялся на ноги в пять часов утра - и уже на людях, а там придешь к девяти ноль-ноль - и поздороваться не с кем.
Недомогал и прихварывал бывший флотский наводчик носового орудия на крейсере "Аврора": сказывались войны и возраст.
Ныли к непогоде кости и ломило в суставах у его сыновей Федора, Михаила и Петра, испрострелянных, испростуженных, наголодавшихся.
Федор с Петром не писали заявлений с просьбой направить их по комсомольской путевке на целину. Не потому, что вышли они из комсомольского возраста (тридцать, тридцать четыре года - не возраст, пятидесятилетние приходили в райкомы и горкомы). Федор с Петром просто не покидали этих целинных и залежных, приехав на них со своими родителями по спецвербовке еще в 1929 году.
Шло время, ширились поля в погоне за теми урожаями, девятый вал которых вспенивался реже, чем через восемь лет, в остальные годы - легкая зыбь, от которой у одних рябило в глазах, других укачивало и усыпляло, третьих обескураживало и пугало, потому что с каждым годом все острее и острее ощущался дефицит зерноуборочной техники, и с юга на Урал и в Сибирь шли эшелоны с комбайнами и автомобилями. И в Казахстан, на его 24 миллиона гектаров поднятых целинных и залежных земель. Чтобы не уходил под снег хлеб, цена которому - золото. Если прикупать за границей. А эшелоны свои, конечно, но тоже не даровые. Шли эшелоны с зерноуборочной техникой из южных районов в авральном порядке с поля - на платформу, с платформы - на поле, да на заезженном коне много не увезешь. Изрядно потрепанные на полях Кубани и Ставрополья комбайны больше "бюллетенили", чем работали. Срочно требовалась идея.
Работая зимами в ремонтной мастерской (работая, не отмечаясь, была бы восьмерка в табеле, зарплату найдут) и от зари до зари не вылезая с полей веснами, летами и осенями, каждую "железку" изучил Федор Чеколовец за почти полвека, и почему она ломается, знал. Как свои пять пальцев знал. Но определить на слух, в каком цилиндре стучит палец, и не попасть пальцем в небо, - для него было проще, чем решиться высказать идею, не дающую давно ему ни сна, ни покою. А вдруг и ухом не пошевелят… И останется она только в его блокноте со всеми расчетами, и там и заглохнет и умрет как фикция, высосанная из пальца. Но и рожденных в муках фантазий умирало не меньше, если не больше.
Идею механизатора широкого профиля Федора Чеколовца поддержал сначала партком совхоза. И на этом начале чуть все и не кончилось.
Выступил на совещании механизаторов:
- Предлагаю организоваться в звенья из трех комбайнов. Три комбайнера и освобожденный звеньевой. Значит, четверо, - сжал он четыре пальца, а большой остался как оценка предлагаемого метода.
- Ну, это еще надо будет проверить! Дальше?
- Обязанности звеньевого - заниматься только транспортом, заправкой, питанием, учетом и ремонтом. И попутно возить зерно от комбайнов своего звена. А для этого в его руках должна быть оборудованная бортовая машина. Я тут кое-что прикинул, - отлистнул тетрадную корочку.
- На бумаге оно всегда получается! - опять выкрикнули.
Выслушали расчетную экономию горючесмазочных материалов и времени, экономический эффект, предполагаемые заработки, выслушали с усмешкой и перешептыванием, и когда закончил выступление и покидал трибуну инициатор, бурных аплодисментов не последовало. Но предложение приняли и занесли в протокол единогласно, а организоваться в звенья отказались.
- Все это водевиль, Федор Яковлевич…
- Какой водевиль?
- Какой по воде вилами писаный. Из общего котла потом жди, что достанется, а в персональном все мое. Нет, я не пойду в это ваше механизированное звено.
Опытные, пропыленные, исколесившие поля вдоль и поперек и еще раз вдоль не соглашались - ладно, в них укоренился этот индивидуализм - Юрка Михайлов, который не знал, с какого конца и валок должен подбираться, и тот туда же:
- Не-е, дядя Федя, агитируйте кого-нибудь другого.
Вот уж воистину новое дело, как новая дверь: со скрипом приживается. Но если ты сказал - ты и сделай. И докажи.
Их имена, как имена первых, должны вписать в историю Варненского совхоза. А может, и в историю СССР. Историю ведь обыкновенные люди делают. Первое в стране механизированное звено Чеколовца - история хлебопашества. А значит - и человечества. Всё от земли. И голландский живописец 2-й половины XIX века очень верно выразил эту связь: "Я склонен историю человечества отождествлять с историей хлеба: если не посеять в землю, то что же тогда молотить?"
А Чеколовцу нужно было еще и веру посеять. Но не шли в затеянное им звено опытные комбайнеры. Проводить же эксперимент с юнцами - рискованно. Ну, согласились Коля Лихолюб и Слава Новиков. Так ребятишки ведь совсем. По восьмому классу неполной средней школы только-только закончили. Ну и что, что посещали кружок по изучению комбайна, организованный при совхозе? Ну, сдали теорию и практику по вождению и получили удостоверения механизаторов, но какие из них комбайнеры? Из троих один Ваня Пащенко, отец семейства, и заинтересован заработком, но тоже всего лишь учащийся Троицкого заочного сельскохозяйственного техникума, хотя и сам пришел к Федору Яковлевичу:
- Возьмете в звено?
- Я не против, но… права надо иметь и матчасть знать. Хотя, обожди-ка… А что, если тебя пристроить на ремонт комбайнов? Тут и теория, и практика. Лучше всякого института.
И все лето не вылезали из мастерской "чеколовецкие звенышки", прихватывая и выходные дни, и сверхурочные часы: для себя делаешь.
И завтра уже на полосу выезжать, а сегодня Иван Пащенко сдавал экзамен. Прямо у комбайна. У комбайна же заполнил и вручил ему председатель комиссии удостоверение механизатора. Человек все может, если захочет. А то ведь как, бывает, отвечают на экзаменах студенты, поступившие абы в какой, лишь бы в институт, куда пролезут?
- Конский навоз - это микроэлементы, пропущенные через лошадь, - бывает, отвечают они.
То-то уж не агроном ли из такого. И распахиваются потом сверхплановые участки земли, чтобы получать плановые урожаи.
Комбайн - машина особая. Не потому, что самоходный, а потому, что капризный при регулировке режима подборки.
- Это не балалайку настроить, - терпеливо урезонивал новичка звеньевой, когда новичок, изнемогая от нетерпения, начинал ойкать и хвататься за поручень, чтобы подняться по стремянке за штурвал.
Кто он еще? Мальчишка.
- Ой, да пойдет, дядя Федя.
- Не пойдет. Исполу сеем да исполу убирать начнем, так что получим?
Вот это вот "что получим" и тревожило: а ну как надумают копейки делить… Пока существуют деньги, существует и вред. И рознь. И распри. И классы. И еще неизвестно, чем они, деньги эти, были больше в развитии цивилизации: двигателем или тормозом.
- В общем, так, хлопцы, давайте договоримся на берегу. Или, точнее, на меже. Работать - кто как сможет, но чтобы на совесть. Вал - общий, заработок - единица, деленная на три.
- А почему не на четыре? А вам?
- Мне? Мне - остаток. Единица ж на три не делится, - отшутился звеньевой. - Это не ваша печаль, ваша печаль - хлеб убирать.
Сказал этакое на самой меже Федор Яковлевич и побаивается: согласятся ли? Ребята согласятся, для них еще заработок - не главное. Согласится ли Пащенко: у него своя семья и свои дети. Да к тому же он и мужчина как мужчина, с восьмиклассниками не сравнишь.
- Поровну - это как при коммунизме? - переспросил Иван Михайлович.
- Почти что.
- Я не против. Что молодежь скажет?
- А мы вовсе, - сказала молодежь.
А хлеба в тот год уродились - старикам не в память.
Человек не может без дороги, но не каждый прокладывает свою, чаще по готовым идут. Дорогами отцов. И ничего зазорного нет в этом. И все-таки одинаковых дорог, как одинаковых судеб, не было ни у кого. Схожих - много.
Схожими дорогами шли по войне братья Петр и Федор и по мирной жизни тоже схожими: между полей. И ни того, ни другого не соблазнили свернуть с нее. Федору "теплую" должность в военкомате предлагали, когда из госпиталя прибыл, - отказался, и Петр, когда партизанские отряды С. А. Ковпака соединились с частями Советской Армии, на предложение пойти учиться на офицера в высшее танковое училище тоже сказал:
- Нет!
- Но вы же все трактора и машины знаете…
- И комбайн, а танк - не хочу. Мое дело - земля.
Любят землю братья Петр и Федор. Дед их был пахарем, отец - мужик, и мать - крестьянка. И поэтому, живя на одной улочке, месяцами не видятся братья, с весны до осени днюя и ночуя на полях. Так иногда, если сбегутся случайно, то парой слов обмолвятся - и все: некогда беседу вести.
Молотили механизаторы не помаленьку. Но цыплят по осени считают.
- Ладно, поглядим, какие бункера эти малолетки намолотят, - криво усмехались матерые бирюки, краем уха слушая вести от привозивших обеды поварих.
И не могли "дотолковать", какая же выгода этому Чеколовцу от того, что мотается он с поля на поле и обратно, надоедая начальству просьбами и требованиями обеспечить его звено горючим, смазкой, транспортом, завтраками, обедами, ужинами вовремя. Ну, пацаны, может быть, сколько-нисколько, а заработают, а он что иметь будет? Тариф? И где тут преимущества?
А преимущества были. И до сих пор еще Иван Михайлович Пащенко смеется над собой, вспомнив, а тогда не до смеху было.
Есть у СК-4 сбоку маленький, с четверть длиной, консольный промежуточный валик. И вот возьми и ослабни гайка крепления этого валика. Слышит комбайнер - что-то не то, по-другому задышал механизм. Глянул - и за голову схватился: валик сломался, болтается. А про то забыл с перепугу, что он не сквозной вал и лопнуть посередине не мог. И гнать в мастерские сваривать его не нужно. Остановил агрегат, поджидает едущего уже к нему звеньевого.
- Федор Яковлевич! Промежуточный полетел.
- Далеко не улетит, сейчас поймаем.
Откинул сиденье, погремел под ним, перебирая ключи, откопал, какой нужно, подтянул гайку, законтрил. Все, езжай!
Таскались одиночки с поля в мастерские за десяток километров из-за пустячков посмешнее. Всякое случалось с молодыми по неопытности. Тот же Юра Михайлов, который вежливо и наотрез отказался от предложения Ф. Я. Чеколовца пойти в звено к нему, убрал всего 60 гектаров за сезон. А Ваня, Коля и Слава - 1150. И намолотили 22 500 центнеров зерна. 1150! Это почти по 400 при сезонной норме выработки 270 гектаров на комбайн.
- Вот вам и чем занимался Чеколовец, - подтрунивали над скептиками.
Гайки вовремя подкручивал. Горючее, смазку, транспорт, обеды выколачивал и дыхнуть не давал ни хлопцам, ни на хлопцев: пусть работают да радуются.
А радости было: о них заговорили на летучках и на скамеечках возле оград.
- Чудо-то какое, кума… Слыхала? Колька Лихолюбовых со Славкой Новиковым по четыреста рублей с гаком заработали на уборке. Вот тебе и школьники-ученики. А мой оболтус еще и должен остался.
Механизированные комбайновые звенья стали системой.
В 1969 году в звене Федора Яковлевича уже шесть человек, трое из них - учащиеся старших классов школы. И снова выработка невероятная: по 440 гектаров на комбайн.
А в семидесятом в партком совхоза пришли девочки: восьмиклассница Павлючкова Оля и десятиклассница Имамутдинова Галя.
- Чем мы хуже мальчишек?
Ничем. Взрослых ничем не хуже. Школьники Оля, Галя и Саша Коннов подобрали хлеба с 1673 гектаров. Больше двойной нормы выработки!
Весть о необычных делах обычных людей дошла до Москвы, и в далекую, но не затерянную меж высоких хлебов Покровку приехал заместитель министра сельского хозяйства Кардапольцев.
- Я хочу видеть этого человека.
- Чеколовец в поле. Вызвать?
- Меня везите к нему.
Издали самоходные комбайны с брезентовыми рукавами на концах шнеков были похожи на верблюдов, и копны желтой соломы, как песчаные дюны, дополняли это сходство: спокойно и размеренно двигался маленький караван.
И каково же было удивление замминистра, когда он вместо солидных мужей с отросшей щетиной бород и усов увидел за штурвалами двоих девочек и мальчишку.
- Так это они и выполняют по две нормы?!
- Они.
- Нет, это невероятно! Выходит, дело не столько в опыте, сколько в организации труда? Внедрять. Немедленно внедрять. И повсюду.
Целый день пробыл Кардапольцев в звене Чеколовца. Агроном по образованию и много лет жизни отдавший полям Зауралья, он готов был сам сесть за штурвал комбайна. Физический труд - потребность наследственная и ничем не истребимая.
И уже в совхозной конторе, поздно вечером, изрядно утомив расспросами стеснительного звеньевого и сам устав донельзя, - метод стоящий и важен до мелочей, - замминистра поинтересовался чисто по-крестьянски:
- Вы как-нибудь собираетесь поощрить Федора Яковлевича, товарищи руководители?
- Собираемся. Готовим ходатайство на присвоение звания "Заслуженный механизатор".
- Это само собой. Расщедрились.
Указ о присвоении звания Героя Социалистического Труда Чеколовцу Федору Яковлевичу, механизатору совхоза "Варненский" Челябинской области, вышел весной 1971 года, но получать награду, которая хранилась в обкоме КПСС, он поехал только после посевной.
Прошли годы. Прошли, но не забылись и не потускнели, как не тускнеет золото на его медали "Серп и Молот", к которой давно привыкли. И однажды спросили:
- А вот скажи, Федор, кто тебя в Герои возвел?
- Ну кто… Земля, если вдуматься.
- Правильно. В человеке всё от нее.
Рассказы
Лежачий Камень
И в самой деревеньке ни скалистого, ни глыбистого не было ничего, и люди в ней жили тоже, как люди, не лодыри и не лежебоки, а вот когда и почему спрозывалась она Камнем да еще и Лежачим - самые замшелые старики только руками разводили:
- А кто ж его знает… Камень и Камень. Мало их, камушков таких вот, в Лету брошено, а эта река никогда не пересохнет.
- Оно, конечно, все имеет смысл, да не во все ума хватает вникнуть, но тут с сотворения мира и ломаного кирпича сроду не валялось.
- Кирпича… Кирпич у нас в Лежачем только на валюту. Глину для оконной промазки и то, слышь, возим чуть ли не из-за границы, до своей не можем докопаться, хоть докуда рой - все чернозем.
- Да-а-а, землица здесь - с вечера в квашню насыпь, к утру тесто поднимется.
- А хлеба какие родит! А?
Вера в то, что урожайней здешней земли нет и не может быть, передавалась от поколения к поколению, и навсегда отлучались из деревни лишь убитые на войне. В этом, пожалуй, и крылась суть, почему Лежачий Камень - лежачий камень. Поэтому же и все население его состояло в основном из четырех фамилий, до того схожих и связанных между собой родством, что Наум Широкоступов, направленный сюда председателем колхоза еще в тридцатом году, до самой пенсии путал при начислении по трудодням Галагановых с Балабановыми и Балагановых с Шатровыми.
И даже потом, когда вышпалилась неподалеку железная дорога и зааукали сытые паровозы по весенним ночам, темным и до того тихим, что слышно было, как шипит и потрескивает, сгорая, чья-то падающая звезда, Лежачий Камень остался лежачим камнем.
Поговорки эти, - да и паровозы тоже, - тамошних жителей не касались и не трогали, все они от мала до велика испокон веку холили свою землю, считали лучшим удобрением соль на рубахах, никакой другой работы не знали и так облагораживали ее, что действительно хоть в квашню.
Но Лежачий Камень рос, а гектары оставались те же, и на них давно уже отсеивались в сжатые сроки и отжинались тоже, и сколько бы не пытался кроить райземотдел что-нибудь прирезать к пахотному клину лежачинцев - ну ни лоскута не выкраивалось.
И вот оно, письмо с целины. Писал брат сестре и не то, чтобы звал или сманивал, этого Сашка и в уме не держал, понимая прекрасно, что Шуре с ее Семеном и в Лежачем Камне живется не кисло: он - заведующий складом горючего, она - комбайнер, это во-первых, а во-вторых - свой дом-крестовик, огород соток на пятьдесят, своя баня и хозяйство - одного крупного скота - того и гляди пригон унесут на рогах, а в-третьих - шестеро теперь уж парней у них, старшему - восемь, младшему - два, и поэтому Сашка просто писал, как пишут только вчера демобилизованные солдаты:
"…а земли и простору здесь, дорогая сестричка, от неба до неба, глянешь - и душа с телом расстается".
Александра сперва сама перечитала письмо на несколько рядов, потом подала мужу. У Семена тоже пересохло во рту, но Семен виду не показал.
- Это куда это его занесло, космополита?
- На Северный Кавказ. Вот гляди, - повернула она конверт лицом к мужу. - Вот: Сев. Каз. обл.
- Сама ты Кавказ, - улыбнулся Семен. - Северо-Казахстанская область это пишется так.
- А где она? Разве не на Кавказе? Ох, там и тепло, говорят. Это бы ведь ни пимов, ни дров не надо.
Семен опять усмехнулся. Повертел листок, собирая с полей письма приветы и поклоны чуть ли не всему Лежачему Камню и качая головой.
- Ладно же он стосковался, энтузиаст.
- А может… и мы махнем туда?
- Сиди, прижми седало. Махнем… Было бы у нас по хвосту, а то ведь по три.
На том их семейный совет и кончился.
И назавтра утром, будто вчера и не было никакого намека на поездку куда-то, она нарочито громко шуршала комбинезоном, влезая в него, как ящерица обратно в линьку, сброшенную до срока, назначенного природой. Влезает и посматривает, когда привычно дрогнут длиннющие не по-мужски Сенькины ресницы и сголубеют глаза, но у Семена сегодня первый выходной за все лето, и шорохом его не проймешь.
- Симеон-праведник, проснись. Да слышишь или нет - опаздываю!
- А ты п… поспешай.
- И так уж спотыкаюсь, аж отсырело везде. Баню не истопишь тут?
- К-к скоки?
- Да к послеобеду где-то. Так что шибко не залеживайся.
- А-а… А встаю.
Баню во все времена в Лежачем Камне топили жены, но Семену такая ли подруга жизни досталась - к сердцу нельзя было прижать, а прижал - ей уж приспичивало рожать. Рожала Александра исключительно сыновей, и если не двойню, то одного обязательно, и четыре года подряд. В благодарность за это и не позволял он жене не то ли что полведра воды принести - спички горелой с полу поднять ни до, ни после родов, ни между ними.