Штурма боялись панически, и что бы не усугублять и без того истерическую обстановку в зале, Матвиенко солгала:
- Если бы мы хотели решить дело штурмом, то давно уже сделали бы это за пятнадцать минут. Я вам обещаю, штурма не будет.
- Почему вы не хотите закончить войну? Дайте им свободу, пусть живут сами!
- Войска постепенно выводят, - немного подумав, ответила Валентина Ивановна. - Но нельзя их полностью выводить. Это значит, мы отдаем людей, которые там живут, в руки отъявленных бандитов!
- Значит, надо отдать семьсот жизней этим бандитам? Кто ответит, когда там внутри начнут стрелять? Делайте что-нибудь или дайте делать нам! Они отпускают людей. Пустите нас на площадь!
- Красная площадь, - повторила вице-премьер, - закрыта в связи с особым положением. Те, кто отпущен, отпущен благодаря проводимой работе.
- Неправда!
- Поймите, - попыталась достучаться до разума людей Матвиенко, - они не отпустят ваших детей после митинга. Это не в их интересах.
Но взывать к разуму было уже бесполезно. "Митинг, митинг, митинг!" - стал скандировать зал. Он был уже почти неуправляем.
Снаружи у оцепления было не лучше - и, словно почувствовав это, террористы в очередной раз добавили масло в огонь. Стало известно, что, если российские власти не начнут выполнять их требования, с шести утра следующего дня бандиты начнут расстреливать заложников.
Это было закономерное заявление - страшное, но абсолютно закономерное. "Они сейчас настроены не на переговоры, а на давление, - сказал психолог Владимир Спиридонов. - Угрозы расстрелять заложников - самый эффективный способ такого давления".
Но этого, конечно же, не понимали близкие заложников:
- Начнут расстреливать с шести утра?! За что?!
Как было им объяснить, что не за что, а - почему…
Потому что бандиты в захваченном театральном центре почувствовали слабину. Потому что родственники тех самых заложников, которых собирались расстреливать, шли на поводу у террористов, старались выполнять все их требования - и требовали этого от власти. Поэтому террористы нагнетают ситуацию, надеясь новых уступок и, в конце концов - полной капитуляции страны.
Но как это можно было объяснить тогда? Людям, которые уже не способны были мыслить логически?
* * *
К середине этого долгого дня к захваченному ДК прибыла наконец прилетевшая из США журналистка "Новой газеты" Анна Политковская. Она была известна своими симпатиями к чеченским "борцам за свободу" - как, впрочем, и большинство ее иностранных коллег.
Политковская ненавидела российскую власть чистой и незамутненной ненавистью (а скорее всего, не только власть, но и само государство) - однако, несмотря на это, оставалась гражданкой нашей страны. И в ситуации, когда речь шла о жизнях невинных людей, она не могла стоять в стороне и насмехаться. Попытаться помочь заложникам было гораздо важнее. К тому же, среди заложников оказалась хорошая знакомая Анны…
Около трех часов дня Политковская вместе с Леонидом Рошалем вошла в здание. До грузовиков, перегораживающих дорогу к зданию, их проводил помощник президента Ястржембский. "Иди попробуй, - сказал он на прощанье Политковской. - Может быть, удастся?" Удастся - освободить остающихся в заложниках детей. "Сначала - о детях старшего возраста, - напомнил он журналистке. - Надо отпускать, они дети".
Политковская понимала это и сама - но как убедить в этом террористов. Она с трудом представляла, как это можно сделать - ведь даже для того, чтобы зайти в здание, требовалось огромное мужество. Потом журналистка рассказывала, что не помнит, как дошла да входа в театральный центр; было очень страшно. Очень.
Все было, как в кошмарном сне.
"Вот мы входим в здание. Мы кричим: "Эй! Кто-нибудь!" В ответ - тишина. Такое ощущение, что во всем здании нет ни души. Я кричу: "Я - Политковская! Я - Политковская!" И медленно поднимаюсь по правой лестнице - доктор говорит, что знает, куда идти. В фойе второго этажа опять тишина, темнота и холодно. Ни души. Кричу опять: "Я - Политковская!" Наконец от бывшей барной стойки отделяется человек".
"Когда мы пришли туда с Анной Политковской, - рассказывал Рошаль, - боевик сказал: "Вы кто?" Она говорит: "Я Аня Политковская". Тот ей: "Ну и что?" А потом другой: "Ах, Аня!" Я бы не сказал, чтобы они с ней были милы, обнимались. Ничего подобного. Очень все было сухо".
Политковская:
"Я назвала себя и спросила, с кем я могу вести переговоры, кто полномочен принимать решения. Он ответил, что такие люди сейчас придут. Мы ждали довольно долго, более получаса, за это время из различных помещений выходили террористы, мужчины и женщины, как в масках, так и с открытыми лицами, при этом женщины были одеты в обычную чеченскую одежду. Рошаль пытался вступить в контакт с этими людьми, но без особого успеха. Через некоторое время вышел вооруженный мужчина в камуфляже и молча приказал следовать за ним. Он провел меня в подсобное помещение возле бара. Рошаля туда не пустили, он попросил меня решить вопрос об оказании помощи заложнику с острым приступом аппендицита. В данном помещении находился неизвестный мне мужчина без маски, он указал мне мое место, и я села спиной к двери. Этот мужчина представился Абу-Бакаром и заявил, что он полномочен принимать любые решения. На мой вопрос о Бараеве он сказал, что Бараев спит и разговаривать со мной сейчас не может".
"Мы оказываемся в грязной бытовке при разгромленном буфете… Кто-то ходит за спиной, я поворачиваюсь…
- Не смотреть назад! Со мной разговариваете, на меня и смотрите.
- Кто вы? Как вас называть? - спрашиваю, не слишком надеясь на ответ.
- Бакар. Абу-Бакар.
Маску он уже поднял на лоб. Лицо - открытое, скуластое, тоже очень милитаризированно-типичное. На коленях автомат".
Да, правы были в оперативном штабе: заместитель Бараева был профессионалом; весь его вид, все ухватки буквально кричали об этом. И еще - от Абу-Бакара веяло жесткой, давящей силой, и Политковской становилось страшно при мысли, что террорист эту силу проявит. При заложниках Абу-Бакар, играя роль "доброго" террориста, каким-то образом скрывал свою силу, при журналистке же он не скрывался.
- Сколько вам лет? - спросила Политковская просто, чтобы что-то сказать.
- Двадцать девять.
- Воевал в обе войны?
- Да.
Политковская постепенно успокаивалась: брать интервью было для нее более чем привычным делом.
- Поговорим о делах?
- Ладно.
Журналистка заговорила о детях, но Абу-Бакар ее сразу же прервал: "Дети? Тут детей нет". Так же непримиримо террорист отреагировал на просьбы позволить принести пищу для заложников, предметы личной гигиены для женщин и одеяла. Впрочем, он разрешил принести воду - но с жестким условием: носить ее должны сама Политковская, ее коллега из "Новой газеты" и люди из Красного Креста - за несколько ходок. А пока Политковская беседовала с террористом.
- Каковы ваши требования?
- Путин должен сказать слово, объявить об окончании войны и в течение суток продемонстрировать, что слова не пустые - вывести из одного района Чечни войска.
- А кому вы поверите? Слову кого с подтверждением о выводе войск вы доверяете?
- Лорду Джадду. Если эти два условия будут выполнены, мы выпустим заложников.
- А сами?
- Останемся воевать. Примем бой и умрем в бою.
У Политковской такое заявление вызвало закономерные сомнения:
- Вы, собственно, кто такие есть? - спросила она, и сама испугалась вопроса: "Господи, что-то я осмелела".
- Разведывательно-диверсионный батальон.
- Все тут?
- Нет. Только часть. У нас был отбор для этой операции. Взяли лучших. Так что умрем мы - всё равно будет кому продолжить наше дело.
Абу-Бакар, по-видимому, сам немного расслабился - в его словах прозвучала одновременно и явная угроза, и скрытый намек: даже если наши требования и выполнят - теракты не прекратятся. Неизвестно, уловила ли Политковская этот намек; едва ли, потому что следующим ее вопросом было:
- Подчиняетесь Масхадову?
Абу-Бакар ответил крепкой домашней заготовкой: "Да, Масхадов наш президент, но мы воюем сами по себе". Это было именно то, что ждала услышать журналистка "Новой газеты", постоянно призывавшая российские власти к диалогу с Масхадовым: ведь если Масхадов ни при чем, то такой диалог возможен и, более того, жизненно необходим. И вот чтобы Политковская утвердилась в этом, Абу-Бакар сказал много сильных фраз о том, что они готовы умереть.
"Собственно, я и не сомневалась, что тут обреченные и готовые умереть, унося с собой столько жизней, сколько сами и захотят", - вспоминала потом Политковская; она окончательно уверилась в том, что перед ней - неконтролируемые Масхадовым радикалы. Чего, собственно, и хотел достичь Абу-Бакар.
После некоторой паузы Политковская спросила:
- Можно поговорить с заложниками?
- Нельзя. Нет, - ответил Абу-Бакар, но через некоторое время кивнул террористу, сидящему за спиной Политковской: - Приведи, ладно.
Первая приведенная девушка-заложница, однако, от страха и от голода ничего внятного сказать не смогла; пошли за другой. "Пока "брат" ходит в зал и обратно, Бакар объясняет, какие они тут благородные, - вспоминала журналистка. - Мол, вот, сколько тут красивых девушек в их власти, но только желания у них нет, все силы отданы борьбе с освобождение своей земли". Тут в своей пропаганде "политрук" террористов перегнул палку: Политковская, естественно, таким благородством вовсе не восхитилась, а про себя подумала с возмущением: "Я так понимаю его слова, что я еще и должна быть ему благодарна, что Машу они не изнасиловали!"
Из зала привели новую заложницу, как отметила журналистка, "в стадии крайнего нервного истощения".
- Я - Анна Андриянова, корреспондент "Московской правды". Вы там поймите: мы уже приготовились умирать. Мы - новый "Курск". Если хотите спасти нас, выходите на улицы. Если пол-Москвы Путина попросит, мы выживем. Нам тут ясно: если мы сегодня здесь умрем, завтра в Чечне начнется новая мясорубка, и это опять придет сюда, к новым жертвам.
Политковская внимательно слушала; Абу-Бакар для виду демонстрировал недовольство столь долгой речью, но на самом деле был полностью удовлетворен: длительная психологическая обработка заложников давала по-настоящему хорошие плоды. Он был удовлетворен настолько, что напоследок даже разрешил Политковской принести для заложников не только воду, но и соки.
- А может, еды? - почувствовав слабину, попыталась ей воспользоваться журналистка. - Хотя бы детям.
Но Абу-Бакар, как всегда, жестко контролировал ход разговора:
- Нет. Наши голодают, вот пусть и ваши будут голодать.
…Ожидавшие у оцепления люди видели, как первым из здания вышел удрученный доктор Рошаль.
- Там у одного мужчины все симптомы острого живота, срочно нужна операция, а боевики его не отпускают, - сказал Леонид Михайлович. - Придется брать походный набор инструментов и оперировать там. Еду они не берут по-прежнему. А люди уже голодают.
Политковская вышла чуть позже и была удручена не меньше.
- Они не отдали мне никого, - сказала она. - Я разговаривала с заложниками. Они очень подавлены и между собой уже считают себя мертвыми. Они разрешили только напоить людей соком и водой. Дали на это всего пятнадцать минут. Если мы хотим успеть - давайте скинемся.
Разрешение принести заложникам воду и соки были столь неожиданным, что оперативный штаб оказался к нему не готов: соки должны были подвести только через некоторое время, а терять драгоценных минут было нельзя.
Журналисты, эмчээсовцы, военные скидывались, бежали в ближайший магазин за соком, военные подносили упаковки с водой, а в голове Политковской стучало: "Скорее! Скорее! Пока "те" не запретили! Пока "те" позволили! Скорее!".
Наконец, Политковская, ее коллега по газете Роман Шлейнов и сотрудники Красного Креста, нагруженные коробками, направились к театральному центру. Все происходило так быстро, что из оперативного штаба не успел поступить приказ пропустить их.
"От стены ближайшего дома отделился человек в черной экипировке с винтовкой, - рассказывал Роман Шлейнов.
- Кто вы и куда направляетесь?
Мы в нерешительности оглянулись на офицера в штатском, который нас сопровождал.
- Все согласовано, пусть идут.
- Нет, я не получал от начальства подтверждения, - настаивал человек с винтовкой.
- Да я же из "Альфы", все решено, - недоумевал наш провожатый".
Наконец недоразумение было улажено.
В здании их встретили террористы; проверив документы, разрешили поставить воду и сок на лестницу. В следующую ходку террористы были уже подозрительнее. "Нервы у террористов ясно сдали, - вспоминал Роман Шлейнов, - они были подозрительны до мнительности. Соглашались принимать только воду и сок, и исключительно в фабричной упаковке. "Чтобы ФСБ чего-нибудь не подсунула", заставили представителя Красного Креста открыть пакет сока и сделать несколько глотков. О том, чтобы воду и сок помогали носить другие люди, и речи быть не могло. Четкое "нет". Отвергли предложение принести еду, не согласившись даже на йогурты". В самом Шлейнове заподозрили сотрудника ФСБ и дополнительно обыскали.
Надо сказать, что подозрения террористов вполне могли иметь основания: все-таки от российских спецслужб можно было ждать неприятных сюрпризов; да и вообще, как сказал один американский писатель, "чуток паранойи в таком деле не повредит".
Во время следующей ходки террористы, которым надоело самим таскать коробки, погнали носить соки заложников; один из них прошептал Политковской: "Нам сказали, нас начнут убивать в десять вечера. Передайте".
В оперативном штабе поняли: террористы снова обостряют ситуацию, добиваясь новых уступок.
Собственно, ничего другого не следовало и ожидать.
* * *
В Государственной думе день начался с обсуждения происходящего у здания театрального центра; хотя парламентарии-центристы и пытались призвать своих коллег "не паниковать и стараться продолжить работу в спокойном режиме", своего воплощения эти призывы не нашли. Депутаты знали о происходящем немногим больше, чем обычные граждане: вся деятельность оперативного штаба была жестко засекречена. Неосведомленность, однако, не мешала депутатам обсуждать создавшуюся ситуацию; все это напоминало базар или ток-шоу.
Больше других знал Иосиф Кобзон, он привез в Госдуму обращения 225 родных и близких заложников с просьбой выполнить требования террористов; парламентское большинство, естественно, проголосовало против того, чтобы выслушать Кобзона. Сам депутат был этому немало удивлен. Смысл отказа прояснил один из депутатов-центристов: выслушать Кобзона можно "только в закрытом режиме, поскольку СМИ выполняют во время проведения подобных операций двойную роль". Возразить на это было нечего.
Лидеров фракций тем временем пригласили в Кремль для встречи с президентом Путиным: высшая государственная власть уже не могла молчать, и необходимо было сделать заявление по поводу происходящего хотя бы перед лидерами ведущих политических партий. Кроме того, Кремлю хотелось прояснить обстановку, сложившуюся в парламенте.
"Далеко не все, что хочется сказать сегодня, по понятным причинам, можно назвать своими именами, - сразу расставил точки над "i" президент. - Ситуация тяжелая, поэтому хотел бы сразу внести ясность: в здании на улице Мельникова мы имеем дело с крайне сложной, но абсолютно понятной ситуацией - с захватом заложников. И с подобными ситуациями мы уже сталкивались не один раз и в России, и в других странах мира.
Поэтому прежде всего необходима трезвая объективная оценка происходящего и точность действий, выверенных и направленных на то, чтобы помочь людям, сохранить их жизнь. Отставим в сторону всякого рода политические заявления и дебаты - они сейчас и неуместны, и вредны. Сейчас вредны абсолютно, когда речь идет о страданиях сотен ни в чем не повинных людей.
Думаю, что для вас понятно, чем вызваны сегодняшние события. Те, кто захватил заложников, призывают к прекращению войны и к прекращению кровопролития. Вместе с тем я абсолютно убежден, что именно такое развитие событий их и не устраивает. И они, и те, кто стоят за их спиною, как раз и опасаются дальнейшего урегулирования и стабилизации в Чеченской Республике. Все видели, как оно происходит. Несмотря на всю боль, которую мы имеем в Чечне, тем не менее, стабилизация имеет место. Наметилась перспектива принятия Конституции Чеченской Республики и избрания легитимных органов власти. Именно этого боятся, именно этого не хотят, именно этот процесс хотят сорвать.
Вместе с тем хочу напомнить, - президент попытался смягчить жесткость только что сказанного, - мы открыты для любых контактов, и все мои прежние предложения остаются в силе.
Хочу еще раз вернуться к сложности ситуации и подчеркнуть, что в этой связи вполне обоснованно требовать от всех соблюдения необходимых правил. Прежде всего, от тех, кто так или иначе оказался задействован для переговоров с самими террористами. И совершенно не важно, кто это: депутаты Государственной думы, пресса или рядовые граждане. Поэтому в интересах дела прошу всех вас работать совместно и не поддаваться эмоциям. В эти часы особенно важно просчитывать цену каждого произнесенного слова и каждого сделанного шага. От них могут зависеть жизни наших граждан.
Нам предложили и уже оказывают свою помощь многие государства мира, и мы им за это очень благодарны. Но положение, еще раз повторяю, остается сложным, и потому главным условием работы в столь трудной ситуации является единство и сплоченность общества".