Двойной удар
Украинский кризис был обложен словами-фантомами, отчасти потерявшими смысл, отчасти используемыми каждой стороной многовекторного конфликта по своему усмотрению. "Легитимность". "Фашисты". И – "бандеровцы".
Все, кто не за присоединение Крыма, – "бандеровцы". Все, кто вышли на шествие против войны, вся золотушная московская интеллигенция, все креаклы и хипстеры – "бандеровцы". "Жиды", продавшиеся "бандеровцам", – самый пикантный оксюморон нашего времени. Как это новое общественно-политическое явление определил коллега Леонид Гозман: "жидобандеровцы".
Особенно пикантно звучит квалификация новой власти в Киеве как "хунты" и "неонацистов" в устах теоретика "консервативной революции", ультраправого идеолога Александра Дугина, публикатора зарубежных околофашистских теоретиков. Понятно, что он не ставит из конъюнктурных соображений знак равенства между нацистами и фашистами, но странным выглядит в устах столь солидного знатока ультраправой бормотологии разведение по разным смысловым углам этих близких друг другу понятий.
Слово "фашизм" используется всеми сторонами как синоним всего плохого. В Киеве – "фашисты", в Москве – тоже. И то и другое – некоторая натяжка.
Украинский национализм не является доминирующей силой киевской революции. Он присутствует в ней в той же степени, в какой и в российском оппозиционном движении. Русские националисты тоже пытались въехать в большую политику на демократической и либеральной протестной волне 2011–2012 годов.
Понятно, что символика украинского национализма и его персонификация более четкие, чем в России. Классика русского фашизма Константина Родзаевского с его "Слава России!" у нас вряд ли кто-то помнит и даже знает. А Бандера с его "Слава Украине!" – вот он, как на ладони: хочешь – мифологизируй его, хочешь – пиши реальную историю. Персоналистский режим в России тоже нельзя назвать фашистским – несмотря на корпоративизм и православный чекизм отдельных представителей госкапиталистического истеблишмента.
Особенно характерны для нынешней ситуации танцы вокруг понятия "легитимность", оторвавшегося от материнской юридической платы чрезвычайно далеко. Что неизбежно в ситуации столь мощной турбулентности уже мирового масштаба.
С точки зрения международного права, которое поддерживает и территориальную целостность государств, и право наций на самоопределение, крымский референдум может быть признан и легитимным, и нелегитимным.
Легитимность, то есть, по-простому говоря, законность, тоже можно трактовать по-разному. И с точки зрения строго позитивного права, то есть в соответствии с буквой законов, и с точки зрения естественного права, да чего там – можно и с позиций божественного права. Что описывается старой русской формулой "Закон что дышло: куда повернешь, туда и вышло". Надо было аннексировать Крым – и сделали это под канонаду сообщений на лентах: Путин заверил Меркель (Обаму – нужное подчеркнуть), что референдум в Крыму легитимен.
Ту же легитимность можно оценивать и по масштабу явления. Например, президент Путин выбран в ряде регионов с существенными нарушениями избирательного законодательства, по факту он представляет лишь часть россиян, соответственно, его легитимность, несмотря на общероссийские результаты выборов в его пользу, ограниченная. А с той точки зрения, что абсолютное большинство граждан Крыма, несмотря на небезупречность процедуры, проголосовало за присоединение к России, это решение – легитимно. Ведь при всех процедурных издержках понятно, какая огромная масса людей – "за". Виктор Янукович изгнан со своего поста отнюдь не по закону, то есть, по сути, новая власть в Киеве нелегитимна, но явным образом все это произошло по воле народа, которая тоже есть высшая легитимность.
В общем, не только дела заводят стороны украинского кризиса в тупик, но и слова.
"Фашист" идет на "фашиста", попутно меряясь легитимностью. Мифические поклонники Бандеры еврейского происхождения занимаются на Майдане антисемитизмом. Россияне сплачиваются "как нация" по ходу захвата чужой территории. И у каждого припасен аргумент системы "Сам дурак!" или старая микросхема "А в Америке негров линчуют!".
Есть, впрочем, еще статья, карающая за экстремизм, которую любят использовать в отношении демократической прессы. Она применяется в связи с вышеприведенными словами. Только все зависит от того, кто сказал. Вот вышеупомянутый Дугин пишет в сети: "Они защищают убийц, оккупантов, нацистов и НАТО. Все участники марша пятой колонны приговорены (историей, народом, нами). "Сколько раз ты встретишь его, столько раз его и убей"".
Тут перевранная цитата – "Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!" – из стихотворения Константина Симонова "Если дорог тебе твой дом" (само название, кстати, было когда-то рефреном гимна партии "Наш дом – Россия"). Ребята, а этот язык вражды – не экстремизм? А киселевское, про Америку, про то, что Россия может превратить США в "радиоактивный пепел" – не экстремизм?
Некоторые слова в эпоху надвигающейся холодной войны и охоты на ведьм внутри страны все-таки имеют не двойной смысл, а прямое значение.
2014 г.
Пузыри народных республик
Оказывается, Абхазия и Южная Осетия были не концом, а началом формирования множащегося анклава заранее несостоявшихся государств. Империя, рухнувшая уже скоро как 23 года тому назад, продолжает разваливаться, от нее отваливаются все новые куски, процесс внутреннего брожения с всплывающими на поверхность "государствами"-пузырями не закончен.
Вся эта сложная политическая и геополитическая физиология крайне неаппетитна, но она стимулируется теми, кого мучают по ночам фантомные боли от отсутствующих органов-территорий, у кого под гипсом чешутся кулаки, которыми так и тянет треснуть по столу и проорать что-нибудь командное страшным голосом.
В тех фрагментах развалившейся империи, где не слишком комфортно живется, накапливается ресурс ностальгии по советским временам, настолько мощный, что по своей мифологизированности он далеко перекрывает мифы и легенды Древней Греции.
Из этого коктейля экономической несостоятельности, геополитического бреда и политической ностальгии рождаются образования вроде Луганской и Донецкой "народных республик". Само существование которых является серьезнейшей проблемой для тех, кто, играя на "большой шахматной доске" имени Бжезинского, стимулировал квазигосударственные устремления "народов", реализующих "право на самоопределение".
Если Кремль сразу не признал "народные" референдумы, это означает, что он готов был удовлетвориться Крымом. Юго-восток Украины – слишком тяжкое бремя по своим экономическим характеристикам (никаких резервных фондов не хватит прокормить сомнительных товарищей, имеющих свойство загадочным образом стремительно вооружаться) и политическим последствиям (настоящая холодная война, судя по всему, руководство России все еще пугает). В размене, на который готова была пойти Москва, значилось не юридическое, а фактическое признание Западом нового статуса Крыма – в обмен на относительно добропорядочное поведение по отношению к новым властям Украины, которые будут легитимизированы президентскими выборами в конце мая.
Юго-восток в этой модели, скорее компьютерной, чем реальной, должен был побузить для острастки "бандеровцев" и "их заокеанских хозяев", простимулировать десяток гневных заявлений пресс-центра МИДа – и все.
Но ребята на юго-востоке оказались не игрушечными. И что уж совсем удивительно, выяснилось, что при всем уважении первое лицо российского государства не является для них хозяином.
И его слова не принимаются к немедленному исполнению. Происшедшее должно было отрезвить вовсе не Запад, а Москву, которая вряд ли в восторге от столь неуправляемых партнеров, вытягиваемых ею из последних сил в Женеву-2.
Для нового мирового порядка, точнее, беспорядка тут две проблемы. Первая – "гибридная" война, когда мирные переговоры ведут официальные власти, а боевые действия – неуправляемые военизированные формирования. В результате любые договоренности могут быть в любой момент торпедированы каким-нибудь "народным мэром" или "народным губернатором". Трудно договариваться о чем-либо в Женеве, если вы не контролируете какого-нибудь очередного Махно. А вы его и в самом деле не контролируете. Вот этих дикарей – народных мстителей, захвативших в заложники моего коллегу по "Новой газете" Пашу Каныгина, мы отправим на переговоры в Женеву? Ну-ну.
Вторая проблема сводится к тому, что провалившиеся государства (failed states) сами порождают заранее несостоявшиеся квазигосударственные образования. Как сон разума рождает чудовищ, так и провалившаяся Украина Януковича породила Донецк, Луганск, Славянск.
При этом России не стоит снисходительно наблюдать за происходящим у более слабого соседа. Россия тоже отнюдь не едина по образу жизни, экономическому благосостоянию и политическим настроениям – одна ее география чего стоит.
И судорожные попытки решить нерешаемые проблемы в ряде регионов и порождают Министерство по Дальнему Востоку или вот теперь – по Северному Кавказу. Если присовокупить сюда Министерство Крыма и полный паралич института полпредов, станет очевидным, что внутри России зреет несколько несостоявшихся государств, жертв пространственного недоразвития.
Согласно концепции Натальи Зубаревич, явным образом на наших пространствах присутствуют четыре России – крупные и крупнейшие города, менее крупные и средние, сельские поселения и малые города, Северный Кавказ. А если вы поговорите с другим исследователем – Симоном Кордонским, он разложит вам Россию на гораздо более мелкий пазл, каждая частица которого живет и кормится на свой лад.
Так что помимо внешнеполитических уроков заранее несостоявшиеся государства преподают России и уроки внутриполитические. России бы сосредоточиться по-настоящему и заняться собой внутри собственных границ, а она, напротив, разбрасывается: так беспокойно спящему больному, откидывающему одеяло, необходимо больше пространства, чем обычно.
2014 г.
В тени огромной страны
Начиная поздней осенью 1939 года финскую кампанию, советское руководство само себе поставило задачу закончить войну победоносно и за две недели – совсем как президент РФ, обозначивший в разговоре с Баррозу примерно такие же сроки для гипотетического марша российских войск до матери городов русских.
На эту тему даже есть песня под названием "Принимай нас, Суоми-красавица". Слова Анатолия Д’Актиля, музыка братьев Покрасс: "Много лжи в эти годы наверчено, / Чтоб запутать финляндский народ. / Раскрывайте ж теперь нам доверчиво / Половинки широких ворот! / Ни шутам, ни писакам юродивым / Больше ваших сердец не смутить. / Отнимали не раз вашу родину – / Мы приходим ее возвратить".
Это поэтическая версия специального термина "финляндизация", под которым понимаются попытки большой и чрезмерно активной страны заставить соседнюю страну меньшего размера подчиняться своей воле, тем самым маленькое государство имеет шанс сохранить хотя бы какой-то суверенитет. Правда, надо оговориться, что понятие "финляндизация", как отмечают некоторые наблюдатели, неприменимо или слабоприменимо как раз к Финляндии. Из дальнейшего рассказа станет понятно почему.
Заокеанские супостаты в эпоху глобального противостояния "двух Шапиро" так описывали формулу брежневского "мирного сосуществования": "То, что мое – мое, а вот что ваше – то подлежит обсуждению (negotiable)". Эта формула годится и для описания политики "финляндизации", которую Сталин и Молотов пытались проводить "по-хорошему" в 1939 году (отдайте нам остров Ханко, кусок Карельского перешейка и еще ряд территорий, а мы вам за это отдадим фрагмент глухих карельских лесов), но, не найдя понимания, перешли к военным действиям.
Правда, то, что получилось со странами Балтии, не прошло с Финляндией, даже в 1944–1947 годах, когда Андрей Жданов пытался управлять финским народом из своей резиденции в Хельсинки, известной под названием "Торни" ("Башня"). Теперь там находится изощренный в плане дизайнерских решений одноименный отель, где мне однажды довелось провести беспокойную ночь, правда, дух Жданова, по счастью, так и не явился в портупее и скрипящих сапогах, а также с надушенными "Шипром" усами…
Коммунистический переворот 1948 года в Чехословакии совсем уж сильно напряг финнов, и они сделали все, чтобы не превратиться в сателлит-буфер СССР или часть "пояса безопасности" для Сталина.
Но при этом Финляндия стала нейтральной страной: вступив в свое время в ЕС, так и не присоединилась к НАТО, а жизнерадостный Урхо Кекконен, кстати, в 1940 году выступавший против прекращения боевых действий, умело лавировал между СССР и Европой. (С Советским Союзом он расплачивался широкими жестами доброй воли. Например, подарил дачному поселку Верховного совета СССР "Снегири" настоящую финскую сауну; теперь ее любят посещать Зюганов Г.А. и другие товарищи.)
Так что если это и была "финляндизация" – существование малой страны в тени огромной, – то от нее выиграли скорее финны.
Как писал недавно в The New York Times бывший посол Финляндии в РФ Рене Нюберг, "если вы хотите вывести из себя финна, начните разговор о "финляндизации" ("Finland’s lesson for Ukraine", Rene Nyberg, The New York Times, Sept. 2, 2014).
Правда, еще весной, до аннексии Крыма, лично Збигнев Бжезинский в другой газете – Financial Times – завел разговор о "финляндизации" Украины, увидев в этой модели идеальную схему поведения Украины по отношению к беспокойному восточному соседу ("Russia needs a ‘Finland option’ for Ukraine", Zbigniew Brzezinski, Financial Times, February 23, 2014).
Но судя по всему, опция "финляндизации" для России упущена.
Более того, именно при Викторе Януковиче Украину можно было бы считать "финляндизированной": тогдашний президент балансировал между Россией и Западом, но, во-первых, крайне неловко и, во-вторых, недальновидно: если бы он подписал соглашение об ассоциации с ЕС, не было бы ничего. Ни Майдана, ни потери им власти, ни аннексии Крыма, ни махновщины на юго-востоке, ни сбитого Boeing, ни множества смертей, ни разрушенной инфраструктуры, ни санкций Запада, ни самосанкций России ("враг заходит в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя").
А случилось это потому, что Янукович поступил именно что в логике "финляндизации" – пошел на чрезмерные уступки восточному соседу.
Чего, кстати говоря, финны почти никогда не делали. Разве что с 1944 по максимум весну 1948 года: сначала обратили штыки против немецких войск на своей территории (война в Лапландии, осень 1944 – весна 1945 года), а потом расплачивались с победителем – Советским Союзом – и выполняли некоторые его требования, в частности посадили в тюрьму государственных деятелей, которые советской стороной считались виновниками войны. Но уже в 1949 году их всех выпустили на свободу, а еще раньше, в марте-апреле 1948 года, финны отказались заключать со Сталиным соглашение по модели уже существовавших кабальных договоров СССР – Венгрия и СССР – Румыния. И тем самым избежали не только "финляндизации", но и советизации.
Кекконен, будучи в то время в составе правительственной делегации в Москве, ухитрился даже пошутить при Иосифе Виссарионовиче, назвав заключенный в результате равноправный договор диктатом Паасикиви (президента Финляндии Юхо Паасикиви). И Сталин все это издевательство проглотил.
…Вернемся к тому, с чего начали. В первый месяц Зимней войны в 1939-м наступление на Финляндию планировалось как всего-то легкая прогулка войск Ленинградского военного округа, которые должны были быстренько захватить территорию Финляндии, быть встреченными восторженными толпами финского рабочего класса и советизировать финскую политическую систему.
Возможно, нынешнее российское руководство предполагало, что юго-восточные области Украины станут тем же, чем было для СССР так называемое народное правительство Финляндской Демократической Республики, возглавлявшееся Отто Вильгельмовичем Куусиненом. 30 ноября началась Зимняя война, а уже 2 декабря правительство Куусинена подписало с СССР договор о дружбе и взаимной помощи. То есть Сталин подписал соглашение с придуманным им же волшебным воображаемым государством. Все это очень напоминает предположения президента РФ о том, что сейчас есть возможность начать "субстантивные переговоры" о создании государственности юго-востока Украины.
Отто Вильгельмович слыл человеком интеллигентным и управляемым, за что потом стал членом Президиума ЦК КПСС, секретарем ЦК КПСС и даже был похоронен у кремлевской стены.
Поэтому правительство Куусинена было распущено так же легко, как и создано: сразу по окончании Зимней войны пришлось на время забыть о "вековой надежде финляндского народа на воссоединение с ним карельского народа", хотя СССР и вышел из конфликта с территориальными приобретениями.
В связи с минскими соглашениями остается один самый главный вопрос: удастся ли в случае необходимости распустить "правительства" ДНР и ЛНР и не станут ли Александр Захарченко и Игорь Плотницкий героически проливать кровь (чужую) за независимость некоторых административных единиц Украины?
После минского мирного соглашения, каким бы хрупким оно ни казалось, уже сложнее будет оправдать любые действия России по поддержке "независимости" бойцов гибридной войны.
Наверное, российское политическое руководство хотело бы подписания каких-нибудь "секретных протоколов", согласно которым мятежный юго-восток был бы отпущен Россией обратно на Украину в обмен на неформальное признание (формальное немыслимо в принципе) Западом перехода Крыма под российский протекторат. В результате, надо признать, из всех возможных политик, как правило, торжествует realpolitik, и в этой логике, скорее всего, так оно и будет.
Если, конечно, на юго-востоке не будет копиться критическая масса эксцессов со стороны тех, кто видит себя новым батькой Махно. Едва ли, впрочем, такую модель отношений можно будет назвать "финляндизацией" Украины.
2014 г.
От Давоса до Мариуполя
Бывал в Давосе помимо сегодняшних российских вице-премьеров один такой человек по имени Ганс Касторп. Он проживал там семь лет на страницах романа Томаса Манна "Волшебная гора", в туберкулезной лечебнице перед Первой мировой войной, и стал свидетелем отчаянных дискуссий пациентов высокогорного санатория – "демшизы" Лодовико Сеттембрини и консерватора путинистского склада Лео Нафты.
Потом, в войну, Касторп спустился с горы и оказался жертвой патриотического подъема, в чем его поддержал и пассионарный либерал Сеттембрини, – пошел на войну.
Говоря в сегодняшних терминах, отправился из Давоса в Мариуполь.
Там он, в сущности, не увидел ничего, кроме "всемирного пира смерти": "Тяжелый снаряд, продукт одичавшей науки, начиненный всем, что есть худшего на свете, в тридцати шагах от него, словно сам дьявол, глубоко вонзается в землю, в ней разрывается с гнусной чудовищной силой и выбрасывает высокий, как дом, фонтан земли, огня, железа, свинца и растерзанных на куски людей".
Словом, от Давоса до Мариуполя – один шаг.