С утра, 15-го ноября, стали собираться в путь и, долго провозившись с вьючкой, только в 10 часов утра бодро выступили в поход. О непривычки этот первый день пути показался ужасным. Солнце палило африканским зноем, под ногами были черные камни пустыни, дали безотрадно сливались с синим небом, жажда мучила. Тропика то вилась между камней, то пропадала, и тогда шли наугад. Неправильно навьюченные верблюды то и дело останавливались, нужно было поправлять и перетягивать вьюк. В 2 часа дня под небольшим чахлым кустом мимозы отряд остановился. Разогрели чай и утолили им немного жажду. В 3 1/2 часа пополудни тронулись дальше. Пустыня не изменила своего характера, лишь вдали показались кое-где козы, но убить их не представлялось возможности они убегали, завидев путников издали. К 6-ти часам вечера переход был кончен, стали, где шли, среди камней пустыни, без воды и без тени. Несмотря на усталость, на побитые непривычным маршем пешком ноги, казаки хлопотали с постановкой палатки, заварили чай и сварили незатейливый походный ужин. Вскоре, оставив часового, легли, подостлав на землю бурку, одетые, имея подле заряженную винтовку: предосторожность не излишняя в пустыне, где еще недавно одному уснувшему в пути французскому купцу гиена выкусила нос, щеки и оба глаза…
Жажда казаков была так сильна, что они выпили всю воду, как этого дня, так и запаса…
В воскресенье, 16-го ноября, выступили с рассветом в поход. Путь был еще тяжелее. Камень постепенно исчез и начавшиеся пески затрудняли движение. Шли шаг за шагом, полковник и Кузнецов впереди, сзади казаки и верблюды. В раскаленном песке, нога, обутая в смазные сапоги, сильно нагревалась и мучила кожу. Температура к полудню поднялась до 34® Ц. в тени. Воды не было. Шли непрерывно в продолжение 11-ти часов. К вечеру вдали показалось море, свернули по его берегу и вскоре пришли в сомалийскую деревню. Близь нескольких солоноватых колодцев стояли хижины кочевников-сомалей. Нечего было и думать найти у них ужин, разогрели чай, переночевали кое-как на песке и со светом тронулись дальше. Этот третий переход в понедельник 17-го был сделан значительно легче. "Нужно сказать", пишет урядник Щедров, "что сегодня м и нисколько не устали, потому что сдерживали себя, чтобы не пить воды, а во-вторых, немного привыкли, так что поход нам был совершенно не в тягость…"
Во вторник стали подходить к селению Рахэта. Данакилец-слуга был отправлен вперед предупредить старшину о прибытии русских путешественников. С полу-перехода были высланы для полковника и Кузнецова два мула, "украшенные сбруею по вкусу дикой страны", как выразился Щедров в своем дневнике, и два верблюда с мехами воды. Это несколько облегчило движение отряда вперед. Сам рахэтский старшина в парадном одеянии, встретил у выхода из своей деревни. Обменявшись приветствиями, старшина повел путников в круглую хижину, ничем особенно не отличавшуюся от хижин других данакилей. Внутри стояло четыре кровати, убранные коврами - ложе для усталых путешественников.
Старшина и все селение не представили для казаков конвоя ничего замечательного. Оно напомнило им калмыцкое кочевье на Дону, напомнило и грязью своих хижин, и кривыми улицами несимметрично расположенных домов. Около полудня среды пришел в гости к полковнику старшина с знатнейшими данакилями. Впереди его два дикаря несли барабаны и били в них все время разговора. За гостеприимство старшина получил от полковника Артамонова подарки и, между прочим, часы с изображением Государя Императора. Когда дикарю объяснили, кто изображен на часах, он сказал:
- "Мы много слышали про Великого Московского Государя. Когда в Габеше (Абиссинии) была война, никто не помог исцелять раненных абиссинцев, только Царь Московский прислал своих врачей. Да будет славно имя Его!"
Часы переходили из рук в руки и ее с любопытством рассматривали изображение того, чья великая рука в минуту нужды простерлась над далекой и чужой страной и осыпала ее благодеяниями.
- "Царь Москов!.. Царь Москов!" говорили данакили, передавая друг другу часы.
Старшина прислал барана и верблюжье седло в подарок; его угостили бараниной, приготовленной по-русски, и завели с ним разговор о доставке верблюдов и мулов…
Это оказалось невозможным. Животные были в горах и согнать их к Обоку нельзя было ранее восьми дней. Пришлось отказаться от этого и подумать о возвращении.
Назад выступили, сопровождаемые всем селением. Дети и взрослые старались выразить чем-либо свое сочувствие. Худые, как все черные, данакильские воины с удивлением рассматривали мощные фигуры русских гвардейцев и все время повторяли: "ашкер малькам", т. е. хороши солдаты…
Назад шли тем же путем. Та же пустыня была кругом, те же сыпучие пески, раскаленные камни. К жаре и безводию присоединилась еще неприятность от комаров и мошек. Когда шли туда, ровный SO хотя и срывал временами шляпы и стеснял движение, но за то облегчал зной, теперь этот ветер дул в спину, жара не смягчалась ничем и тучи мелких мошек облепляли лицо, забивались в глаза, ноздри, сквозь отверстия шляпы попадали на голову. Но казаки шли бодро. По временам, заметив стадо антилоп или диких коз, кто-либо отделялся в сторону и стрелял по ним. Убитая дичь вечером шла на ужин и была украшением походного стола. Во время пребывания в Рахэте черные успели выказать свое вероломство. Один из слуг, воспользовавшись общим утомлением после тяжелого перехода открыл сумку с деньгами и украл из нее 130 талеров, половину денег, взятых полковником Артамоновым. Сильно тужили об этом казаки. Нельзя видно было полагаться на черную стражу. Укравший деньги в ночлег перед Обоком, ночью порезал путы мулам и верблюдам и разогнал их по пустыне. Первыми бросились искать их черные и, дойдя до Обока, скрыли следы своей кражи.
23-го ноября на двух парусных лодках отплыли из Обока и 24-го, к утру, прибыли в Джибути. За восемь дней пути по пустыне было пройдено 240 верст по жаре, без воды, питались консервами и охотой. Камни пустыни обдирали сапоги, песок затруднял движение и увеличивал усталость. На ночлеге приходилось хлопотать возле огня, приготовляя узкин и чай. He всегда разбивали палатку. Иногда ложились вповалку, прямо на голые камни пустыни, не боясь ни скорпионов, ни змей. Усталость превозмогала страх укушения. Шакалы и гиены каждую ночь сбегались, привлекаемые запахом жареного мяса, и тревожный сон нарушался частыми выстрелами часового. Стояли на часах все-офицеры и казаки, без различия. Быстро установилась между людьми та нравственная спайка, которой сильны русские войска, где все за одного, один Бог за всех. Вернулись все здоровыми и бодрыми, не поддавшись унынию ни среди голой пустыни, ни в открытом море на маленькой лодке. Офицеры были впереди, подавая пример. На далеких переходах отрывались еще в сторону, ради охоты. Поручения, которые имел полковник Артамонов, были им выполнены при самых неблагоприятных условиях.
24-го ноября люди прибыли в Амбули и вошли в состав конвоя.
X
Прибытие каравана
Ожидание верблюдов. Прибытие абанов. Сомалийсная фантазия. Погрузка первого каравана. Необходимость разделения. Прибытие второго каравана. Абан Либэх. Выступление из Амбули.
29-го ноября (11-го декабря), суббота. Верблюдов!.. Верблюдов!.. Я думаю, никто так жадно не желал, не ожидал так страстно верблюдов как мы эти дни. Ведь было сказано, что они придут в субботу, т. е. сегодня, что условие заключено…, что верблюдов не было. Напрасно смотрели вдаль, принимая поднятую ветром пыль за пыль от стада, напрасно люди конвоя торопливо раскладывали багаж по вьюкам. снося, их на чистую площадку бивака - верблюдов все не было. Только тот поймет это страстное ожидание каравана, это стремление выбраться, как можно скорее, кто просидел в бездействии целых три недели на биваке, среди песков пустыни, кто пил плохую воду, погрязал по щиколку в песке, спал на походной кровати, накрывшись простынею, а днем изнемогал от жары, с трудом передвигаясь и увязая всякий раз в раскаленной почве, кто делал все это, сознавая, что это даром потерянное время.
Разложиться, устроиться, как на квартирах?… A завтра придут верблюды и снова укладывайся, видя, как все вещи испорчены ржавчиной и пылью.
А тут еще эта однообразная природа, это солнце, что вдруг выплывает из моря ровно в 6 часов и с места в карьер жарит градусов на 30® R., эта темная ночь, что в две минуты становится в 6 часов вечера, это голубое небо такое же голубое сегодня, как было вчера, как будет и завтра, как будто с таким же рисунком облаков, помещенных на тех же местах; эти пальмы со своей яркой зеленью и пыльные, грязны мимозы… Тоска…
Сегодня, в 4 часа ночи, на почтовом верблюде прибыл из Зейлы поручик Ч-в.
- "Что верблюды?" спросили у него первым делом.
- "Когда же верблюды?" раздался сонный голос из другой палатки.
- "Ну, как верблюды?" говорили из третьей. Верблюды будут - сегодня, завтра, или после завтра.
Придет их сначала 104, потом остальные.
Все оживилось. Спешно начали собираться, заканчивали корреспонденцию, я сдал больного казака Изварина на пароход, докончили сортировку багажа, подошел вечер, наступила ночь, а верблюдов все не было.
Прошло воскресенье, наступил понедельник 1-го (13-го) декабря, мы уже третий месяц захватывали своим путешествием, а верблюдов еще не было. Тяжелое подозрение начало закрадываться в душу каждого. Положим, обещали и составили контракт, положим, резидент Зейлы написал начальнику миссии записку с обещанием выслать к вечеру воскресенья верблюдов. Но ведь контракт здесь не писанный; и туземцы племени Исса легко могли отказаться, ничем не рискуя. Здесь все возможно…
Наконец, около 9-ти часов утра понедельника они явились.
Я стоял в это время с начальником миссии у его палатки. Внимание наше было привлечено группой чернокожих, которые важно приближались к лагерю со стороны Джибути. Впереди всех шел высокий, худощавый старик с гладко выбритым черепом, с клочком седых волос на бороде, в белой рубахе с плащом, перекинутым через плечо, и какими-то грязными тряпками возле ног. В левой руке у него был большой белый зонтик, в правой длинное копье, за поясом была заткнута кривая сабля в кожаных ножнах, обернутых тряпочкой, с серебряным эфесом без дужки. Сзади него шло человек шесть сомалийцев с копьями и круглыми щитами в руках.
Это был начальник верблюдовожатых, абан, и его помощники.
Абан - это дикарь в полном смысле слова, начальник диких номадов, но в то же время это очень важное лицо, которое нельзя ни раздражить, ни обидеть.
Они привели с собою 104 верблюда, которые придут к вечеру, остальные верблюды прибудут во вторник или среду.
Абана и его помощника провели в столовую и предложили им по чашке кофе и леденцов. Кофе они выпили, а от леденцов отказались, подозревая отраву.
Прихожу я через несколько минут в свою палатку и застаю абана, развалившегося в самой бесцеремонной позе на моей койке, на моих простынях, положив лысую голову на мое полотенце, а грязные вонючие ноги на сафьянную подушку. Приближенные его сидели на койке Ч-кова, на моих чемоданах, осматривали оружие. Согнать их нельзя: обидятся и не возьмут караван. Пришлось звать переводчика и просить их в другую палатку. Неохотно поднялся абан и, разминаясь и почесываясь, пошел в палатку переводчика и К-цова. Через несколько минут их пришлось просить об выходе и оттуда. Абан занял постель К-цова, а его провожатые, сидя кругом, сплевывали, не глядя, куда попадет, на подушку, на седло, одеяло - все равно… Разбили им особую палатку и тогда успокоились.
Вечером пришли верблюды с провожатыми. Это было такое зрелище, полное фантастической прелести, что вряд ли слабое перо мое сумеет передать чудную гармонию красок и звуков, изящества и дикости, красоты и безобразия. Ни один балет, ни одна феерия, никакая самая блестящая, самая волшебная постановка не дадут даже жалкого подобия сомалийской "фантазии".
Жаркий безоблачный день догорал. Солнце тихо спускалось за горы, дали синели. На востоке потянулись тона перламутра, они слились с чуть фиолетовым тоном неба и вдруг потемнели. Пустыня готовилась ко сну. Саранча умолкла, птицы перестали чирикать, кусты темнели и сливались в длинные темные массы, ветви мимоз принимали вид чудовищ, распростерших свои руки.
И вот издали этой пустыни, из-за холмов и кустов, из лилового неба послышалось стройное хоровое пение. Это пел большой мужской хор, с преобладающими басовыми нотами, с переливами тонов, то встающих, идущих кверху и потом падающих до низких, густых звуков. Поющих не было видно. Слышны были лишь голоса, все приближающиеся и приближающиеся. Вот на горизонте показалась тонкая дымка пыли и за ее пеленою неясные очертания каравана.
Абан и его свита вышли на край бивака и стали у куста мимозы. Величественна и важна была стройная фигура старика абана. Белый плащ изящными складками ниспадал книзу; он опирался на свою саблю; отступя от него, стали другие сомали.
Караван приближался. Справа показались большие грузовые верблюды, которые медленно выступали, высоко неся свои безобразные головы, покачиваясь горбами, мотаясь длинными палками рогожных седел.
Левее в две шеренги шла толпа верблюдовожатых. Черные, с непокрытыми головами, то гладко выбритыми, то с курчавыми черными, или рыжеватыми волосами, то с целой копной вьющихся волос, были одеты в белые рубахи; в руках у них были копья и круглые щиты, за поясом торчали длинные, чуть кривые кинжалы. Они подвигались медленно, шаг за шагом, с пением торжественной песни. Их белые плащи красиво рисовались на декорации пустыни, на темных кустах мимозы.
Голоса становились громче, слышнее. Уже на фоне стройного хорового пения можно было различить отдельные дикие возгласы, уже можно было видеть перед фронтом сомалей двух, трех воинов, которые носились взад и вперед, размахивая копьями, приседая и подпрыгивая. Их взвизгивания - военный клич сомалей, прыжки и возня-изображение боя. Подойдя шагов на сто к нам, они приостановились и, подняв на нас копья, с диким визгом "й-йу-гу-гух "кинулись на нас и, пробежав шагов пятьдесят, разом остановились. Передние пал на колени и сейчас же вскочили. Постояв с минуту, они снова с таким же точно криком кинулись и теперь уже добежали до группы офицеров и казаков и окружили их. Впечатление от такой атаки не страшное, но неприятно чувствовать совсем близко эти черные тела, видеть улыбки, обнажающие ряд ровных белых зубов.
Теперь они отхлынули от нас, хор перестал петь, абан, подняв шашку и не вынимая ее из ножен, заговорил что - то, его перебил другой, там затрещал третий и через минуту их толпа напомнила рынок во время перебранки. Прыткий и юркий сомалиец со щитом и кинжалом в руках, в пестром плаще перебегал тем временем вдоль линии, устанавливая и уравнивая вожаков каравана в круг. В одном месте круг раздался и мы увидели ряд черных голов, копья над ними и круглые щиты, плотно приставленные одни к другому. Абан махнул несколько раз шашкой, голоса смолкли, кто-то сказал еще одно, два слова и наступила тишина. И вот хор снова запел, отчетливо выговаривая каждое слово.
- "Бура ма буру рум си, эн нигадэ тальха гуйу", и затем, приплясывая и притоптывая в такт босыми ногами, они закричали: "йух", "йух", "йух "- йййй-ух, и кинулись все в середину, размахивая копьями, щитами и кинжалами.
Во все время продолжения песни по кругу бегало два молодых сомалийца, один с мечом и щитом, другой с копьем; они прыгали, кидались один на другого и пронзительно взвизгивали. И вот один упал, а другой стал над ним, замахнувшись на него кинжалом. Какая поза! Сколько пластики было в этой согнутой и запрокинутой за голову руке, в упругом торсе, сильных ногах; сколько экспрессии в зверски улыбающемся лице! Секунда молчания и опять мерное пение хора: "бура ма буру рум си, эн нигадэ тальха, гуйу", та же пляска, те же визги. И так до трех раз.
Отойдешь к ящикам, смотришь на них и восхищаешься.
Небо стало темнее - южная ночь близка. Последние лучи прячущегося за горы солнца сверкают на копьях. Белые, красиво задрапированные плащи развеваются, мечи сверкают, темные глаза горят вдохновением, а тут еще мерный дикий мотив хора, беготня воинов в середине. Черные ноги прыгают в такт, поднимая легкую пыль, а сзади стоят желтые, спокойные верблюды, лес палок от с дел, желтый песок и синяя даль востока,
"Фантазия" кончена. С говором и шумом расходится толпа по верблюдам и гонит их на водопой.
Абан и свита его просят бакшиш…
2-го (14-го) декабря, вторник. Проснувшись в 3 часа ночи, я ожидал увидеть верблюдов, разведенных по нашим вьюкам, и черных сомалей, торопливо грузящих караван. Но все было тихо. Верблюдов не было видно, абан со свитой спал мертвым сном в палатке, лагерь был тих и только наши часовые медленно бродили по сыпучему песку. Небо было покрыто тучами, собирался дождь. Прошло три часа, на востоке появилась желтая полоска, казачья труба пропела под ем, а ящики и тюки: все лежало на месте, и абан задумчиво ковырял у себя в ногах.
Двинуть караван, раньше чем вздумается этим дикарям, невозможно. Разве дадите им хороший "бакшиш". Вольные сыны пустыни, они не признают над собой ничьего авторитета. Пригрозите им палкой, нагайкой, револьвером, скажите им резкое слово и они уйдут и уведут с собой верблюдов. Номады Азии ленивы, номады Африки еще ленивее. Но номад Азии привык покоряться своему султану, его лень смешана с раболепством, он боится насилия над собой. Сомаль никого не признает. Это капризный ребенок, которого надо уговаривать, упрашивать, покажите ему палку - он обидится и его не скоро успокоишь. Абан и его помощники обошли разложенные нами и нами приспособленные вьюки.
- "Хорошо", сказали они, вьюки верны, и пошли за своим племенем.
С шумом и криком подошли сомали к вьюкам, стадо верблюдов окружило их, еще минута и все это кинулось на вьюки, на ящики и на свертки: ни уговаривания абана, ни сопротивление часовых, ни угрозы, ничто не могло остановить их. Как враги, завоевавшие стан, кидаются на добычу, так кинулись люди нашего каравана на вверенный им груз. Каждый хватал, что хотел. В минуту наши вьюки были разрознены, легкие вещи спешно грузились на верблюдов, тяжелые в беспорядке валялись по песку. Пришлось прибегнуть к силе. Вызвали казаков конвоя, вернули слабо нагруженных верблюдов и втолковали сомалийцам, что каждый верблюд должен нести четыре ящика.
- "Арба, арба!" говорили им, показывая четыре пальца.
Они смеялись, скаля белые зубы, и отрицательно качали головами: "мафишь".
Но ведь было же условие, что они должны везти не менее восьми пудов на спине верблюда, что они должны дойти до Гильдессы (300 верст) в 12 дней и что они получат тогда по 18 талеров за верблюда, а абаны, кроме того, хороший бакшиш - ружья, сабельные клинки ичасы. Три ящика весят только шесть пудов!
- "Мафишь!" энергично кричит какой-то остроносый сомаль с длинными вьющимися коричневатыми кудрями, кладет своего верблюда и начинает разгружать! За ним, как по команде, разгружаются и остальные. Люди уходят в сторону. Что такое?
- "Пойдем посидеть", объясняет абан и идет к людям. При его приближении шум и крики усиливаются. Мне так и слышится в их гортанном говоре ругательства на абана; наконец, голоса немного утихают, начинает говорить абан, его сейчас же перебивает другой, третий и снова сомалийское вече принимает характер толкучего рынка.