Далее. Второй штурм в декабре 1941 года Севастополь отбил, в том числе и потому, что в Керчи высадились наши войска и образовался Крымский фронт, одной из целей которого и была деблокада Севастополя. Но когда Манштейн разгромил Крымский фронт, то севастопольское начальство запаниковало и, я полагаю, начало требовать немедленной эвакуации. Я думаю так вот почему.
С.М. Будённый был человеком очень и многосторонне одарённым, по уровню культуры с ним трудно даже сопоставить кого-либо из остальных советских полководцев, более того, это был и крупнейший военный талант, который, к сожалению, сам Будённый в себе не ценил. Он, безусловно, прекрасно чувствовал войну, т. е. не какие-то цифровые показатели в штабе, а реальную силу противостоящих войск. Напомню, что это он, а не хвастливый брехун Жуков 11 сентября 1941 года запросил у Ставки разрешение отвести войска из Киева, и Ставка этого не сделала только потому, что с этим не согласился командовавший этими войсками генерал-полковник Кирпонос. Напомню, что Крымский фронт был создан для разгрома в Крыму 11-й армии Манштейна и по штабным бумагам имел для этого всё - и превосходящие силы солдат, и превосходство в танках. 28 апреля Будённый слетал на Керченский полуостров, съездил в войска, на передовую и пришёл к выводу, что Крымфронт к наступлению не готов, что впоследствии и подтвердилось - Крымфронт оказался неспособен даже обороняться.
А вот по отношению к Севастополю у Будённого было совершенно иное мнение: Будённый знал, что у Севастополя достаточно сил, чтобы выдержать немецкий штурм. И когда после падения Крымфронта из Севастополя поползли просьбы об эвакуации, Будённый жёстко на них отвечал: "Предупредить весь командующий, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой. Переправы на Кавказский берег не будет". И как выше сказано, даже 27 июня, за два дня до трусливых воплей полководцев, с кавказского берега в Севастополь переправлялись войска. Севастополь был прекрасным рубежом, на котором можно было бить немцев, там выгодно было их бить, посему их нужно было бить именно там, тем более что они на этот рубеж сами полезли. Нельзя было допустить, чтобы дивизии Манштейна вышли из-под Севастополя из горных теснин в степи Дона и Кубани, где уже вовсю шло наступление на Сталинград и Кавказ. Оставлять Севастополь с военной точки зрения было глупо, а посему, как многословно оправдывается Кузнецов, ссылаясь на адмирала Исакова, эвакуация войск из Севастополя до телеграммы Октябрьского даже не продумывалась, и трусливое, по сути, предательство севастопольских полководцев оказалось для Сталина и Будённого как снег на голову.
А здесь нужно понять, что логика управления людьми наработала ряд приёмов управления, которые начальники применяют, даже не задумываясь, - настолько они естественны. К примеру. Есть директор завода, у него подчинённый - начальник цеха, а у того свой подчинённый - начальник участка. Представим, что на этом участке возникла проблема, которая ставит под угрозу срыв задачи всего завода, а начальник участка по каким-либо причинам (неопытность, загулял, растерялся и т. д.) с этой проблемой не справляется. Если начальник цеха честный работник, то он без какого-либо приказа броскгся на этот участок и возьмёт управление им на себя. Если он не догадается или директор узнает о проблеме раньше начальника цеха, то директор немедленно и автоматически прикажет начальнику цеха взять управление на участке в свои руки, а уж потом думать, что делать - менять начальника участка или вновь доверить ему эту должность. Это, повторю, логика управления, и она действует везде.
Когда сдали немцам Смоленск, немедленно в армию Конева выехал заместитель командующего фронтом Еременко, снял командира корпуса, виновного в сдаче Смоленска, и послал командовать этим корпусом командующего Конева.
Вот теперь поставьте себя на место Кузнецова, получившего телеграмму Октябрьского. Будь Кузнецов честный командующий, то немедленно запросил бы согласия Ставки самому вылететь в Севастополь и взять управление войсками на себя, пока не будут подобраны люди на место Октябрьского с компанией. Но даже если бы он сам на это не решился, но сразу же доложил о телеграмме Сталину и обсудил её с Будённым, то они автоматически скомандовали бы ему: вылетай в Севастополь и бери командование на себя! А, как мы видим, рисковать своей жизнью нашему выдающемуся флотоводцу очень не хотелось, посему страх надоумил его на действие, по сути беспрецедентное: он ещё до доклада Сталину солидаризируется в трусости со своим трусливым подчинённым!
Теперь его послать в Севастополь нельзя - он сдастся в плен вместе с Октябрьским. Ведь если он туда поедет и вдруг он сам или кто-то вместо него отобьёт штурм немцев, то как будет выглядеть эта победа с уже высказанной Кузнецовым солидарностью просьбе разрешить полководцам Севастополя удрать и отдать Севастополь немцам? Телеграмма Кузнецова Октябрьскому никакого другого смысла не имеет - это отказ Кузнецова сражаться за свою Родину. Отказ, закамуфлированный в форму личного мнения и трогательной заботы о начальствующем составе. Нет, как и все советские полководцы, Кузнецов готов был сражаться за Родину, но чужими руками и так, чтобы его лично при этом не убили.
Из вышеприведённого отрывка из воспоминаний Кузнецова видно, что Сталин отнёсся к трусости Октябрьского и Кузнецова внешне спокойно и согласовал бегство адмиралов на Кавказ. И в это можно поверить вот почему.
В Красной Армии войсковые объединения - армии и фронты - возглавлялись коллегиально - Военным советом, и именно он согласовывал командующему все его решения. Председателем Военного совета всегда был сам командующий, обязательным членом Военного совета был крупный партийный работник, должность которого так и звучала - член Военного совета. Обязательно в Военный совет входили начальник штаба и первый заместитель командующего. Так вот, генерал-майор Петров был первым заместителем Октябрьского, следовательно, он знал текст телеграммы, посланной от имени Военного совета Севастопольского оборонительного района, следовательно, был согласен с тем, что остаётся за Октябрьского, и, как казалось в тот момент, уже брал командование в Севастополе на себя. А военная репутация у Петрова на то время была неплохая - летом 1941 года он довольно удачно оборонял окружённую Одессу и очень удачно эвакуировал из неё Приморскую армию в Крым. Получалось, что, может, так даже лучше - из Севастополя уберутся трусы, и оборону возглавит толковый человек. Скорее всего, Сталин недоучёл, что полководческая трусость - это зараза хуже чумы. Но Кузнецов продолжает свои воспоминания:
"Соглашаясь с эвакуацией Военного совета флота из Севастополя, я рассчитывал на то, что в городе останется генерал-майор И.Е. Петров, заместитель командующего флотом, который будет руководить обороной до последнего момента. Но 1 июля в телеграмме в адрес Сталина, мой и Буденного уже из Новороссийска Военный совет флота донес: "Старшим начальником в Севастополе оставлен комдив-109 генерал-майор П. Г. Новиков, а его помощником по морской части - капитан 3-го ранга А.Д. Ильичев". Это было для меня полной неожиданностью и поставило в трудное положение перед Ставкой.
- Вы говорили, что там останется генерал-майор Петров? - нахмурился Сталин. Мне ничего не оставалось, как сослаться на первую телеграмму командующего Черноморским флотом.
В своей ответной телеграмме я давал разрешение на выезд только Военного совета и группы руководящего состава, если в Севастополе останется генерал Петров. В этом случае я рассчитывал, что борьба еще какое-то время будет продолжаться. Так обстановку, видимо, понимал и Верховный Главнокомандующий. Сейчас же все изменилось. Теперь нельзя было надеяться на организованное сопротивление в течение хотя бы недели и эвакуацию оставшихся войск. Этим и было вызвано недовольство Сталина".
Итак, удирая на Кавказ, севастопольские полководцы поручили Петрову умереть за Родину, но тот, не будь дурак, тут же поручил умереть за Родину генералу Новикову и отбыл на подводную лодку. Но не спеша, и хотя и ночью бухта находилась под обстрелом немцев, Петров мужественно ждал, пока и его сын-офицер тоже соберёт вещи и прибудет на лодку. Так семейно, помахав ручкой оставшимся без командования и поэтому гибнущим уже в неравных боях солдатам, Петров тоже удрал на Кавказ.
Правда, прежде чем пройти через толпы раненых и просто оставшихся без командиров солдат и матросов, вверенных Петрову советским народом, и сесть на шхуну, отвезшую его на подлодку, генерал Петров мужественно надиктовал свой последний приказ: "Противник овладел Севастополем. Приказываю: командиру Сто девятой стрелковой дивизии генерал-майору Новикову возглавить остатки частей и сражаться до последней возможности, после чего бойцам и командирам пробиваться в-горы, к партизанам". В этом приказе Петров, конечно, соврал. Он удрал в ночь на 1 июля, а Манштейн пишет: "День 1 июля начался массированным огнем по окраинным укреплениям и внутренним опорным пунктам города. Обстрел был успешным. Уже через некоторое время разведчики донесли, что серьезного сопротивления противника не ожидается. Ведение огня было приостановлено, дивизии пошли в наступление. Вероятно, противник в ночь на 1 июля вывел свои главные силы из крепости на запад".
То есть к моменту отдачи Петровым приказа немцев ещё и близко не было в Севастополе, более того, они боялись в него входить. Но, узнав, что севастопольское начальство уже удрало, к бухтам бросились и многие солдаты в надежде, что эвакуируют и их, и тем самым рядовые защитники оставили немцам свои укрепления без сопротивления.
Особо мудрым выглядит та часть приказа Петрова, в которой он требует пробиваться в горы к партизанам. Поскольку горы и партизаны были в глубоком тылу наступающих немцев, то исполнителям этого приказа осталось всего ничего - разбить 11-ю армию немцев.
Получивший этот мудрый приказ генерал-майор Новиков тоже не лаптем щи хлебал. Посему он тут же поручил умереть за Родину (кому, узнаем ниже) и вечером 1 июля сел со своим штабом на сторожевик, но фортуна ему не улыбнулась - этот сторожевик перехватили итальянские торпедные катера и завернули его в Ялту вместе со сдавшимся в плен Новиковым.
Поскольку после этого во всех документах и воспоминаниях прекращается упоминание хоть о каких-либо командирах, то полагаю, что в ночь на 1 июля из Севастополя удрали все генералы, все командиры дивизий и полков. Хотелось бы, конечно, чтобы я в этом предположении ошибся.
Теперь о том, кому генерал Новиков поручил возглавить войска и прорываться с ними к партизанам. Вообще-то на войне прорыв из окружения - дело обыкновенное. Скажем, осенью 1941 года войска маршала Тимошенко окружили 34-й пехотный корпус немцев. Маршал Баграмян вспоминает:
"Тогда гитлеровцы, сидевшие в мешке, решились на последнюю попытку прорваться. Они вновь собрали ударную группировку, и командир 134-й пехотной дивизии генерал Кохенхаузен повел ее на прорыв из совхоза Россошное в направлении на Кривец. Наши кавалеристы, вынужденные беречь каждый патрон, не дрогнули и стремительными контратаками рассеяли противника. Генерал Кохенхаузен был убит. Окруженных охватила паника. Они стали метаться от деревни к деревне, словно крысы в мышеловке…".
Может, Баграмян слегка и приукрашивает панику у немцев, но, скорее всего, и немецкие солдаты, оставшись без командиров, запаниковали. Но все же отдадим должное генералу Кохенхаузену - он был полководцем, а не полкопосыльцем, - он водил полки в бой, а не посылал их туда. И совершенно естественно, что именно он, полководец, повёл своих солдат на прорыв из окружения.
А вот кто водил советских солдат на прорыв из Севастополя. Теперь вспоминает фельдмаршал Манштейн:
"Заключительные бои на Херсонесском полуострове длились еще до 4 июля. 72-я дивизия захватила бронированный ДОС "Максим Горький II", который защищался гарнизоном в несколько тысяч человек. Другие дивизии все более теснили противника, заставляя отступать на самый конец полуострова. Противник предпринимал неоднократные попытки прорваться в ночное время на восток в надежде соединиться с партизанами в горах Яйлы. Плотной массой, ведя отдельных солдат под руки, чтобы никто не мог отстать, бросались они на наши линии. Нередко впереди всех находились женщины и девушки-комсомолки, которые, тоже с оружием в руках, воодушевляли бойцов. Само собой разумеется, что потери при таких попытках прорваться были чрезвычайно высоки".
Как видите, ещё долгих четыре дня уже брошенные командованием советские солдаты продолжали драться, что и заставило Манштейна в конце концов воскликнуть: "…иборусский солдат поистине сражался достаточно храбро!". Но обратите внимание, кто у нас, в отличие от немцев, водил солдат на прорыв - не генералы, как у них, а "женщины и девушки-комсомолки".
Да, есть от чего почесать в затылке: кормит-кормит русский народ своих генералов в мирное время, а во время войны солдат на прорыв ведут комсомолки. Умны мы, русские, сказать нечего…
Являлась ли трусость полководцев РККА правилом? Не думаю, думаю, что она не была даже тем, что называют типичным. Думаю так потому, что иначе Советский Союз не выиграл бы войну ни при каких потерях, но поскольку эти потери всё же были непомерно велики, то трусость полководцев имела огромное значение.
Если кто-то ещё помнит, то раньше в местах заключения был очень популярным плакат "На свободу - с чистой совестью!". Над этим лозунгом многие изгалялись как могли, но, полагаю, что для ряда отбывающих наказание заключённых этот лозунг был тем, что им требовалось. Видите ли, случается и так, что преступления совершают и люди с совестью, скажем, преступления по неосторожности, или в состоянии аффекта, или просто по халатности или недомыслию. И тогда, вне зависимости от их личной степени вины и от того, как они её лично оценивают, таких людей будет мучить совесть. И для её успокоения есть единственный выход - принять наказание, после отбытия которого ты как бы заглаживаешь свою вину и совесть тебя беспокоит уже не так сильно.
Мехлис представлял Ставку на Крымском фронте, и этот фронт был разгромлен, посему Мехлис не мог не винить себя. Это людям типа наших флотоводцев достаточно найти или придумать виноватого или обвинить в поражении обстоятельства, чтобы чувствовать себя спокойным и счастливым. Ни в одних воспоминаниях лиц, причастных к разгрому Крымфронта и падению Севастополя, я не встретил и тени мук совести, не встретил и попыток хоть как-то оценить свою вину: никто не виноват - только Сталин и Мехлис.
И только Мехлис в своём итоговом докладе Сталину написал то, что должны были бы написать все генералы, командовавшие Крымским фронтом: "Не бойцы виноваты, а руководство…", А ещё раньше, 14 мая, он в свою телеграмму Сталину вписал слова: "Мы опозорили страну и должны быть прокляты".
Поэтому последовавшее наказание с точки зрения очистки совести для такого человека, как Мехлис, вряд ли было достаточным, но это было, по крайней мере, хоть что-то. Даже приобщившийся к демократическим ценностям Рубцов не нашёл в документах о Мехлисе ни строчки по поводу переживаний Мехлиса в связи с его разжалованием в звании или недовольства фактом этого. Поэтому я и думаю, что наказание было тем, что Мехлис и хотел иметь.
Что касается воинского звания, то Мехлис в нём не нуждался, поскольку и без звания был личностью. Сами посудите, ну что добавило Сталину звание Генералиссимуса или звание Героя Советского Союза? Он, по сути, не принял ни одно их этих званий, а Звезду Героя отказался получать. Эти звания, присвоенные Сталину по представлению маршалов, самим маршалам и были нужны. Ведь если Сталин маршал и они маршалы, то тогда они маршалы не совсем настоящие, так как подчиняются такому же, как и они, маршалу. Для утверждения себя в маршальском статусе им требовалось, чтобы Сталин имел ещё более высокий чин. Отсюда же настоятельная потребность сделать Сталина Героем: если Сталин не Герой, то тогда их геройство становится каким-то двусмысленным, получается, что они свои Звёзды то ли купили, то ли выпросили.
А поскольку Мехлис - это не Жуков с Василевским и Кузнецовым, а человек - аналог Сталина, то и Мехлису его звание было безразлично. В 1944 году ему было присвоено звание генерал-полковника, и он в этом своём чине сравнялся со своим начальником - с начальником ГлавПУ РККА А.С. Щербаковым, но опять-таки Рубцов не нашёл ни малейшей реакции Мехлиса на это изменение - и это ему было безразлично.
Ни отношение Сталина к нему, ни его работа не изменились - он по-прежнему был представителем Советской власти в войсках, и Сталин по-прежнему перемещал его с фронта на фронт, чтобы Мехлис выявил недостатки и дал реальную оценку полководцам, чтобы помог фронту в выполнении боевой задачи. Рубцов сообщает:
"26 июня постановлением ГКО он был назначен членом Военного совета Северо-Западного фронта. Но отбыть к новому месту службы не успел, поскольку 3 июля в связи с нараставшим наступлением немецко-фашистских войск состоялось новое решение ГКО - о приведении в полную боевую готовность 3, 5 и 6-й резервных армий. Лев Захарович получил назначение на должность члена Военного совета последней из них.
После этого весь его путь до самого конца войны пролегал по фронтам действующей армии. Недолго до сентября 1942 года, оставаясь членом ВС 6-й армии, в дальнейшем он занимал аналогичную должность последовательно на девяти фронтах: Воронежском (сентябрь - начало октября года), Волховском (октябрь 1942-го - апрель 1943 года) и одновременно - Резервном (10–15 апреля), Брянском (июль- октябрь 1943 года), сформированном на его базе Прибалтийском (10–20 октября 1943 года), 2-м Прибалтийском, переименованном из Прибалтийского (октябрь - декабрь года), Западном (декабрь 1943-го - апрель 1944 года), 2-м Белорусском (апрель - июль 1944 года), 4-м Украинском (август 1944-го - 11 мая 1945 года). Единственное исключение составила непродолжительная служба членом ВС Степного военного округа (18 апреля - 6 июля 1943 года)".
После войны Л.З. Мехлис вернулся к своей прежней работе, но теперь уже, правда, не наркома, а министра государственного контроля. Снова начал борьбу (или продолжил её) с бюрократами, расхитителями, любителями поживиться на казённый счёт, чем, само собой, снискал к себе страх и ненависть многих членов государственного аппарата. Не могло не раздражать чиновников и другое. Рубцов пишет:
"Бывший министр морского флота СССР А.А. Афанасьев делился с автором: "Приглашенные на заседание к Сталину руководители дожидались в приемной. Держались обычно по-товарищески, как равный с равным. А такой человек, как А.Г. Вахрушев, министр угольной промышленности, непременно обойдет всех с рукопожатием и не одну шутку отпустит под смех окружающих. Но так вели себя не все.
Л.З. Мехлис, например, не скрывал, что пользуется особым расположением Сталина. Он даже не ждал приглашения пройти в зал заседаний, а просто молча пересекал приемную и скрывался за дверью".
Дело не в особом расположении Сталина к Мехлису, а в другом. Все эти чиновники считали Сталина своим хозяином (так его и называя за глаза), а себя - его холуями. Это определяло и их поведение. А Мехлис считал Сталина своим товарищем по партии и единомышленником, и Сталин признавал, что это так. Отсюда и такие отношения…
В конце 1949 года Л.З. Мехлиса свалил инсульт, за ним последовал инфаркт. В результате 13 февраля 1953 года, за три недели до убийства Сталина, умер один из немногих рыцарей Ордена коммунистов - Лев Захарович Мехлис.