Рекомендация была действительно очевидна: сокращение импорта и поощрение экспорта. И соображения двух русских (без подмены) финансистов были так просты, верны и по сей день актуальны, что я их приведу без искажений: "Несмотря на то что Россия находит в продуктах своей земли, в счастливых способностях своих жителей все необходимое для жизни, располагает в более чем достаточном количестве сырьем и необходимыми навыками для развития и совершенствования промышленности и может под покровительством мудрой администрации (выделение мое. - С.К.) превратиться в полностью независимое от других наций государство, тем не менее сейчас она еще не в силах полностью обойтись без них. Существует целый ряд товаров, хотя и не первой необходимости, импорт которых полезен и необходим по многим причинам. Поэтому нельзя запретить импорт всех товаров иностранного происхождения, следует их классифицировать и выделить те товары, отсутствие которых меньше всего отразится на процветании государства и благополучии его жителей. Импортируемые в Россию товары можно разделить на две категории: 1) предметы, необходимые для потребления, сельского хозяйства, промышленности, искусства и науки; 2) предметы роскоши и комфорта".
Широта кругозора братьев Севериных видна уже из того, что они, как видим, предметы, развивающие искусство, к предметам роскоши не относили, зато резюмировали: "Насколько важно, чтобы запрет не коснулся первой группы товаров, настолько же необходимо, чтобы он был направлен против второй…"
Записка сообщала, что даже без учета неизбежной контрабанды объем импорта некоторых, отнюдь не жизненно необходимых товаров был в 1809 году примерно следующим:
сахар-рафинад
17 358 800 руб.
кофе
3 610 000 руб.
вина, водки, ром
1 605 000 руб.
шелка, шитые золотом и серебром ткани
8 500 000 руб.
фарфор, бронза, хрусталь
950 000 руб.
Итого: 32 023 800 руб.
Уважаемый читатель! На отказе от одного этого Россия могла бы не то что полностью выправить свой торговый баланс, а вообще привести финансы в непоколебимо устойчивое состояние! При этом внутреннее производство получило бы мощнейший, сравнимый, пожалуй, лишь с петровской эпохой толчок!
И все это - ценой отказа имущей кучки на, скажем, два-три года всего-то от рафинада, кофию и шитых золотом и серебром тканей (уж черт с ними, фарфор, ром и "романеи" пусть оставались бы!).
Чуть позднее, 21 ноября 1810 года, были написаны следующие строки: "Распространение роскоши породило тысячу потребностей, чуждых природе человека, которые основаны лишь на беспокойном и необузданном воображении. Отсюда эта погоня за новинками, за дорогими, издалека привезенными предметами. Ежегодно Россия выплачивает иностранцам огромные суммы за предметы совершенно бесполезные, служащие только роскоши. Можно прийти в ужас, когда узнаешь, что только в 1808 году мануфактуры только одного города отправили в Россию на 34 миллиона франков шелка.
Благо государства, являющееся высшим законом для монарха, настоятельно требует, чтобы всему этому были поставлены границы".
И это можно было прочесть не в "подрывной" прокламации, не в запрещенном цензурой рукописном "списке", ходящем по рукам, а в коллективной записке комитета санкт-петербургских купцов в Государственный совет, подписанной уполномоченными А.С. Раллем, Штиглицем, Пихлером, П.И. Блессигом, Я. Молво, Фридрихом-Вильгельмом Амбургером, Шёлем, П. Севериным, Иоганном Карстенсом!
Даже носители не очень-то русских имен не выдерживали идиотизма роскошествующих аристократов ("новых русских" тогда еще не было).
Предлагаемые меры были тем более разумными и - при всей простоте - дипломатически тонкими, что, укрепляя ими себя, Россия к тому же ослабляла бы и Францию, и Англию. Причем - не давая ни той, ни той поводов для обоснованного недовольства.
В самом-то деле!
Всякие там кофии и рафинады - это "колониальный" товар, и отказ от него, с одной стороны, создавал проблемы для Англии, а с другой - не мог не радовать Наполеона с его режимом континентальной блокады.
А шелка - это французский товар… Отказываясь от него, Россия создавала трудности для Франции, но не смог же бы Наполеон по этому поводу протестовать, если бы Россия одновременно запретила импорт и колониальных товаров его основного недруга - Англии.
Скажу сугубо в скобках, что были и другие интересные идеи относительно поправки российских дел на несколько миллионов рублей в год за счет умной политики в совершенно ином, специфическом регионе. Не позднее 23 ноября 1810 года полковник Григорий Никанорович Струков, ведавший военным строительством по реке Илеку и в Киргизской степи, направил из Оренбурга записку министру финансов Гурьеву, озаглавленную "Описание обстоятельств и состояния с соображениями по торговле России меною товаров с народами киргиз-кайсацких орд и с городами Малой Азии, Бухарин, Хивии, Ташкента, Кокании, Кашкара и других там соседственных народов"…
Заглавие тяжеловесное, зато мысли там были основательные, для России однозначно и весомо прибыльные… И, увы, отвергнутые…
Вернемся, впрочем, в русскую столицу…
С предложением запретить ввоз в страну иностранных изделий обращался к Александру Николай Семенович Мордвинов, тогда - председатель департамента государственной экономии Государственного Совета. Он предлагал использовать отсутствие английской конкуренции для развития отечественной промышленности и писал: "Выдача трудопоощрительных пособий побудит частных людей к заведению внутри собственных границ вырабатывания всех тех вещей, которые до сего времени были заимствуемы от чужих земель".
То, что предлагали царю умные и верноподданные русские люди, программировало будущее величие России и вообще-то ее законное первенство в Европе, да и в мире… Это был уместный повод умерить паразитизм российского поместного дворянства и знати и создать массовый противовес им в виде деятельного среднего слоя… А также, между прочим, - создать базу для достаточно быстрого освобождения крестьянства.
Избегала тем самым Россия и разорительной войны с Наполеоном…
ОДНАКО Александр не смог выдержать одну линию и здесь - ни во внутренней политике, ни во внешней. Во время последней
встречи двух императоров в Эрфурте Наполеон был намерен породниться с ним, жениться на его младшей сестре Анне Павловне. Это был бы приговор Австрии, враждебной России. Это был бы приговор не только Англии, но и быстрому усилению США.
Увы, в Эрфурте же Талейран предал Наполеона и настроил против него русского императора. Александр почти грубо отказал Наполеону в руке сестры и повел дело к разрыву. Тогда он говорил с императором французов в последний раз, и разговор наедине был долгим, явно судьбоносным. А ведь они и до этого не раз говорили о вещах далеко не праздных, оставались наедине часами…
Он порвал с Наполеоном, но впоследствии вполне мог и задумываться - а стоило ли? Сразу после Тильзитской встречи он говорил Савари: "Ни к кому я не чувствовал такого предубеждения, как к нему, но после беседы, продолжавшейся три четверти часа, оно рассеялось как сон".
Как ни крути, Наполеон был жизнь - не то что все эти питты, каннинги, шатобрианы, меттернихи, нессельроде…
А1812 год?
Начало войны, отход армии, колебания в назначении Кутузова, Бородино, растущая слава Кутузова и скрытое осуждение Александра даже любимицей-сестрой Екатериной Павловной за отъезд из армии (в чем царь был, собственно, прав) - это все тоже были немалые камни, все более отягощавшие душу…
И опять непоследовательность - победили Наполеона русские, а генеральские чины все чаще получали от царя немцы-остзейцы.
Александр был самолюбив, но скрытен… Кто-то называл его сфинксом… А Пушкин, уже в 1829 году, написал о нем:
Недаром лик сей двуязычен;
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин…
Но подобные "противочувствия" оставляют по себе очень нехороший след…
Да и всегда ли противочувствия были лишь следствием привычки?
ВОТ ОЧЕНЬ малоизвестная русским людям, но очень небезынтересная история с нашим поэтом Гаврилой Романовичем Державиным, которого Александр назначил в 1802 году министром юстиции (первым, кстати, в истории российской государственности!) и генерал-прокурором (!!)…
Еще при Павле Державин был послан "для обозрения положения белорусских крестьян" и пришел к заключению, что, кроме "своевольства помещиков", одна из главных причин бедственного состояния - еврейские корчмари и винокуры, спаивавшие селян и обиравшие их до нитки. Державин предлагал законодательно ограничить такую деятельность евреев, "обратив их к земледелию и полезному для общества ремеслу"…
Кончилось тем, что 9 ноября 1802 года по распоряжению царя был создан особый пятичленный Еврейский комитет из Державина, министра внутренних дел графа Виктора Кочубея, графа Валериана Зубова, князя Адама Чарторижского (Чарторыйского), сенатора графа Северина Потоцкого и депутатов от губернских кагалов.
Чарторижский, Зубов, Потоцкий имели в Западном крае имения и получали с местных евреев доходы за аренду. Кочубей занимался тем же на Украине.
Паника в кагалах поднялась тем не менее нешуточная… 13 (13-го!) декабря 1802 года Минский кагал принял постановление: "Вследствие распространившихся неблагоприятных слухов из столицы Петербурга… необходимо поехать в столицу Санкт-Петербург и просить Государя (да возвысится слава его!), чтобы не делали никаких нововведений…"
Поскольку предполагались "большие расходы" и предвиделось "много издержек", кагалом был введен процентный сбор, при этом постановлялось: "Кто не внесет помянутого сбора, тот будет оглашен как человек, отделившийся от общины. Кроме того, дается власть такового человека подвергать разным штрафам и преследовать его настолько, на сколько хватит силы Израильского народа".
Собран был миллион рублей. Это - лишь с копеечных, собственно, отчислений. Какими же были тогда доходы? Недешево, выходит, обходились эти винокуры России!
Один из них, знакомый Державину делец Нотка пришел к поэту-министру домой, и там состоялся примерно такой разговор:
- С чем пожаловал, Нотка?
- Вот, подалок принес вам, васе высокоплевосходительство!
- Подарок?
- Ага - сто тысяц…
Собран был миллион, членов комитета было пять, и "доля" каждого составляла, таким образом, двести тысяч. Однако Нотка, похоже, был не прочь погреть руки даже на кагальной взятке сановникам.
Державин сдвинул брови:
- Сто-о-о ты-ы-сяч?
- Езели мало, так вот двести…
- И за что же это?
- А вы в комитете согласитесь с тем, цто будут длугие говолить, и больсе ницего не надо…
Уважаемый читатель! Державин деньги… взял. И тут же отнес их царю в расчете на немедленную, бурную и действенную реакцию.
Александр деньги тоже взял. И все - ни государева слова, ни государева дела…
А на первом же заседании Еврейского комитета все - кроме Державина - высказались за то, чтобы оставить евреям право винной продажи. Видя это, Гаврила Романович, хотя и был он "жителем Парнаса", прибег к настолько энергичной "ненормативной лексике", что вопрос завис.
Не прошло и года, и 8 октября 1803 года поэт от министерского поста был отставлен. Накануне он был у царя и спросил прямо:
- Государь, чем я прослужился?
- Ты очень ревностно служишь, - хмуро ответствовал вопрошаемый.
Державина в Министерстве юстиции и в Еврейском комитете заменил светлейший князь Петр Васильич Лопухин (считался, к слову, противником Сперанского), и с назначением этого сиятельного "лопуха" дела пошли на лад - быстренько разработали и приняли такое "Положение для евреев", которое вроде бы что-то им и запрещало, а на самом деле - все по-прежнему разрешало.
Указом императора от 9 (слава русскому Богу - не 13-го!) декабря 1804 года "Положение" было утверждено.
И доведено было до общего сведения следующее: "Лучше и надежнее вести евреев к совершенству, отворяя только пути к собственной их пользе, надзирая издалека (?! - С.К.) за движениями их и удаляя все, что с дороги сей совратить их может, не употребляя, впрочем никакой (??!! - С.К.) власти, не назначая никаких особенных заведений, не действуя вместо их, но раскрывая только собственную их деятельность. Сколь можно меньше запрещения, сколь можно более свободы (!!! - С.К)".
Еврейский историк Фин писал позднее: "В указе своем… император Александр I открыл перед светом свою справедливость относительно нас, евреев, и рекою потекла на нас великая его милость".
Еще бы! Ведь в ответ разливанной рекою в раззявленные русские рты потекла вонючая сивуха, протекающая в корчмарские, винокурские и сановные карманы уже червонным золотом!
Формулировки "Положения…" просто восхищают! Это же надо так здорово, демократично и политично все об евреях в России объяснить - что надо для их пользы русским делать!
Кто бы нечто такое и для русских в России написал?
Ну, для русских - не знаю, нашелся ли бы кто такой умник… А вот автором "Положения для евреев" (тут уж точно - "для…") стал тридцатилетний Михаил Сперанский, проживавший в то время в доме петербургского дельца-миллионщика Перетца и трудившийся под началом того графа Кочубея, который (вспомним слова Вигеля) крутил с этим "Перецом" темные финансовые шашни…
К слову, Перетц был связан, естественно, и с банкиром Николаем Штиглицем, а брат Штиглица - Бернгард занимался винными откупами в Кременчуге.
Такие вот "деловые" связи…
Державин считал, что Сперанского просто купили, а историки считают, что "взять" он все же не взял, а просто обеспечил себе карьеру. Лично я думаю, что правы и поэт, и историки… С одним лишь замечанием: Сперанский - как неглупый человек, не взять взятку (конечно, не в размере неудавшегося "подношения" Державину) просто не мог! Не мог потому, что - как неглупый опять-таки человек не мог не понимать, что даже если бы он ничего и не взял, то все равно в это (и - вполне резонно) не поверил бы никто. Кроме разве что господ историков - документов-то, подтверждающих прием "подарка", в архивах не находится.
Есть зато в исторических архивах документы о других давних событиях… И они сообщают, что 21 ноября 1818 года уполномоченные России внесли на обсуждение Аахенского конгресса записку бывшего секретаря прусского короля по иностранным делам пастора Дома. Если читатель удивится - с чего вдруг этот труд приняли на себя русские? - то отвечу: а с того, что записка поступила на имя Александра Первого.
Суть же ее - следующая реформа европейского гражданского и политического законодательства: 1) предоставление евреям равных с христианами прав; 2) обязательство правительств предписать иерархам церкви проповедовать самую широкую терпимость в отношении евреев.
Другой немец - доктор Шеффер в те дни так и не смог пробиться к русскому императору со своей запиской о русских Сандвичах-Гавайях. А вот пастор Дом пробился! Видно, Александр даже в 1818 году считал, что он пролил на избранный народ еще не все потоки своего благоволения.
Однако остальные цивилизованные участницы конгресса - Англия, Франция, Пруссия и Австрия были в этом отношении менее любвеобильны и записали в совместном протоколе: "Конференция, не разделяя безусловно всех мнений автора документа, воздает должное общей направленности и похвальной цели его предложений".
Тем и ограничились.
Истории эти я привел здесь не только для того, чтобы показать истоки некоторых "противочувствий" Александра, а и для того, чтобы спросить себя и читателя: "Если на императора так могла надавить внутренняя, от него полностью, казалось бы, зависевшая великосветская шушера вместе с шушерой кагальной, то как же на него могла надавить и, конечно же, надавила внешняя "золотая" шушера за его "американские" мечтания?"
Внешне Россия была великой империей, а на деле ее уже постепенно затягивали в сети внешних займов. Александр это знал, но видимым образом не только не противодействовал процессу, но сам ему способствовал.
Однако каким могло быть и было его внутреннее бессильное "противочувствие" этому?
Ведь в глазах Европы Александр был окружен ореолом победителя Наполеона и был столпом Священного союза монархов.
Франция его ослушаться не могла, Австрия, в общем-то, тоже.
Англия? Уже тогда замахиваясь на весь мировой колониальный небосклон, она не могла позволить себе роскошь прямой (тем более - военной) конфронтации с Россией…
А как и кем Александр выглядел в глазах Америки? И как он мог там себя и Россию поставить?
США тогда были страной по преимуществу земледельческой. На западном своем побережье они тогда не то что сильных военных позиций, а и флота, и гаваней-то не имели. Да они тогда не имели, по сути, и самого западного побережья!
Англия же, повторяю, не смогла бы эффективно противодействовать России на Тихом океане военным путем - особенно если бы Россия вела себя решительно.
Но вот как раз решительности не проявляли ни держава, ни ее верховный вождь.
Эх, Александр Палыч Романов, ну почему у тебя натуры Александра Андреича Баранова не было?!
ВОЗМОЖНО, я ошибаюсь, но мне кажется, что именно история с неудавшимся "американским" Указом окончательно сломала Александра, и он после этого какое-то время просто "тянул лямку", а потом ему и ее тянуть надоело.
Хотя не исключено, что тот надлом, которым его судьба была чревата уже с марта 1801 года, когда Пален и Беннигсен впустили темных убийц в спальню его отца, и который стал очевиден для всех с начала 20-х годов, произошел уже в 1815 году - сразу после видимого триумфа, после Венского конгресса…
Там его окружали лицемеры, людишки мелкого, хотя формально и европейского калибра. И не понял ли он там, что отныне его удел - быть окруженным ими до конца своих дней? Не пришло ли ему на ум, что вышло так потому, что единственного человека-явление, единственного великого по своим личностным качествам его современника-политика он еще в Эрфурте "сдал" этой раззолоченной, мишурной и шкурной сволочи?
Александр еще властвует и распоряжается, но все более нерешителен в своих замыслах и все менее последователен. Ему уже не то что не до каких-то там Сандвичей, не то что не до Русской Америки, но - все более уже и не до России…
В сентябре 1817 года за обедом по случаю отъезда из Киева он вдруг твердо заявляет:
- Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого народа, как наш… он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого срока он должен удалиться…
Гости и флигель-адъютанты запротестовали, а царь с выразительной улыбкой ответил:.
- Пока я чувствую себя хорошо, но через десять или пятнадцать лет…
В декабре 1818 года умирает подруга молодости, сестра-любимица Екатерина Павловна. Отчуждение с жизнью нарастает… Приходят уже отнюдь не державные мысли и настроения…
Летом 1819 года закончились маневры под Красным Селом… И император Александр напросился на обед к двадцатитрехлетнему командиру 2 бригады 1 гвардейской дивизии Николаю Романову.