Вторым "китом" стала уверенность в общности основных человеческих проявлений в любую эпоху. Чтобы понять, на сколько истинно то или иное историческое свидетельство, очень полезно представить себя в этой эпохе, на месте её героев.
А третьей точкой опоры была избрана честность подхода. Я не стремился дать некую новую версию событий. Хотелось провести наиболее близкую к тому, что было на деле, реконструкцию, то есть восстановить истинную (иными словами - тайную) подоплеку происходившего на глазах сотен миллионов людей.
А когда каркас моих представлений о тех временах уже наметился, я взял за правило не бояться испытывать его на прочность раз за разом, сравнивая то, что получилось у меня, с тем, что делали до этого другие. И, на мой взгляд, здание, в которое я предлагаю войти читателю, выстроено не на песке.
В двадцатые годы на эту же тему написал свою книгу "Европа в эпоху империализма. 1871–1919 гг." академик Е.В. Тарле. Честно говоря, я узнал об этом уже после того, как первый вариант книги был готов.
И я засел за изучение труда Евгения Викторовича, все более радуясь, что читаю его уже после, а не до написания своего "Версаля…". Книга Тарле великолепна по фактографии и, как всегда у него, блестяща. Однако исторически она мало состоятельна. Почему я так ее оцениваю, читателю станет, надеюсь, ясно при чтении моей книги…
Разные историки и авторы лгали или умалчивали по-разному. На их взгляды и готовность к точности, имея в виду их приверженность "предренегатскому" ЦК КПСС, влияли одни факторы, на позиции западных историков - другие.
Мемуаристы зачастую были еще более пристрастны, чем историки, а если были честны они, то подправлением реальной истории занимались редакторы их мемуаров. В постсоветские времена на российских информационных просторах начали действовать совсем уж отпетые лжецы, конъюнктурщики и "историки"-расстриги.
Но и среди вранья может попадаться прочная, надежная правда. Отыскать в этих завалах, созданных совместно Востоком и Западом, не бутафорские, а настоящие "кирпичи" событий, фактов и причин было непросто, но я старался, читатель.
Без знания, хотя бы вкратце, того, как и для чего задумывалась Первая мировая война, как она начиналась, продолжалась и закончилась, совершенно невозможно понять ни причин Второй мировой войны ни вообще, того, что происходит в ми ре сегодня. Но история с Первой мировой интересна и поучительна сама по себе.
Поучительна и тем, что хорошо вскрывает технологию, по которой в XX веке русские и немцы были столкнуты лбами вначале в первый, а потом - и во второй раз.
Столкнут ли нас ещё и в третий? Вопрос не праздный. Уничтожаемую извне и изнутри нынешнюю Россию внешний мир может брать, казалось бы, голыми руками. Так нас и берут.
Однако можно ли нас взять руками вооруженными? Нет, по сей день - вряд ли, потому что в этом случае народы России осознают гибельность ситуации и, как встарь, ощетинятся иглами сопротивления. То есть для России, осознавшей себя суверенной и независимой державой, конфронтация с внешним миром неизбежна.
Какая позиция будет здесь отвечать интересам германского народа? Выгодна ли именно для Германии новая конфронтация с Россией? Задумываться об этом нужно сегодня, чтобы наше завтра было более умным и осмотрительным, чем поза- и поза-поза-вчера.
О Первой мировой войне писал и Солженицын… Историк и публицист Николай Николаевич Яковлев оценил роман "Август четырнадцатого" как книгу, проникнутую "смердяковской" тоской о том, что, мол, "умная нация" (немцы) не покорила нацию "весьма глупую" (то есть нас)..ж
Оценено неплохо, но Смердяков говорил, вообще-то, о французах: "Хорошо бы нас покорили тогда эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки…".
Яковлев был и прав, и не прав… Справедливо отвергая концепцию Солженицына, он не видел благодетельности идеи о значении Германии для России. Не покорение русских - нации, социально весьма неопытной и неумелой - немцами, то есть, нацией действительно более организованной и деловитой, а взаимовыгодные мирные связи - вот что было бы оправдано и политически, и экономически, и цивилизационно.
Я не считаю, что сказанное мной можно оценивать как низкопоклонничество перед Германией и проповедь неполноценности России. Нет, думаю, что в такой констатации есть всего лишь трезвое понимание тех исторически (со времен проклятого татаро-монгольского ига) сложившихся пороков национального русского характера, изжить которые нам было бы наиболее просто в союзе лишь с одним "внешним" народом - немецким.
В разгар нашего первого трагического конфликта с Германией - 4 октября 1917 года - немец Томас Манн писал немцу же профессору Виткопу: "И как я люблю все русское! Как веселит меня его противоположность всему французскому и его презрение к нему, с которым встречаешься в русской литературе на каждом шагу! Насколько ближе друг другу русская и немецкая человечность! Мое многолетнее искреннее желание - согласие и союз с Россией"…
Вот так.
* * *
Остается сказать последнее… Я не хотел связать в этой книге "все концы" - скорее здесь завязан ряд "узелков на память". В подзаголовке названия я написал "Новый взгляд на старую войну", но можно было написать и "прямой взгляд, не предвзятый".
И, конечно, мне хотелось приобщить тебя, уважаемый читатель, к такому взгляду, убедить в моей правоте. Но прежде всего мне хотелось написать не просто точную и строгую с фактической точки зрения книгу, а интересную.
Я старался, читатель. А что из этого вышло, судить теперь тебе.
Сергей Кремлёв (Сергей Брезкун)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОТ СЕДАНА ДО ПАРИЖСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
ГЛАВА 1
Карты века сданы, карта мира раскрашена
Эпоху между двумя мировыми войнами нельзя понять, не зная причин возникновения Первой мировой войны, а по поводу причин встают несколько главных вопросов… Готовилась ли война? Если готовилась, то кем, как и зачем? Насколько она была неизбежна? И как протекали хотя бы основные события, которые ей предшествовали? Между прочим, даже в давние времена перед этими вопросами пасовали серьезные европейские историки. Французский профессор А. Дебидур свой наиболее известный труд "История европейской дипломатии" закончил в 1891 году так: "Мы можем надеяться (не впадая в утопию), что наиболее опустошительные завоевательные войны, причинами которых, почти всегда, является честолюбие какой-либо династии или необдуманный порыв какого-либо народа, станут в Европе все более и более редкими".
Здесь было ошибкой всё: и объяснение причин, и само предвидение хода событий. Через четверть века после прогноза Дебидура в самом центре Европы шла именно опустошительная завоевательная война с участием соотечественников профессора. Но где и когда она началась?
На вопрос "Когда она закончилась?" ответить проще. Окончательно: 28 июня 1919 года во Франции, в Версале, когда были поставлены подписи под основным документом, фиксирующим итоги Первой мировой войны. А если мы пойдем по шкале времени назад? Тогда, перебирая прошлое год за годом, можно увидеть, что и начиналась Первая мировая гам же - в Версале во второй половине XIX века, когда стали формироваться условия для такой европейской войны, в малейшее сравнение с которой не шли даже наполеоновские войны.
Версаль - это бывшая деревушка, позже - маленький городок в восемнадцати километрах от Парижа. Людовик XIV уст роил в нем блестящую резиденцию. С тех пор Версаль вошел не только в придворные хроники, но и в историю дипломатии. В 1763 году - за шесть лет до рождения Наполеона - Генуэзская республика передала здесь Франции Корсику. В 1783 году Версальский мирный договор утвердил независимость США. В свете будущих далеких событий - деталь символическая.
О красоте Версальских фонтанов слышали все. Менее известно, что для того чтобы "король-солнце" мог любоваться блеском водяных струй, тут вначале рекой лились и золото, и кровь. На постройку водопровода для версальских каскадов королевская казна за три года истратила девять миллионов ливров. У тридцати же тысяч солдат и каменщиков, занятых на строительстве, были только жизни. Жизнью и пришлось заплатить за королевское удовольствие десяти тысячам из них. А весь Версальский комплекс обошелся народу Франции в полмиллиарда ливров. Общий итог в человеческих жертвах от историков ускользнул.
Версаль столетиями был символом вечного празднества, но его подлинная символическая суть иная: за внешним золотым блеском для сотен избранных - нищета, страдания и смерть миллионов тех, кто этот блеск создавал.
Ко второй половине девятнадцатого века в версальских прудах отразилось много великих событий. Здесь французская монархия в лице Людовика XIV достигла своего могущества, отсюда король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта отправились в путь, закончившийся для них на гильотине. Здесь короткими шажками мерил длинные роскошные залы дворца император французов Наполеон и здесь же значительно позже красовался его племянник, тоже император Наполеон III. Вторая империя третьего Наполеона закончилась вместе с капитуляцией французской армии при Седане во время франко-прусской войны.
Об этой давней войне, имевшей эпохальное значение не только для обеих стран - ее участниц, но и для остального большого мира, в Советском Союзе писали всегда невнятно. До прямых фальсификаций, правда, дело не доходило, однако ракурсы подачи эпохи были смещены серьёзно.
В чём тут дело? Пожалуй, в том, что одним из результатов войны стало вначале образование, а затем падение Парижской Коммуны. И косвенная причастность Пруссии, Бисмарка, Мольтке к разгрому Коммуны сразу программировала негативное отношение к победе немцев в трудах советских историков.
У "историков ЦК КПСС" выходило так, что угрюмая, воинственная, милитаристская, кровожадная и агрессивная Пруссия, желающая поскорее выполнить программу объединения Германии "железом и кровью", вторглась в солнечную и жизнерадостную Францию, жестоко подавила её, отняла Эльзас и Лотарингию и ограбила побежденных французов, наложив на них контрибуцию в 5 миллиардов франков.
Бисмарка же вообще обвиняли в подлоге. Он, якобы и спровоцировал войну, вычеркнув несколько фраз из так называемой Эмсской депеши перед тем как передать её в печать.
Имея перед глазами такую схему, не сразу можно было разобраться в том, что войну 19 июля 1870 года объявила Пруссии Франция! Причем Иван Сергеевич Тургенев, связанный с французской общественной средой теснейшим образом тем не менее оценил это объявление как "бесправное (т. е. необоснованное. - С.К.), дерзко-легкомысленное".
И заносчиво-агрессивное, прибавлю уже я. Французская империя Наполеона III вознамерилась как минимум присвоить Рейнскую провинцию с историческими городами Кёльном, Аахеном, Триром (родиной Карла Маркса), то есть, как комментировал Тургенев, "едва ли не самый дорогой для немецкого сердца край немецкой земли".
Французы были заранее уверены в победе. Их ружье Шаспо по дальности (до 1800 м) и скорострельности (9 выстрелов в минуту) превосходило прусское игольчатое ружье Дрейзе. Решительный перевес у немцев был в артиллерии: крупповские стальные нарезные орудия стреляли на 3,5 километра, а французские бронзовые - не далее 2,8 километра. Зная это, можно сказать, что война оказалась неким противостоянием фанфаронистой "бронзы чувств" и современных, новейших "стальных воли и ума".
В своих "Письмах о франко-прусской войне", написанных в августе 1870 года в Баден-Бадене, Тургенев отмечал: "Шансы на стороне немцев. Они выказали такое обилие разнородных талантов, такую строгую правильность и ясность замысла, такую силу и точность исполнения, численное их превосходство так велико, превосходство материальных средств так очевидно"…
Написал Тургенев и о противниках немцев: "Я и прежде замечал, как французы менее всего интересуются истиной… Они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность, - особенно остроумие. Но есть ли во всем этом правда? С этим нежеланием знать правду у себя дома соединяется лень узнать, что происходит у других, у соседей. И притом, кому же неизвестно, что французы - "самый ученый, самый передовой народ в свете, представитель цивилизации и сражается за идеи"… При теперешних грозных обстоятельствах это самомнение, это незнание, этот страх перед истиной, это отвращение к ней - страшными ударами обрушились на самих французов".
Тургенев надеялся, что поражения образумят Францию, заставят ее посмотреть на себя трезвым взглядом, как это было с Россией после Крымской войны. Однако, забегая вперед, можно сказать, что верных выводов французы так и не сделали… Вместо того чтобы упорно работать, учиться у немцев ежедневному строительству экономической мощи страны (а заодно учиться и уважать своих учителей-соседей, как это сделал Петр I в отношении шведов), французы все страсти галльской души вложили в идею "реванша над бошами". И уже одно это обстоятельство давало основание ожидать в будущем крупного военного конфликта на тех же полях сражений - в районе Страсбурга, Меца, Шалон-сюр-Марна… И ожидать по вине не столько немцев, сколько недалеких, но мстительных французов.
Смысл франко-прусской войны часто видят в "захватнических планах" прусского юнкерства. Что ж, одной из причин было и это. Совсем по-другому ее смысл представлял себе в реальном масштабе времени человек истинно русский, долго живший во Франции, скончавшийся в Буживале близ Парижа, однако и Германию считавший своим вторым отечеством. Свидетельства и оценки И.С. Тургенева ценны сразу по нескольким причинам, ведь он - и хорошо осведомленный современник, и тонкий, внимательный наблюдатель, и великий писатель, и объективный аналитик, приверженный не одной чьей-то стороне, а только собственному видению событий. Думаю, читатель, что увидеть франко-прусскую войну его глазами будет для нас и полезно, и интересно. Да и, пожалуй, неожиданно…
Так вот, 8 августа 1870 года Тургенев писал П. Анненкову: "Я с самого начала, Вы знаете, был за них (немцев. - С.К.) всею душою, ибо в одном бесповоротном падении наполеоновской системы вижу спасение цивилизации, возможность свободного развития свободных учреждений в Европе: оно было немыслимо, пока это безобразие не получило достойной кары… Говоря без шуток: я искренне люблю и уважаю французский народ, признаю его великую и славную роль в прошедшем, не сомневаюсь в его будущем значении; многие из моих лучших друзей, самые мне близкие люди - французы; и поэтому подозревать меня в преднамеренной и несправедливой враждебности к их родине, вы, конечно, не станете".
Вот почему Тургенев не просто личную точку зрения излагал, а писал чистую правду, сообщая: "Я всё это время прилежно читал и французские, и немецкие газеты - и, положа руку на сердце, должен сказать, что между ними нет никакого сравнения. Такого фанфаронства, таких клевет, такого незнания противника, такого невежества, наконец, как во французских газетах, я и вообразить себе не мог… Даже в таких дельных газетах, как, например, "Temps" попадаются известия вроде того, что прусские унтер-офицеры идут за шеренгами солдат с железными прутьями в руках, чтобы подгонять их в бой, и т. п… И это говорится в то время, когда вся Германия из конца в конец поднялась на исконного врага"…
А враг действительно был старинный - со времен ещё Тридцатилетней войны и последовавшего за ней Вестфальского мира 1648 года, по которому Франция отторгла от Германии Эльзас и добилась юридического закрепления германской раздробленности на ворох мелких "королевств" и "княжеств".
Владетельная шваль одинакова везде, что в России раннего Средневековья, что в абсолютистской Европе. Русские удельные князья "обеспечили" трехсотлетнее татарское иго России, французские герцоги и графы - Столетнюю войну Франции. А германские "великие" князьки более двухсот лет преграждали путь Германии к объединению. Но помогали им и этом "вестфальские" принципы и идеи.
Недаром даже через десятилетия после Седана канцлер Германской империи фон Бюлов, выступая 14 ноября 1906 года в рейхстаге, напоминал: "Вестфальский мир создал Францию и разрушил Германию".
Теперь, когда Германия возрождалась и на поднятый меч отвечала поднятым мечом, французы не проявили в своем противостоянии с ней ни ума, ни чувства меры, ни благородства. Официальный "Journal Officiel" уверял, что цель войны со стороны Франции - возвращение немцам их свободы (!). Журнал "Soir" восклицал: "Наши солдаты так уверены в победе, что ими овладевает как бы некий скромный страх перед собственным неизбежным (это было написано за месяц до Седана. Каково? - С.К.) триумфом"! Одновременно парижская газета с названием "Свобода" нахваливала некого Марка Фурнье за его статью в "Paris-journal", где было сказано дословно: "Наконец-то мы узнаем сладострастие избиения. Пусть кровь пруссаков льется потоками, водопадами, с божественной яростью потопа! Пусть подлец, который посмеет только сказать слово "мир", будет тотчас же расстрелян как собака и брошен в сточную канаву"…
Словами дело не ограничивалось… Немцев избивали (не на поле боя, а мирных, живших во Франции) и особым постановлением изгоняли (всех подчистую) из французских пределов. Тургенев отмечал: "Разорение грозит тысячам честных и трудолюбивых семейств, поселившихся во Франции в убеждении, что их приняло в свои недра государство цивилизованное".
В то время Пруссия считалась другом России. Эта дружба, возникшая после Битвы народов под Лейпцигом, где русский и прусский солдаты плечом к плечу стояли против Наполеона Бонапарта, постоянно укреплялась растущими экономическими взаимными оборотами. Однако петербургская печать с пеной у рта протестовала "против немецких захватов". А корреспондент "Биржевых ведомостей" сообщал, что, дескать, в Бадене кричат: "Смерть французам!", и отдыхающие там русские барыни вследствие этого перешли на русский язык. Находившийся, как мы знаем, в самом Баден-Бадене Тургенев заметил: "Г-н корреспондент достоин быть французским хроникером: в его заявлении нет ни слова правды".
На деле наши барыни по-прежнему предпочитали русскому языку французский с нижегородским акцентом. И даже щипали корпию не только для немецких, но и для французских раненых, с которыми (как и вообще с пленными) немцы вели себя по-рыцарски. В отличие от французов. "Благородные" шевалье призвали на европейскую войну "звероподобных тюркосов (то есть алжирских арабов. - С.К.)", а уж те обращались с немецкими пленными, ранеными, врачами и сестрами милосердия далеко не благородно.
Впрочем, и цивилизованный политик Поль Гранье де Кассиньяк отказывал женевскому Красному Кресту в субсидиях на том основании, что он-де будет заботиться не только о французских, но и о немецких жертвах войны. Невольно вспоминается заявление генерала графа Дюма во времена наполеоновской оккупации Дрездена. Когда город осадили союзные русско-прусские войска, Дюма объявил: "Скорее все жители города обратятся в трупы, нежели один-единственный французский солдат умрет с голоду". До этого, правда, не дошло - Дрезден быстро занял незабвенный Денис Давыдов.