- У нас с Ильичем все сговорено.
Пока Ленин лежал, центр власти из Совнаркома переместился во ВЦИК. Свердлов руководил заседаниями ЦК и правительства. Каждый день приходил в кабинет Ленина и там проводил совещания. Никто, кроме Якова Михайловича, ни тогда, ни после не смел занимать ленинское кресло (см. "Российская история". № 1/2014).
Но Ленин на диво быстро оправился. 5 сентября 1918 года уже встал (хотя в этот день на заседании Совнаркома все равно председательствовал Свердлов). 16 сентября Владимир Ильич пришел на заседание ЦК. На следующий день собрал правительство. В октябре Ленин подписал распоряжение:
"Ввиду перегруженности телеграфной сети республики настоящим предписывается прекратить прием и передачу приветственных телеграмм по случаю выздоровления председателя Совета народных комиссаров Владимира Ильича Ульянова-Ленина".
Крупская рассказывала, как после ранения ему старались обеспечить покой. Не рассказывали о ситуации на фронтах. Ленин как-то спросил Крупскую:
- Что тебе дороже - я или партия?
Она растерялась, но быстро нашлась:
- И ты дорог, и партия дорога.
Ленин тут уже возразил:
- Партия - это все. А так как партией руковожу я, то обязан все знать.
Тогда писали: "отравленные эсеровские пули, направленные в Ленина, не сломили его здоровья". Говорили, что пули были отравлены ядом кураре. Это предположение не подтвердилось. А немецкий профессор Георг Клемперер уверился, что причина постоянных приступов головной боли - отравление свинцом от застрявших в тканях плеча и надключичной области пуль. Предложил удалить обе пули. Вытащить пулю из шеи пригласили профессора Морица Борхарда, заведующего хирургическим отделением берлинской больницы Моабит. Вторая пуля сидела глубоко. Ее трогать не решились.
22 апреля 1922 года Ленину сделали рентгенограмму грудной клетки в Институте биофизики. 23 апреля провели операцию в Солдатенковской (Боткинской) больнице. Профессор Борхард удивил российских коллег тем, что "притащил с собой громаднейший, тяжелый чемодан с инструментами, а инструментов требовалось самый пустяк". Ленина сразу домой не отпустили, оставили в палате № 44 второго женского корпуса.
Ленина лечили наугад. Врачи вновь и вновь ставили неверный диагноз: неврастения, то есть переутомление; хроническое отравление свинцом от попавших в него пуль; сифилис мозга… Конечно, столетие назад медицина не знала сегодняшних средств и методов диагностики. Трудно винить врачей. Но поразительно, что оплошали все, кого советское правительство приглашало к Ленину!
В результате его лечили от желудочных недугов, от отравления свинцом, от сифилиса, от чего угодно, только не от того, чем он страдал.
Конечно, ему судьбой была уготована крайняя степень нагрузки на физическую и нервно-эмоциональную систему, справедливо писал академик Борис Петровский. Развилась ранняя болезнь изнашивания организма, она поразила артериальную сосудистую систему, коронарные и сонные артерии.
Долгое время считалось, что Владимиру Ильичу относительно повезло: ранения не так уж сильно ему повредили. И уверенно говорили, что пули прямого влияния на заболевание сосудов мозга не имели. Теперь ученые полагают, что не атеросклероз, с которым он мог жить очень долго, а пуля, повредившая сонную артерию, стала причиной смертельной болезни Ленина.
Вокруг левой сонной артерии проходило рубцевание пострадавших от пули тканей, и они стали ее сжимать. Профессор-невропатолог Зиновий Львович Лурье, консультант IV главного управления министерства здравоохранения СССР, был уверен: "Левая сонная артерия была сужена не вследствие атеросклероза, а из-за стягивающих ее рубцов, оставленных пулей, прошедшей через ткани шеи вблизи сонной артерии".
И внутри самой артерии там, где пулей была ушиблена стенка, началось формирование внутрисосудистого тромба, пишет академик медицины Юрий Михайлович Лопухин, работавший в лаборатории при Мавзолее Ленина. Надо понимать, к началу 1921 года тромб перекрыл просвет этой главной артерии на восемьдесят процентов. Мозгу отчаянно не хватало крови. Поразительно, что Ленин столько времени отчаянно сопротивлялся подступающей смерти!
Атеросклероз левой внутренней сонной артерии привел к параличу правых верхней и нижней конечностей (перекрестная иннервация конечностей), потере речи, то есть поражен был центр Брока, располагающийся в левом полушарии головного мозга. При вскрытии обнаружилось, что позвоночные и сонные артерии были сильно сужены. Левая внутренняя сонная артерия вообще не имела просвета, что привело к поражению левого полушария мозга. Из-за недостаточного притока крови произошло размягчение ткани мозга. Непосредственная причина смерти - кровоизлияние в оболочку мозга. Выходит, та пуля, выпущенная Фанни Каплан, все-таки оказалась смертельной.
Мертвая душа Бориса Савинкова
"Я видел Савинкова впервые в 1912 году в Ницце, - вспоминал писатель Александр Куприн. - Тогда я залюбовался этим великолепным экземпляром совершенного человеческого животного! Я чувствовал, что каждая его мысль ловится послушно его нервами и каждый мускул мгновенно подчиняется малейшему намеку нервов. Такой чудесной машины в образе холодно-красивого, гибкого, спокойного и легкого человека я больше не встречал в жизни, и он неизгладимо ярко оттиснулся в моей памяти".
Борис Викторович Савинков - один из самых знаменитых террористов двадцатого столетия. Дворянин, член боевой организации партии эсеров, он участвовал во множестве терактов, организовал убийство министра внутренних дел и шефа жандармов Вячеслава Константиновича Плеве и великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора и командующего войсками округа.
Савинкова приговорили к смертной казни. Он бежал из страны. За ним следило около сотни агентов заграничной агентуры департамента полиции. Но помешать его террористической деятельности полиция не смогла.
Илья Григорьевич Эренбург так отозвался о Савинкове, с которым был знаком: "Я не встречал такого непонятного и страшного человека". Летом 1915 года написал стихотворный портрет Савинкова (оставшийся тогда не опубликованным):
Лицо подающего надежды дипломата
Только падают усталые веки.
Очень уж гадко
На свете!
О силе говорит каждый палец,
О прежней.
И лишь порой стыдливая сентиментальность
Как будто брезжит.
Ах, он написал очень хорошие книги.
У него большая душа и по-французски редкий выговор.
Только хорошо с ним запить,
О России пьяным голосом бубнить:
- "Ты, Россия, ты огромная страна,
Не какая-нибудь маленькая улица. Родила ты, да и то спьяна
Этакое чудище!
Борис Савинков вернулся в Россию из эмиграции после февральской революции, 9 апреля 1917 года. Его встречали торжественно - с оркестрами, высоко поднятыми знаменами и пышными речами.
"Изящный человек среднего роста, одетый в хорошо сшитый серо-зеленый френч, - так выглядел Савинков в семнадцатом году. - В суховатом, неподвижном лице сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка. Голос у Савинкова был невелик и чуть хрипл. Говорил он короткими, энергичными фразами, словно вколачивая гвозди в стену".
8 мая 1917 года военный министр Александр Федорович Керенский назначил Савинкова комиссаром 7-й армии Юго-Западного фронта, где готовилось наступление против немцев. Савинков писал матери:
"Я работаю шестнадцать часов в сутки и не успеваю сделать всего. Десять последних дней возился с крупными волнениями в одном из корпусов. Не прибегая к вооруженной силе, добился успокоения. Главнокомандующий меня благодарит…"
Керенский при всех сказал:
- Там, где Савинков, там победа.
Наступление закончилось неудачей - солдаты не хотели воевать. Но Керенский сделал Савинкова управляющим военным министерством. В нем была симпатичная военным подтянутость, четкость жестов и распоряжений, немногословность, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу. Главным же образом производил впечатление прирожденный и развитый в подполье дар распоряжаться людьми. Керенский нашел себе странного союзника, которого, видимо, не вполне понимал. Кто-то точно сказал, что Савинков при его страсти к интригам и заговорам был бы уместен в средние века в Италии, но ему совершенно нечего делать в Петрограде.
"Душа Бориса Викторовича, одного из самых загадочных людей среди всех, с которыми мне пришлось встретиться, была внутренне мертва, - писал человек, который занимал в военном министерстве должность начальника политуправления. - Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти…"
Эсер Борис Савинков ненавидел большевиков, которые привлекли на свою сторону солдат твердым обещанием немедленного мира. Савинков презрительно называл Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов "Советом рачьих, собачьих и курячьих депутатов". "Ему, вероятно, казалось, - в этом была его главная психологическая ошибка, - что достаточно как следует прикрикнуть на всю эту "сволочь" и взять ее по-настоящему в оборот, чтобы она перед ним с Корниловым побежала…"
Борис Викторович предполагал вызвать с фронта надежные конные части, объявить Петроград на военном положении, ликвидировать большевиков и провозгласить диктатуру директории. Такие разговоры Савинков как заместитель военного министра и вел с генералом Лавром Георгиевичем Корниловым.
Одинокий эгоцентрик Савинков, привыкший в качестве главы террористической организации брать всю ответственность на себя, прирожденный заговорщик и диктатор, склонный к преувеличению своей власти над людьми, не столько стремился к сближению Корнилова, которого любил, с Керенским, которого он презирал, сколько к их использованию в задуманной им политической игре… Ему рисовалась военная директория - Керенский, Корнилов, Савинков.
Но затея с Корниловым провалилась.
Керенскому пришлось отправить в отставку Савинкова, которую тот отпраздновал в подвале кавказского ресторанчика вином и шашлыками вместе с офицерами "дикой дивизии". После Октября он стал непримиримым врагом советской власти. Говорят, в 1918 году Борис Виктрович "вел себя в Москве с вызывающей храбростью: ходил по улицам в черном френче и желтых сапогах, утверждая, что любой чекист при встрече с ним первый постарается скрыться".
"Громадным подспорьем Савинкову была его биологическая храбрость, - писал человек, который был рядом с ним в семнадцатом году. - Савинков не склонял головы ни перед немецкими, ни перед большевистскими пулями…
Смертельная опасность не только повышало в нем чувство жизни, но наполняло его душу особую, жуткою радостью: "Смотришь в бездну, и кружится голова, и хочется броситься в бездну, хотя броситься - погибнуть". Не раз бросался Савинков вниз головой в постоянно манившую его бездну смерти, пока не размозжил своего черепа о каменные плиты, выбросившись из окна московской тюрьмы ГПУ".
Вождь боевой организации партии эсеров и фактический руководитель военного министерства во Временном правительстве, Савинков вел с большевиками свою личную войну.
"Я буду бороться, пока стою на ногах, - писал Савинков за полгода до восстания в Ярославле. - Бороться за Россию. Пусть "товарищи" называют меня "изменником" и "продавшимся буржуазии" Я верю, что единственная надежда - вооруженная борьба. И надежды этой я не оставлю".
Борис Савинков с его бешеной энергией, с его даром убеждать, с его почти дьявольским обаянием взялся организовать антибольшевистское восстание.
"В начале марта 1918 года, - вспоминал Савинков, - кроме небольшой Добровольческой армии, в России не было никакой организованной силы, способной бороться против большевиков. В Петрограде и Москве царили уныние и голод. Казалось, страна подчинилась большевикам".
В Москве, под боком у ВЧК, Савинков создал тайную организацию "Союз защиты Родины и Свободы". Завербовал в нее две тысячи человек и намеревался поднять восстание сразу в нескольких городах. "В июне 1918 года, - вспоминал Савинков, - был выработан окончательный план вооруженного выступления. Предполагалось: в Москве убить Ленина и Троцкого и одновременно выступить в Рыбинске и Ярославле, чтобы отрезать столицу от Архангельска, где должен был высадиться десант союзников…"
Савинков взял себе в помощники полковника Перхурова. Он окончил академию генерального штаба, прошел первую мировую, командовал артиллерийским дивизионом на Северном фронте. В декабре 1917 года офицерские звания отменили. Солдат Перхуров по возрасту подлежал демобилизации.
"Семью я застал в плохом положении, - рассказывал Перхуров, - жена потеряла зрение, сын маленький. Была надежда на дочь, которая служила на Содовом заводе, но ее уволили как дочь офицера. Самому найти работу - бывшему полковнику - было невозможно. Поехал в Москву. Полковники Троицкий и Григорьев поступили в артель по разгрузке шпал. Хотел туда пристроиться…
Когда в конце семнадцатого я был выброшен за борт, я столкнулся с действительной жизнью людей: сплошные жалобы, плач, когда отбирают последнее. На станциях видел сценки, когда забирали последние два-три пуда. Видел женщину, которая сошла под поезд с криком: "Если отобрали хлеб, кормите моих детей". Я решил встать на сторону недовольных. Люди, у которых отбирают хлеб, имеют право протестовать…"
Полковника Перхурова Савинков отправил в Ярославль. "Мы получили сведения, - вспоминал Перхуров, - что в Верхнем Поволжье население изнывает под бременем реквизиций, разверсток, голодает - купить хлеба нельзя, словом, готово выступить против Советской власти с кольями и дрекольями".
Савинков напутствовал полковника: продержитесь всего четыре дня. Скоро подоспеют союзники - солдаты стран Антанты. Так рождался миф о союзных армиях, спешащих на помощь белым. В это хотелось верить, и верили.
"Французы, - рассказывал Перхуров, - обещали высадить десант, который поможет и в борьбе против Германии, и в устройстве нашей внутренней жизни… Они назначили срок высадки между 4 и 8 июля…"
Савинков легко давал обещания и не считал грехом ложь во спасение.
"Я не надеялся на удачу в Ярославле, - признавался Савинков. - Зато был уверен, что мы без особого труда овладеем Рыбинском. В Рыбинске наше тайное общество насчитывало до четырехсот отборных офицеров, большевистский же гарнизон был немногочислен. В Ярославле соотношение сил было гораздо хуже… Как это часто бывает, произошло обратное тому, чего мы ждали. В Рыбинске восстание было раздавлено. Я послал офицера предупредить Перхурова, что в этих условиях бессмысленно выступать в Ярославле. Офицер не успел. Перхуров уже поднял восстание …"
Иначе говоря, восстание было обречено с первого дня. Никто не мог прийти на помощь мятежному городу. Тем более французская армия. Но ни полковник Перхуров, ни его офицеры об этом не подозревали, пребывали в эйфории, поскольку еще и пришла весть о восстании левых эсеров в самой Москве.
Штаб Перхурова информировал население Ярославля:
"Радиотелеграфом получено сообщение, что Московский Кремль, в котором засели большевики, окружен восставшими. Вокзалы находятся в руках восставших против советской власти. Германский посол Мирбах убит разорвавшейся бомбой. Получены сведения, что все Поволжье восстало против советской власти…"
Но все это были слухи. Неумелое восстание левых эсеров в Москве быстро подавили.
Восставшие ярославцы, конечно же, не подозревали, какой кровавый конец их ожидает. Они вообще плохо понимали, с кем имеют дело. А большевики сразу поделили мир на своих и чужих. Чужие - враги, с ними война не на жизнь, а на смерть. Красные войска получили приказ не только подавить восстание в Ярославле, но и уничтожить непокорных. Война шла на уничтожение.
"Никем не поддержанный, - считал Борис Савинков, - Ярославль пал жертвой оказавшегося несостоятельным расчета на помощь союзников по Первой мировой и на широкое, повсеместное объединение разных политических сил - либералов, монархистов, социалистов - для борьбы с узурпаторами".
После проигрыша белого дела он бежал из страны. Обосновался в Париже. Теперь Савинков делал ставку на то, что крестьяне восстанут и сбросят советскую власть. Он верил в успех крестьянской войны против большевиков. Искал союзников и единомышленников по всей Европе. А его искали чекисты.
19 января 1921 года Дзержинский писал:
"Ко мне уже несколько раз обращались добровольцы из бывших эсеров (разных толков) с предложением убить Савинкова. Я отклонял эти предложения, так как считаю, что такая авантюра нам никогда никакой пользы причинить не может, а может быть санкцией для их актов против наших товарищей…"
Военная эмиграция составила примерно десять процентов покинувших Россию - около двухсот пятидесяти тысяч человек. Пока войска располагались в Турции, армия еще существовала и подчинялась генералу Врангелю. Потом, когда все сняли погоны и пытались устроиться на чужбине, войсковые формирования сохранялись лишь формально и больше походили на клубы ветеранов.
Но советское руководство исходило из того, что эмиграция представляет собой военную силу, которая готовится к новой интервенции. Заместитель Дзержинского в ведомстве госбезопасности Вячеслав Рудольфович Менжинский разработал тактику выманивания врагов из-за рубежа. Именно тогда проводилась знаменитая операция "Трест" и другие оперативные игры. Бежавшие из России военные и политики хотели верить - не могли не верить! - в то, что в России крепнет антибольшевистское движение. Главная задача таких оперативных игр состояла в том, чтобы заманить в Советскую Россию руководителей белой эмиграции и их уничтожить.
Савинкова решили заманить в Россию.
В июле 1922 года начальником важнейшего контрразведывательного отдела ОГПУ утвердили Артура Христиановича Артузова.
Его настоящая фамилия - Фраучи. Он родился в феврале 1891 года в деревне Устиново Кашинского уезда Тверской губернии в семье кустаря-сыровара, эмигранта из Швейцарии. Заполняя советские анкеты, называл себя то швейцарцем, то итальянцем.
Артур Фраучи прекрасно пел, у него был сильный тенор, он участвовал в любительских спектаклях. Но его тянуло не к искусству, а к политике. Его судьбу определило родство с двумя влиятельными большевиками - Николаем Ивановичем Подвойским, одним из комиссаров по военным делам в первом советском правительстве, и с Михаилом Сергеевичем Кедровым, начальником особого отдела ВЧК. Кедров и Подвойский были его дядьями, они оба женились на сестрах его матери. В январе 1919 года Артузова взяли в ВЧК. Он сделал стремительную карьеру на Лубянке.
12 мая 1922 года начальник контрразведывательного отдела ГПУ Артур Христианович Артузов и заместитель начальника секретно-оперативного отдела Генрих Григорьевич Ягода подписали циркулярное письмо "О савинковской организации" с требованием поднять все старые дела, взять на учет всех его выявленных сотрудников и соратников, принять меры к проникновению в его окружение.