Если в Китае, утверждают Немцов с Миловым, за последние 20 лет в строй было введено 60 ООО км скоростных автотрасс, а в США насчитывается 73 ООО км межштатных скоростных хайвеев, то в России всего 49 ООО км федеральных дорог, причем 92 % из них имеют всего две полосы, а две трети не соответствуют нормативам качества (тут, думаю, оппозиционеры реальности льстят. Качеству, виденному мной в США, Китае, Германии и Франции, в России не соответствует 99,9 % дорог). Кроме того, всего в США 4 200 000 км дорог с асфальтовым покрытием, в России – в 6 (шесть!) раз меньше.
Не верите скучным Немцову с Миловым? Тогда загляните в газету "Большой город". Вот что сообщил изданию в мае этого года директор Центра исследований постиндустриального общества Владислав Иноземцев: "В Китае… темп строительства достигает 30 тысяч километров многополосных автострад в год, а его технологии… обеспечивают эксплуатацию в 20–25 лет". За 10 дней, продолжает "Большой город", в Китае строят дорог столько же, сколько было построено в России за весь 2008 год, и тут же приводит стоимость километра четырехполосной автострады: Китай – $2,9, Бразилия – $3,6 млн, Россия – $12,9 млн (трасса Москва-Петербург с 15-го по 58-й км – $134 млн, четвертое кольцо Москвы – около $400 млн).
А вот свежее сообщение с сайта ABTO@Mail.Ru: "На следующий год государство планирует потратить на ремонт и строительство дорог 56,8 млрд руб., что примерно впятеро меньше, чем в этом году, и в восемь раз меньше, чем заложено в Федеральной целевой программе".
Россия действительно напоминает человека, у которого пять шестых необходимой кровеносной системы отсутствует (скажем, трассу Москва-Петербург назвать автотрассой может только веселый циник), а имеющиеся сосуды и артерии забиты тромбами.
Причем я даже не о пробках, в которых задыхаются все российские города.
Я о качестве инфраструктуры: того "железа", что обеспечивает развитие экономики в целом.
В июле этого года петербургские СМИ сообщили об очередном заторе автофур на российско-финляндской границе. Очередь из огромных грузовиков растянулась на 39 км до финского городка Хамины. (Попробуйте себе представить 39 километров дальнобойщиков, которые, простаивая, должны есть и пить, а затем писать и какать на идеально ухоженную финскую землю.) Вскоре обнаружилась причина: пропускная способность российского таможенного поста сократилась неожиданно вдвое. Затем последовали и объяснения: на посту идет плановая замена оборудования. Что в переводе на русский, на мой взгляд, означает: мы в плановом порядке делаем на вас то, что вы в своей очереди сделали на финскую землю. Плевать нам на ваши скоропортящиеся грузы. Плевать на себестоимость. Плевать на эффективность. Нам, понимаешь, надо заменить, и мы заменим; мы – государевы слуги, а вы все – дерьмо.
История с очередями имела отношение к моему быту. У меня в петербургской квартире ремонт; я заказал письменный стол датской фирмы. Его должны были привезти через два месяца; за просрочку в договоре значились штрафные санкции; стол привезли с опозданием на месяц; я заплатил меньше на 10 %. Однако на деле я ничего не сэкономил, а, наоборот, потерял. Датская компания имеет отделения по всему миру; каталог ее в странах Евросоюза идентичен тому, что в России (и у меня оба каталога есть). Единственное отличие – цены. Если бы я жил, скажем, в Лиссабоне (куда доставлять стол из Копенгагена сложнее и дороже, чем в Петербург), то мне бы стол обошелся почти вдвое дешевле. Потому что в цены для России заранее вбиты дороги, простои, штрафы, то есть вся устаревшая инфраструктура. Как они вбиты в цены на любой товар вообще.
Но даже высокая цена не так страшна – в конце концов, закончу ремонт, сяду за стол работать, – как то, что при росте цен немало товаров теряет в России функциональную ценность, какая существует в Америке или Европе. И в первую очередь, это две главные игрушки среднего класса: автомобиль и загородный дом. На машине в России, по причине отсутствия дорог, некуда ехать. Это в Испании и Франции я исколесил на машине весь Берег Басков, а из Петербурга в какую-нибудь Старую Ладогу или Шлиссельбург по разбитым дорогам даже не рискую соваться. То же и с домом за городом: двое моих богатых друзей попробовали на манер европейцев там постоянно жить, но быстренько вернулись в городские квартиры, не желая тратить по пять часов на дорогу.
Это потрясающе: товары, за которые в России платят сумасшедшие по сравнению с европейской пропорцией "зарплата-цена" деньги, – в реальности имеют ничтожную по сравнению с европейской ценность.
Общественный строй
Автодороги – конечно, частный случай инфраструктурного отставания. По моим ощущениям – я объездил 17 из 27 стран Евросоюза, был в Китае и США, в Англии жил – по развитию железных дорог мы отстаем лет на 30, по аэропортам и хабам – лет на 20, а по дорогам – навсегда.
Но куда больше, чем техническая инфраструктура, на показатель "плохо-дорого" влияет наш общественный строй. Который сложился не при Владимире Путине и даже не при Владимире Ленине, а в XVI веке, при Иване IV, и который в разное время назывался царизмом, империей, социализмом (сейчас – вертикалью власти), но европейцами всегда считался абсолютизмом. Лучше всего его описал (заранее прошу прощения у центра "Э" за скучный нарратив) в "Мыслях и заметках о русской истории" еще в 1866 году историк, правовед и перебежавший в славянофилы западник Константин Кавелин.
"Царь, по представлениям великорусского народа, есть воплощение государства… Русский царь, по народным понятиям, не начальник войска, не избранник народа, не глава государства или представитель административной власти, даже не сентиментальный Landesvater bon или рёге du peuple. Царь есть само государство – идеальное, благотворное, но вместе и грозное его выражение; он превыше всех поставлен, вне всяких сомнений и споров, и потому неприкосновенен; потому же он и беспристрастен во всем; все перед ним равны, хотя и неравны меж собою. Царь должен быть безгрешен; если народу плохо, виноват не он, а его слуги: если царское веление тяжело для народа – значит, царя ввели в заблуждение; сам собою он не может ничего захотеть дурного для народа… В самые трудные и тяжкие времена, когда приходилось чуть ли не сызнова начинать политическое существование, великорусский народ прежде всего принимался за восстановление царской власти".
То есть смысл существования России в том, чтобы ею управлял единственный богоподобный человек, а смысл существования царя в том, чтобы Россия была единой, и "Единая Россия" в этом смысле – очень точное название для царской партии, в отличие от названия страны. "Российская Федерация" – это оксюморон. Вроде Корейской народной демократической республики. Абсолютизм федераций не терпит. Федерация – это добровольный союз, который передает в ведение сообща выбранного администратора некий (не очень большой) набор функцией, которые глупо выполнять в одиночку, потому что в одиночку глупо содержать войско или печатать деньги (впрочем, в Шотландии печатают свой шотландский фунт). Федерация – это когда местные законы, местная полиция, местные налоги, порою довольно сильно отличающиеся меж собой. Федерация – это земли в Германии и кантоны в Швейцарии (впрочем, формально там вообще конфедерация, союз независимых государств), федерация – это когда в США сами штаты решают, разрешать ли однополые браки, а также смертную казнь и поворот направо на красный свет (да-да, в разных штатах в США, с их 4,2 миллиона километров дорог, на этот счет разные ПДД!).
Федерация – это гибкая и очень эффективная система, вроде многоядерного процессора по сравнению с арифмометром "Феликс", позволяющая максимально учитывать местную специфику. А абсолютизм – это когда единые строительные СНИПы от Сочи до Чукотки, один семейный кодекс от Чечни до Калининграда, и кодекс об административных (не говоря уж про уголовные) правонарушениях тоже един, от Владимира до Владивостока. А царь в ручном режиме то посылает Абрамовича править чукчами, то создает рабочие места в Пикалеве, а поскольку его на все не хватает, он обрастает боярами, которые, поскольку не цари, толкуют смысл существования государства в свою сугубо материальную пользу. Это в Лондоне местные советы, local councils, принимают решение, какому пабу до какого часа позволять работать (почему не всех под одну гребенку? Да потому что один в жилом квартале, а другой на отшибе), а у нас сейчас законом – то бишь волею царя – начнут велеть абсолютно всем регионам торговать спиртным по единому расписанию. Догадайтесь: в России или в Англии нынче пинта пива дешевле в полтора раза?
Централизация России – самая большая гиря для ее экономики. И самый весомый вклад в высокие цены. Как сказал один мой коллега, "есть цивилизации, в которых нет развития. У них все силы уходят на поддержание скреп, которыми они пытаются удержать себя от развала".
Не так давно во Владивостоке я пытался купить себе какой-никакой сувенир – хоть тарелку с картинкой, хоть магнитик на холодильник. Запредельными были и дизайн, и цена. Не смея спорить с местными представлениями о прекрасном (продукция была в том истеричном сочинском стиле, по сравнению с которым и Бова-королевич – почти что Малевич), я все же поинтересовался ценообразованием. И продавщица пояснила, что себестоимость три копейки, все сделано в соседнем Китае, однако растаможивать сувенирку гоняют из Владивостока в Москву. Я робко вскричал, что такого не может быть, но дама облила меня ледяным презрением и сказала, что точно знает, поскольку этот товар гоняет из Китая ейный хахаль.
Ну, в конце концов, если царь решает за Владивосток, на леворульных "жигулях" или на праворульных "японках" ему ездить, если царь решает, что в интересах империи импорт подержанных машин нужно перекрывать, если царь этим решением лишает тысячи людей работы, а когда они выражают недовольство, присылает через всю страну их отдубасить подмосковный ОМОН (за что? Да за то, что, дурни, не поняли – не может он ничего захотеть дурного для народа!) – почему бы тогда и не пропускать через подмосковную таможню дальневосточный товар?
Подумаешь, цена тарелки! Такие пустяки на фоне миллиардов, какие царь велел потратить во Владивостоке на саммит АТЭС – и которые все мы в итоге вернем царю из своих кошельков. Заплатим налог на Родину.
Национальная идея
Моя мысль проста: при существующих условиях Россия обречена быть экономически отсталой (ну хорошо: отставшей от Европы) страной, какой, собственно, она всю свою историю и была. Просто отсталость на бытовом уровне может принимать различные формы: неграмотного лапотного мужика (как до революции), тотального дефицита (как после революции) или, вот, "плохо-дорого" (как сейчас).
Мне идея экономического соревнования не кажется единственной из возможных. Те менеджеры, что перебрались в индийский штат Гоа курить бамбук, не соревнуются в доходах с теми менеджерами, что остались работать на Уолл-стрит, но, руку на сердце положа, – кто из них счастливее? То есть если б нация – сформированная при помощи абсолютизма, не исключая влияния последнего царя, – считала высшим смыслом нематериальные ценности, то говорить об экономическом соревновании с Европой было бы смешно. Но дело (и ужас) в том, что национальная идея, объединяющая в сегодняшней России абсолютное большинство населения, звучит так: "Деньги – самое главное. Они решают все". И эта идея цементирует общество как по социальной вертикали (от царя до бомжа), так и по возрастной. Последнее вообще совершеннейшая фантастика: в России вот уже второй десяток лет как исчез идейный конфликт отцов и детей. Идеалы вступающего в жизнь поколения (обычно революционного) и старшего поколения (обычно консервативного) ныне совпадают до смешного. Крутая тачка. Модные шмотки. Упакованная квартира. Дорогой дом. А конфликт если и возникает, то из-за способов достижения идеала: "Ты чо, мам, дура? Хочешь, чтобы я в нищете жила, как ты?"
Но даже это еще не так страшно, как абсолютная – и опять же сверху донизу существующая – уверенность, что точно таков же идеал Европы и США, то есть самых экономически развитых стран. Это русская фантазия продолжает сочинять мифы сродни мифам советских стиляг, напридумывавших себе, что такие же стиляги хиляют по Броду в Нью-Йорке.
На самом деле Европа – и, безусловно, США – сформированы идеализмом, идеями, а вовсе не погоней за деньгами. Европа, жестко схваченная тремя обручами (Древней Грецией, Римом и Римской церковью), в Новое время совершала великие открытия, переплывала океаны, устраивала войны и воздвигала грандиозные здания не потому, что жаждала богатства, а потому, что действовала во имя Христа, совершая в этом смысле сверхусилие.
Великие свершения вообще редко определяются деньгами. Невозможно за огромные деньги написать великие стихи или роман. Поэтом, писателем, ученым движет любовь к истине, а не гонорар. Научные открытия не совершаются за деньги, и меня каждый раз веселят разговоры об иннограде в Сколкове, где все талдычат об инвестициях, об особых экономических условиях, о необходимости инноваций, но я еще ни разу не услышал – а чем, каким направлением науки и техники там будут заниматься? Там будут доказывать реальность существования р-бранного мира и продвигать М-теорию? Выводить формулу "справедливой цены" сверхтоваров? Открывать закон изменения социальных законов после того, как эти законы открыты? Вести каталог мутаций в геноме?
Там, где деньги служат только деньгам, они, как правило, не приумножаются, а разворовываются.
Россия сегодняшней безумной верой в деньги и гонкой за деньгами загнала себя в тупик. Мы экономически равняем себя по Америке и Европе, полагая, что ими движут деньги, а в собственной стране функцию окончательного перераспределения делегируем царю – и в упор не желаем видеть, что экономического успеха добиваются лишь децентрализованные страны, видящие в деньгах инструмент управления, но отнюдь не смысл существования.
И коль уж я начал разговор с милой моему сердцу Франции (где я с каждым годом бываю все чаще), то ею и закончу. Французов многие считают нацией скупцов, однако в действительности это нация, движимая двумя идеалами: Belle France (прекрасной Франции) и art de vivre (искусства жизни). Француз, желая сэкономить, может пригласить в дешевый и вкусный ресторан, но и под страхом смерти не поведет в ресторан дешевый и плохой. Я был в сотнях французских заведений, дивно дешевых и отчаянно дорогих, я стоял в воскресной очереди за фалафелями у евреев в квартале Марэ и ужинал в "Лё сэнк" в отеле "Георг V", спорил о молекулярной кухне с трехзвездочным шефом Льежем в отеле "Крийон" и выслушивал нотации от знаменитого на весь Париж нервного сомелье Антуана в "Ля Трюфьер", где карта вин толщиной с Ветхий Завет. Ален Дюкасс, Эрик Фрешон, Ги Савуа – я пробовал творения выдающихся поваров, ни один из которых, однако, не занимался кухней затем, чтобы стать миллионером, но все занимались, чтобы сделать лучшую на свете кухню (и некоторые при этом стали миллионерами).
В этом – невероятный контраст с Россией, где главный ресторанный герой – Аркадий Новиков, действительно ловкий бизнесмен, миллионер (и владелец отличного замка во Франции), рестораны которого, однако, лично я обхожу за версту, потому что там делают деньги, а не еду.
Россия в ближайшее время не уйкнется, не развалится – даже если вдруг кончится нефть. Она, судя по всему, еще долго будет оставаться страной очередного застоя, на этот раз имеющего вид "плохо-дорого", где каждый, от мала до велика, платит налог на Россию, принимай он форму ресторана Новикова или взятки гайцу.
Ведь, чтобы было по-другому, Россия должна перестать быть Россией.
P. S.
Кстати, французский багет появился на свет благодаря постановлению Конвента от 26 брюмера 2-го года Революции. Тогда граждане Республики были обязаны есть одинаковый хлеб, состоящий в основном из корочки, воздуха и свободы. Нарезанный багет вам и сегодня подадут в любом французском ресторане в неограниченном количестве и никогда не выставят за него счет. Равно, кстати, как и кувшин с питьевой водой – который обязан быть бесплатным в соответствии с Кодексом Наполеона.
Владельцам булочной "Хлеб & Ко" остается поблагодарить богов, что их с Конвентом разделяют века и километры.
2010
Мы попали в запендю
Нарастающую в Интернете и медиа революционную фразеологию, учащающиеся тирады персналъно против Путина и Медведева революционной ситуацией не объяснить по причине отсутствия таковой. Быть сегодня против власти – попросту модно. Не больше. Хотя и не меньше
Если вы заметили, в последнее время, и особенно в последний год, градус нагрева того недовольства, которое принято называть "общественным", против того, что принято называть "властью", заметно повысился.
Рок-музыканты если не прямо зовут на баррикады, то поднимают на щит тех, кто на митингах пострадал от милиции и ОМОНа. И ладно бы Юрий Шевчук или Noize МС, потому как рок и рэп – генетически музыка протеста. Но что заставило гламурную Катю Гордон записать клип "Математика", посвященный тем, кого дубасили на московских митингах менты? И ладно бы издевательские блоги на "Эхе Москвы" – в конце концов, на то и "Эхо", чтобы продемонстрировать допущение оппозиции властями. Но как случилось, что вся оппозиция, от Эдуарда Лимонова до Евгения Киселева, ведет колонки в образцово глянцевом журнале GQ? А Ксения Соколова, обычно интервьюирующая для GQ мужиков-знаменитостей на тему, как они потеряли невинность, вдруг пишет репортаж из зала суда над Ходорковским, где называет Ходорковского настоящим мужчиной, а всех его экзекуторов вверх по вертикали – унылым говном? Когда это, скажите, глянец залезал в политику далее анекдотов? Но откройте последний номер Esquire – и через минуту обнаружите, что перед вами под эстетской личиной готовый сборник речей для Нюрнбергского процесса. Про вранье и коррупцию в армии, про вранье и коррупцию в "Газпроме", про вранье и коррупцию в ВТБ, про развал всей медицины, про неэффективность вертикали власти как системы, вообще про то, как все насквозь сгнило и что так жить нельзя. А в колонке главреда прочтете, что попытка интеллигенции говорить с Путиным – это попытка класть правду к подножию огромной каменной горы вранья. Ну а квинтэссенция всего этого общероссийского бодания с властью – нарисованный на Литейном мосту арт-группой "Война" член размером в 65 метров, показанный в ночи во всю мощь питерскому ФСБ.
В том, что я описал – а я описал даже не верхушку, а снежинку на верхушке айсберга, – некоторые склонны видеть признаки революционной ситуации. Однако я придерживаюсь иной, чуть более циничной точки зрения.
Дело в том, что любая мысль – оппозиционная, консервативная, либеральная или радикальная – есть товар. При Брежневе этот товар был запрещен наряду с хождением доллара, но уже при Горбачеве случился взрыв, и запрещенное выплеснулось на рынок. Миллионные тиражи газет и журналов, бешеный интерес к телевидению, прущее как на дрожжах книжное производство – все это определило, что первыми разбогатевшими новыми русскими, помимо удачливых кооператоров-торговцев, стали телеведущие, обозреватели, писатели и книгоиздатели. Продажи идей приносили неплохую прибыль.
Ситуация с тех пор во многом изменилась – и, как говорят в таких случаях англичане, изменилось dramatically, драматически.