Правило третье: велосипедистам реально дается дорога. Я не про Амстердам, где велобезумию полвека. За последние 10 лет велотранспорт продвигается как альтернативный в Париже, Барселоне, Вене – эти города утыканы автоматическими пунктами проката, тарифы составлены так, что пользоваться великом можно бесплатно (в Париже, например, – если берешь велик меньше чем на полчаса, а за 30 минут, друзья, на велосипеде можно объехать пол-Парижа). И не надо кривиться, что "велосипед не для нашего климата". В Хельсинки и Стокгольме такой же климат, как в Петербурге. Только в Хельсинки на велосипедах ездят все (туристов даже завлекают бесплатным прокатом шлемов), а в Питере – самоубийцы, рискующие быть сбитыми прущим по пробкам, как танковый корпус по врагу, чиновничьим кортежем.
Правило четвертое: всех, кто решается нарушить предыдущие правила (запарковался в запрещенном месте, не оплатил парковку), штрафуют нещадно, причем без различия чинов и заслуг, и штрафуют, как правило, не полицейские, а специальные службы (в Англии – traffic wardens, "дорожные смотрители"), получающие процент с каждого штрафа.
Правило пятое: все крупные города нафаршированы подземными паркингами, поскольку наземной парковкой проблему не решить. Крохотное княжество Монако вырыло в центре Монте-Карло паркинг размером с сам Монте-Карло, где даже в высокий сезон есть место между любовно накрытыми попонками Bugatti и Mercedes SLR MacLaren. В скале, на которой покоится старый Хельсинки с Эспланадой, выдолблен неимоверных размеров паркинг на четырех, если не ошибаюсь, уровнях. Все паркинги – платные, но без ограничения времени.
Ни одно из перечисленных правил не действует в России – да, еще забыл, что в Европе страны децентрализуются, и жизнь во французской провинции часто сытнее жизни в Париже, а потому и не бегут все "в Париж, в Париж!", как у нас бегут "в Москву, в Москву!", потому что хотя вне Москвы жить и можно, но заработать – увы. Поэтому мы обречены на пробки.
Мы вообще обречены на пробки, заторы, затыки, а то и полный ступор везде, где мифические национальные интересы требуют непременного создания уникальной – а не заимствованной! – национальной системы.
Вот примеры из тех, что под рукой.
Неведомые люди из Кремля – за которыми, подозреваю, стоит вице-премьер Сергей Иванов, – в очередной раз грозятся вздернуть импортные пошлины на спутниковые навигаторы GPS, дабы заставить россиян перейти на отечественные ГЛОНАСС. Система ГЛОНАСС – наш высокотехнологичный ответ Чемберлену – внедряется вот уже 17 лет, последние годы – под руководством упомянутого Сергея Иванова. Каждый год ГЛОНАСС сжирает 10 миллиардов бюджетных рублей, однако когда заработает – даже Сергею Иванову не известно: за последние четыре года сроки переносили четырежды. Что пикантно, ГЛОНАСС-приемников нигде нет: зачем торговать тем, что не работает? И вот теперь представьте, что будет, если пошлины повысят. Дефицит устройств системы GPS. Взлет цен в магазинах вдвое (и взяток на границе – видимо, тоже). То есть пробка, затор, подобный транспортному, – под разговоры об инновациях.
И так во всем, что ни взять – от выдачи загранпаспортов до регистрации прав на недвижимость. Потому что национальная гордость (частью которой непременно является "национальная безопасность") не позволяет России по-простому перенять британскую систему, в которой человек отправляет в полицию по почте анкету с фотографией, а через три дня получает по почте же готовый загранпаспорт (впрочем, "внутренних" паспортов в Британии вовсе нет). В итоге у нас в стране – очереди, крики, скрежет зубовный и срок минимум в месяц… Как и в истории с недвижимостью, когда, например, в Петербурге в разгар приватизации при Собчаке основали регистрационный центр не то по французским, не то по финским технологиям. Ко всеобщему удивлению, очереди рассосались, ибо центр работал как часы. Пока Москва не потребовала все переделать и унифицировать регистрацию в соответствии с федеральными требованиями – и тогда, понятно, закрутилось: сотрудникам уменьшили зарплаты до федеральных стандартов, они поувольнялись, возникли очереди… Скоро, говорят, грядет новая пробка: в национальных интересах национальное законодательство в очередной раз изменилось, договоры долевого участия в строительстве придется регистрировать, а на такой поток регистрационные мощности не рассчитаны…
Я, в общем, подвожу к элементарной мысли. Лучшее, что мы сегодня можем сделать ради достойной жизни, – это брать, то есть покупать и внедрять, готовые западные технологии, а не изобретать и внедрять собственные. Россия – это такая империя, все силы которой уходят на то, чтобы не развалиться, а не на то, чтобы что-то полезное для человечества создать. Я никого не хочу специально злить, но так уж вышло, что мы в мире почти всегда были в лучшем случае вторыми (и такое время было лучшим для страны). В такие времена попросту перенимались западная школа архитектуры, или живописи, или литературы (а откуда, по-вашему, вышла русская проза?), или военного искусства, или сельского хозяйства, или промышленного производства. Порождая потом почти всегда эпигонскую, но удобоваримую, а иногда – как с русским авангардом – и самобытную школу, породившую западных эпигонов.
В этом смысле чем меньше в России русского, тем лучше для России.
И не надо только в ответ про Гагарина и первый спутник – империя, да, ценой невероятных усилий порой способна оторваться от земли, но, обожатели Гагарина, у вас в машине какой навигатор стоит – ГЛОНАСС или все же GPS? И спутниковые карты вы какие материте – ихние google maps (с трехмерным изображением и пролетами над картой в режиме 3D) или закачанные в GPS отечественные, на которых, особенно по проселкам, части дорог нет, а частью нанесены несуществующие (а карты у нас тоже проходят через ФСБ)? И машина у вас, кстати, какая? И холодильник, часы и трусы – чьего производства? И, в конце концов, все лучшее, что появилось в стране после развала СССР – от ресторанов и пивных залов до арт-галерей и сотовых телефонов, – оно по чьим, спрашивается, лекалам создано?
То, что все понимают и с удовольствием принимают на бытовом уровне, отчего-то считается неприличным признавать на уровне государственном.
А жаль.
Жили бы сейчас себе с congestion charge, ходящими секунда в секунду троллейбусами на Невском и Тверской, с автомобилями, легально запаркованными на приватизированных участках земли под окном.
А вторичность – она меня не унижает. Некоторые признаки из числа вторичных – они, знаете ли, являются у мужчин и женщин показателем зрелости.
Меня унижает, что с нашими триллионами и нашим национальным самобытным подходом мы скоро окончательно превратимся в какую-то затратную, третьеразрядную, навечно увязшую в пробке страну.
2010
Детки в крутой клетке
Вы считаете, что ваши сынок или дочка, достигнув тинейджерства, будут копировать ваши добродетели? Или, наоборот, пороки? Ничего подобного – они будут копировать представления о крутости, популярные в их кругу
На краю садоводства, где у нас дача, есть проплешина, издревле (то есть все четверть века существования садоводства) именуемая футбольным полем. По краям пара покосившихся столбиков и правда силится изобразить ворота, но сакральный смысл проплешины в другом: по вечерам здесь собираются подростки. Жгут костер, травят анекдоты, курят, крутят романы – словом, живут свою первую взрослую (в их понимании) жизнь. Только на моих глазах уже несколько тинейджерских поколений сменилось.
Если бы наблюдатель фиксировал культурный слой, из года в год оставляемый подростками возле кострища к утру, то получил бы летопись страны. Лет двадцать назад на поле валялись пачки из-под сигарет "Стюардесса" и осколки бутылок от портвейна "777". Сейчас валяются банки из-под пива, пластиковые бутылки из-под колы, одноразовые тарелки с остатками фритов и пачки от "Мальборо лайте".
То есть прогресс налицо.
Правда, нам с женой не очень нравится проходить мимо – а к озеру другой дороги нет – этой тинейджерской помойки, и мы иногда устраиваем субботник. Собираем тарелки, стаканчики, жестянки из-под "Балтики", благо, большой мешок для мусора установлен тут же, возле скамеечек у кострища, и в этом тоже заметен прогресс.
Вопрос, занимающий нас при этом, прост. Почему, если есть мешок для мусора, подростки все равно бросают мусор на землю? Почему не убирают за собой? Ведь они вернутся на загаженное место завтра? Неужели им приятно сидеть среди мусора?
Ответ "им все равно" неверен. Строить мальчикам глазки (и шептать комплименты девочкам) куда приятнее в чистом месте. Но ответ "всему виной дурное воспитание, семья и школа" не верен точно так же.
Никакие мама, папа и классный руководитель не учат, что мусорить – это хорошо. Напротив, они искренне и настойчиво учат обратному. Однако, вопреки распространенному убеждению, дети мало подвержены влиянию родителей, точнее, тому, что родители детям говорят и что родители для своих детей делают. Это не моя гипотеза. Это научный факт, многократно подтвержденный, – взять американское исследование в рамках программы усыновления штата Колорадо, в результате которого не было обнаружено никакой связи между индивидуальными чертами 254 усыновленных детей и чертами их приемных родителей.
Что это значит? Это значит (и наша собственная жизнь, а также жизни соседей, друзей, сослуживцев, родственников и знакомых тому подтверждение), что по какой методике детей ни воспитывай, держи ты их в православной строгости или следуй стратегии потакания "kids have to be happy" – "дети должны быть счастливы", – все равно серьезных следов это не оставит. Все равно, достигнув благословенных 13, 14 или 15 лет, они тенью начнут проскальзывать мимо "родаков" в свою комнату, часами будут выстукивать пальцем sms или торчать в Интернете, нервно и беспричинно смеяться, слушать неприятную и непонятную родакам музыку – все это, повторяю, вне зависимости от того, драли родители их ремнем как Сидорову козу или же играли с ними в буриме под лампой с абажуром.
О том, что подростки взрослеют одинаково, в одинаково неотвратимых формах, причем эта неотвратимость имеет силу античной трагедии, Валерия Гай-Германика сняла блистательный фильм "Все умрут, а я останусь". Там с первого кадра понимаешь, чему суждено с девочками случиться, и понимаешь, что ничего не остановить и не поправить. Просто потому, что они живут на этой окраине, в этом микрорайоне, ходят в эту школу, а по-другому там попросту не бывает.
Все воспитательные стратегии в основном тешат самолюбие родителей, – об этом психологом из США Джудит Рич Харрис написана книга "Воспитательная ложь" ("The Nurture Assumption"). Тема была развита соотечественником и коллегой Харрис Стивеном Линкером в книге "Чистый лист" ("Blank State"). Но если у вас неважно с английским, вполне можно раздобыть изданную на русском "Фрикономику", в которой описано и это, и многое другое. Авторы книги – журналист Дабнер и экономист Левитт, и соавторов интересовали примерно те же вопросы, что и нас с женой во время дачных субботников: почему черные подростки в среднем учатся хуже белых, хотя в пределах одной школы они учатся одинаково? Какова в их поведении роль родительских наставлений? Какой фактор больше всего влияет на стиль тинейджерской жизни?
Конечно, ехидный читатель вправе задать еще один вопрос: "А с каких это пор экономика изучает воспитание?" – но тут-то как раз все просто. Левитт с Дабнером рассказывают, как результаты огромного исследования Министерства образования США (измерялись результаты учебы почти 20 тысяч школьников) были проанализированы при помощи экономической процедуры, называемой когнитивным анализом. Этот анализ использует статистические методы, позволяющие установить скрытые связи между различными явлениями.
Описание процедуры – 18 страниц! – пропущу, но главный вывод ошеломляющ. На детей влияет то, кем их родители являются. И не влияет то, что их родители делают. То есть важно то, что родители умны, образованны, успешны и здоровы. Но совершенно не важно, таскают ли они свое чадо по музеям или же бросают одного с чипсами у телевизора.
Подросток, замечают вышеупомянутые товарищи (и, похоже, Минобразования соглашается), наполовину состоит из того, что ему передано с родительскими генами. А еще наполовину – из того, что принято (или не принято) в его среде. И если в его школе и микрорайоне потребляют крэк и бьют чужаков, то с большой степенью вероятности подросток будет делать то же самое, несмотря на заложенную генетически гениальность, ремень в руке отца и слезы в глазах матери. А если в его окружении модно играть в поло, а также на скрипке – он будет играть. То есть дети копируют даже не родителей, а других подростков, пытаясь своим поведениям материализовать представления о том, что такое круто, а что такое отстой. А эти представления связаны не с увещеваниями, а с поведением других взрослых, на которых им хочется быть похожим (или непохожим).
А теперь вернемся на футбольное поле садоводства "Лебедевка" Выборгского района Ленинградской области.
Те мальчики и девочки, что жгут по вечерам костры, стараются вести себя так же, как ведет себя в подобных обстоятельствах крутой взрослый. Современный крутой российский взрослый человек курит крутые сигареты (но, обратите внимание, не "Беломор"), пьет пиво (но не водку), ест фастфуд и не убирает за собой.
Убирают за крутым взрослым некрутые взрослые: дворник-гастарбайтер, домработница или просто женщина, поддерживающая традиционный семейный уклад. Это мама моет полы, но их никогда не моют фотомодель и не ковбой Мальборо. Убирать за собой – признак слабости или старомодности. А подросток больше всего боится прослыть слабым и отставшим от моды.
В понятие крутости сегодня в России много чего входит, но прежде всего – деньги и сила. Это то, на чем в общественном сознании держится величие России. Россия – крутейшая держава потому, что может всем дать по морде (и Грузии вон дали!), и потому, что может тратить столько, сколько европеец никогда не потратит (и потому русскую туристку так легко отличить за границей). "Слабых бьют", – сказал однажды самый популярный в России политик, но что-то я не слышал, чтобы он хоть раз сказал, что слабым помогают и слабых защищают.
Этап воли без милосердия, власти большинства при игнорировании интересов меньшинства Европой давно пройден. Фантастическая сила того мира, что лежит к западу от нас, – именно в том, что считается у нас слабостью: в признании ошибок, в готовности к компромиссу, во внимательном отношении к мнению и амбициям маленьких стран, едва-едва вошедших в объединенную Европу. (Наша реакция: "Вот ведь козлы, никак не могут договориться! И чо они этих поляков (эстонцев, латышей, литовцев) слушают? Скоро весь их Евросоюз развалится!" – и – брыньк! – окурок из машину на дорогу, и – дрыньк! – жестянку из-под пива на поляну.) Инвалидов на улицах европейских городов много не потому, что там много пандусов или подъемников для колясок, а потому, что инвалид считается ровней здоровому (а наш понимает, что он в глазах общества – слабак, второй сорт, и потому не кажет носа на улицу).
Так что мы с женой обречены прибирать последствия чужого пира.
Ведь в нашей стране так много крутых чуваков, способных бесстрашно пойти с рогатиной на медведя, потушить лесной пожар и нырнуть на дно океана. А также потрясающей красоты женщин, способных пройтись по улице так, что сойдет с ума и евнух.
Но сильных мужчин и соблазнительных женщин, которые гордятся тем, что оставляют за собой после пикника чистый лес, в России попросту нет.
2010
Новосоветская тоска
Последние годы я все чаще слышу, как люди тонкие и сложно организованные начинают вздыхать, вспоминая жизнь в СССР. Кто бы мог подумать? А думать надо!
Повторяю: вздыхают люди сложные, образованные, вполне вписавшиеся в современную жизнь и небедствующие.
То есть никакие не деды с мохнатыми седыми ушами, в свитерах под серыми пиджаками, гундосящие, как в мультиках Куваева про Масяню: "Я в советские времена – у-у-у!"
И не наивные детки, наслушавшиеся дедков, а потому пылко влюбившиеся в небылицу про пионерию-комсомолию, взвившиеся костры, синие ночи и бесплатные лагеря на берегу моря (посидели бы два часа на Ленинском зачете после уроков – посмотрел бы я, как запели!).
И вздыхают вовсе не тогда, когда я сам срываюсь и бью кулаком по столу: "Даже при Брежневе лучше было! Тогда не было таких бесстыжих ментов! И с мигалками секретари обкомов не ездили!"
Эти люди с трудом подбирают слова, силясь дать наиболее точное определение охватывающей их тоски, и, смущаясь, спрашивают меня, не чувствую ли я сам, что жизнь в Советском Союзе была более честной и чистой в… (мучительный подбор) душевном плане? (Они стесняются произносить слово "духовном".) Дмитрий, ну вы же помните, что весь наш круг объединен был солженицынской, шукшинской идеей жить не по лжи, и хотя правду от нас скрывали и за правду можно было загреметь, но ведь мы ж именно правды искали, когда ротапринтировали "Живаго" или брали на ночь на папиросной бумаге изданный Новый Завет? И слово "интеллигент" для нас на самом деле означало "ищущий правду", и сколько копий ломалось вокруг того, мог ли быть шофер интеллигентным, а профессор – неинтеллигентным… Ну понятно, что могли, еще как могли… Свежий номер "Литературки" по средам… "Новый мир"… Это пир был какой-то, праздник! Ваш вот "Огонек" в перестройку… Ну, Дима, вы сами разве не чувствуете, что при Брежневе этот поиск правды был как жизнь, его было так много, что било через край, эмигрировали из-за правды! А теперь – какая правда, какой поиск… Хотя, вон, книги любые, информация, Интернет… Но пришел – купил, деньги-товар-деньги, и никого ничего не интересует, как будто все сузилось до магазина.
Выше других знамя этой неосоветской тоски поднимает нежно любимый мною писатель Дмитрий Быков. "СССР, – пишет он, – был богатой и сложной системой, в которой уживалось много всего, а постсоветская Россия, как всякая послереволюционная действительность, – система слабая, бледная, плоская и простая… Так что терпеть инакомыслие или инакочувствование – что является первым признаком сложной системы – здесь никто не собирался: ни в 90-е, когда хозяевами дискурса были либералы, ни в нулевые, силовые… Попробуйте при современном инакомыслящем сказать доброе слово об СССР – например, заявить, что в 70-е годы Россия была лучше, чем в нулевые, – и вы немедленно огребете по полной. Это не конфликт убеждений, поскольку большая часть идеологий для того и создана, чтобы дурные люди могли ими прикрываться. Это онтологический конфликт сложности и простоты. Между тем Советский Союз, хорош он был или плох, был настолько же сложнее, богаче, напряженнее, интеллектуально насыщеннее России 90-х или нулевых, насколько Россия Серебряного века – пошлого, растленного, развратного и коррумпированного – была богаче, сложнее и интереснее России 20-30-х годов".