59. НЭП: политическое запоздание Ленина. "Рабочие себя сами термидоризируют"
– Первый вопрос, который надо задать Ленину в отношении политики НЭПа, – отчего так поздно? Политически опаздывала партия, опаздывала власть, но более всех он сам лично медлил. Практики торопили его со срочностью перехода к продналогу – отчего Ленин сопротивлялся? Да, был поход в Польшу с последней надеждой на европейскую революцию. Был расчет на благодарность крестьянства за полученную землю: шаткое основание! Ленин втягивается в безумно утопическую затею Осинского с созданием каких-то поселковых фаланстеров: будут созданы комитеты, те изучат, где лучше идут дела, – и крестьян принудят вести хозяйство по этому образцу!
Промедление Ленина с НЭПом стоит разобрать. Как автор еще не написанной биографии его мысли, влюбленный в героя, я угадываю эвристику в упрямстве Ленина, в застое военного коммунизма и личном его запаздывании. Ленин предчувствует: продналог вместо продразверстки – это уже не тактика, все в стране пойдет по-другому. Он предчувствовал альтернативу. В Ленине перед НЭПом вопрос поведения лидера, встретившегося с предальтернативой, обладая абсолютной властью, впервые в России встал так жестко. На его примере видно, что тут нерешенный вопрос и нашего будущего.
Что если б Ленин был поуступчивей и пошел на продналог до Кронштадта? Без крестьянских восстаний, поддержанных рабочими двух столиц, превратилось бы введение продналога в НЭП? Не уверен. Прод налог и НЭП совсем не одно и то же. Соавторами запоздавшего продналога стали кронштадтские бунтари и мужицкая Россия, у которой еще раз нашелся союзник среди городских рабочих. Продналог, вводимый при таких обстоятельствах, побудил Ленина пойти дальше – к НЭПу.
Здесь я выделяю в ленинской биографии три ступеньки. Первая – продналог, грубо навязанный обстоятельствами. Пикантная деталь: на конференции рабочих-металлистов центрального промышленного района в Москве Вышинский – да, тот самый Вышинский – делает доклад от Наркомпрода. И рабочие его прогоняют! Настроения металлистов склоняются в пользу меньшевиков, уговаривать их приезжает сам Ленин. Вот тогда он наконец начинает готовить срочные меры. Но на срочность ушла еще неделя согласований – и вспыхнул Кронштадтский мятеж.
Итак, первая ступень – продналог, который запоздало и нелегко вводится. Но есть еще один соавтор НЭПа, о котором не пишут. Вслед за крестьянами-бунтарями соавтором стал Коминтерн. Собрался Третий конгресс Коминтерна, и теперь сам Ленин в ужасе от левизны коммунистического движения. Его не одно сектантство пугает. В его уме из идеи продналога растет идея иного типа социализма и иной образ Мира, преображаемого коммунистической революцией. Третий конгресс – важная веха для Ленина с точки зрения генезиса его нэповской идеи.
Лето 1921-го – пауза, отдых. И только осенью Ленин наконец приходит к идее (если б он знал эти слова Достоевского, он бы их употребил) революции реформ. Редчайший случай, где Ленин публично поправил Маркса: теперь реформы для него – не "побочный продукт классовой борьбы", а основное ее звено. Концепционно важна малоизвестная фраза, сказанная им тогда Жоржу Садулю. Садуль спрашивает: вводя НЭП, вы не боитесь термидора? Ленин ответил замечательно, Садуль такого придумать бы не мог: "Наши рабочие сами себя термидоризуют". Идея самотермидоризации вошла в его мозг, где рождалось что-то принципиально новое.
60. Перманентная революция по Троцкому или по Ленину. Два термидора
– В вопросе о перманентной революции, кто к кому пришел – Ленин к Троцкому или наоборот?
– Есть вопросы, ответ на которые ведет к тому, что череп могут проломить альпенштоком. Вопрос, где пролито много чернил и много крови. Отдадим себе отчет в исходных вещах, известных грамотным марксистам: перманентная революция – Марксово понятие. Таково представление Маркса о революции вообще.
Перманентность ее не в том, что революция вечна, как жизнь на Земле. Она в том, что революция, имея начало – а стало быть, и конец, – развивается внутри себя по восходящей линии. Классические великие революции многоэтапны. Каждый ее этап является, в важном смысле, отрицанием прежнего ее этапа. Они не взбираются вверх со ступеньки на ступеньку – они свои ступени "отстреливают". Главную предпосылку революция творит из себя, собственным ходом движения. Если после Французской революции утвердился капитализм – кстати сказать, не только во Франции, – то это общеевропейский результат. И не Франция в наибольшей мере воспользуется результатами своей революции, а соседка Англия, получив толчок к развитию капиталистической машинерии.
Капитализм, который утверждается в результате революции, – не капитализм, что развивался дотоле! Иначе революция была бы анархической бессмыслицей. Постреволюционный капитализм приобретает свойства, которых не получил бы эволюционным путем. Капитализм первоначального накопления не превратился бы в свободный капитализм на основе крупного машинного производства, не будь превращений, какие произвела революция, затронув все отношения между людьми.
Стало быть, главная предпосылка революции содержится в ее собственном ходе. И результат – не триумф протестующей массы, а нечто иное: новая норма развития, которую революция сотворила собой. Какой будет норма – вопрос борьбы. Но перманентная революция не в том, что внутренние противоречия неразрешимы внутри страны и их следует разрешать внешней силой: представление упрощенное, хотя его навязывали Троцкому, и в определенном смысле оно ему не чуждо. Вопрос о перманентной революции – это вопрос о том, каким образом ее движение даст ход созданию новых типов деятеля, новых характеров. И в какой мере революционное пересоздание далее сумеет быть нормализовано. Введено в русло работающей нормальности.
То и другое не может иметь узко внутренний характер. Поэтому концепция перманентной революции – не вопрос о том, что власть пролетариата в России приходит к конфликту с интересами русского крестьянства, – власть пролетариата в России пришла в конфликт с интересами самого пролетариата. Более того, она пришла в конфликт с интересами самой России! Любая революция слишком избыточна для одной страны, даже столь большой, как Россия.
В основном движении, в ее главной работе революция неизбежно выплеснется за пределы страны. Классические революции обладают даром экспансии, их поприще – поле всего Мира. С этой точки зрения великие революции непременно мировые. Французская революция по-своему также была революцией мировой.
Но тут и опасность: революция не может себя остановить. Она стремится к безостановочному движению. Это порождает тяжкие аномалии и человекоубийство в ходе самой революции. Термидор, понятый как модель, есть необходимейшая фаза революции. Общий итог революции в огромной мере зависит от ее термидора. Вопрос: кто его осуществит? Каким будет термидор, зависит от масштаба людей, которых революция вынесла на поверхность, пускай даже в качестве контрреволюционеров! Хрестоматийный пример – без якобинского размаха Французской революции не было бы Наполеона.
И смысл идеи перманентной революции – в осознании своей революции как мировой, для перевода революционного дела в нормальную жизнедеятельность людей. Перманентная революция равно работает со своим началом и с ее концом – и даже с условиями своего прекращения. С этой точки зрения "самотермидорианец" Ленин позднего этапа жизни более, чем Троцкий, был лидером перманентной революции. Как ни странно это выглядит на первый взгляд.
61. Превращение революции в технологию. Техники слова
– Но как эти люди из уютных кофеен, в старомодных галстуках брали на себя такую ответственность за игры с гильотиной?
– А у них была санкция того самого, им известного слова "революция".
Странно незамечаемая вещь: что, устраивая революции, люди не знали, что делают, – но в России XX века они уже знали из истории, что это так называется! И они стали превращать революцию в технологию. Между прочим, в превращении революции в технологию основополагающая фигура Троцкого. Слово более не озадачивает – слово инструктирует. Все, что нужно сделать, делается технически. В первой после Октябрьской революции азбуке ее первой строчкой была: мы не рабы, рабы не мы! Но гениальным образом в эту фразу заложено: мы свободны в меру того, что рабы – не мы. "Вот где таилась погибель моя!" – сказал бы вещий Олег.
Упрощая: в русской революции, уже зная, что мы ее делаем, мы отменили прошлое, а настоящее провозгласили будущим. И в действие вступил гибельный вариант неоконченной революции, постепенно развернувшийся на всю планету.
62. Страшный суд и революция. Несбывшееся воскресение мертвых. "Не с нуля, но с начала"
– У революции беспощадная логика – та, что ныне делает ее для человеческого вселенства неприемлемой. Революция изначально одержима одной ведущей идеей и живет в ее возрастании. Она утопична. Она предельно идеологична. В ней застряла идея, впервые прозвучавшая в катакомбном христианстве, – новая тварь, новый человек!
Вспомним удивительную и потрясающую идею апостола Павла, идею Второго пришествия. Его интерпретацию Судного дня, Dies Irae. Он говорит: все мертвые восстанут, а живые изменятся. Поразительная мысль. Что такое "все мертвые восстанут"? Это значит – все наследства, все опыты, ныне разорванные между различными станами, племенами и языками, – все они придут к вам, как ваше общее достояние. И глядя на дорогу, усеянную костьми, вслушиваясь в живые голоса наших мертвых, я возвращаюсь к идее Павла. Высокая неосуществимость заложена в идее, соединившей воскрешение мертвых с Судным днем, который обновит всех живых! Но вы должны измениться. В исходном пункте заложены две взаимоотталкивающие идеи: если к нам приходят все опыты и выравниваются наследием, то опыты мертвых начинают говорить голосом разных живых. Тут компромиссом пахнет, тут пахнет согласием!
– Нет, совершенно другое: приходят жертвы требовать возмездия, и тут пахнет Страшным судом. Вот откуда революция началась. Она приходит, как Страшный суд, и Dies Irae отсюда.
– Да, но только как часть идеи. То, что мертвые восстанут и придут к нам всеми прошлыми человеческими опытами, – это революция отбрасывает, это не для нее. Она пытается начать с нуля и там, на "нуле", сотворить нового человека.
– Нуля не бывает, это иллюзия.
– Совершенно верно. Поэтому сегодня я говорю: не с нуля, но с начала. Сегодня не революция нужна, а нечто иное. Люди протопали долгий путь. Костями людскими дорога уложена, но чему-то мы выучились. И в частности, выучились такой реформе, которая по объему равномасштабна революции и превышает ее.
Когда-то для радикалов Европы было самоочевидным, что без сокрушения строя угнетателей восьмичасового рабочего дня не добиться – а ведь получилось! Эстафета от революции, которая тщилась сотворить нового человека, "проскакивая из первого месяца в девятый", ведет к реформе. Ведет опосредованно – ревизией, отклонением, спором. Из утробы революции выходит реформа, приобретая новый смысл и значение. Но место рождения реформы – вовсе не обязательно на родине революции.
Часть 7. Русский внеземной коммунизм
63. Приход и уход идеи братства в России
– Завершаются века, и не только наши. Внутри собственной деградации Союза уходит предмет, вызвавший его к жизни, – братство в едином человечестве, питавшее советский феномен. Исторически необыкновенно странно, что мужицкая Россия стала на время сторонницей мировой революции. Но это же факт! Признайте бытие фактов, а после размышляйте о том, чем вас эти факты пугают, как они могли сбыться и какова их судьба.
Случайные события, носившие трагифарсовый характер, в два удара за несколько дней, сперва при помощи путча, а затем пугалом территориальных претензий России, завершили смерть СССР как планетарного тела. В скоротечности процесса есть гигантский плюс. Обвал избавил нас от самой страшной войны – за суверенитет. Теперь, когда суверенитет так легко нам дался, на поверхность выйдут другие проблемы. Нам не грозит советская реставрация. Нас ждет разное, но не то же самое. Смысл человеческого существования переносится с единства на обмен различиями. Это и есть уход советского предмета. Который совпал с деградацией порожденной им власти и моральным падением людей, считавших себя к ней причастными. Во всяком случае, здесь вам не комикс – здесь Шекспир.
64. Странности русского коммунизма. Почвенная ересь Владимира Ленина
– Для меня вопрос о "внеземном", неприкрепляемом к реальности происхождении коммунистической власти в России слишком серьезен. Вопрос нужно ставить так: в силу чего коммунизм и старая Россия смогли встретиться? Почему вообще Марксов проект оказался осуществим, пусть с гигантскими "поправками", в столь далекой от коммунизма России?
– А объяснение Пайпса тебя не устраивает? Он привязывает большевизм к национальной почве.
– Во-первых, это не самого Пайпса мысль. Книга, откуда он и другие западные люди черпали идею, которая влияла на их представления, – "Истоки и смысл русского коммунизма" Бердяева. Книга эпохальная. Ничуть не сторонник коммунизма Бердяев, отчасти с ужасом, сознает, что коммунизм для России был ближе, чем для тех "промышленно развитых" стран, к которым приурочен проект Маркса. Но далее нужно ввести целый ряд дополнительных моментов.
Сравнения с христианством напрашиваются, потому что Мир знал две универсальные идеи, и обе – христианство и коммунизм – сопоставимы. Мир Запада, вырабатывая универсальные идеи, полагал, что те будут приняты и осуществлены во всем Мире. Другая сторона дела – ереси внутри коммунизма. И сопоставляя ересь Бернштейна с ересью Ленина, надо понять, отчего именно ленинская ересь, наиболее еретичная по отношению к марксизму, оказалась ответом на внутренние русские вопросы.
В какой-то момент планетарного существования людей идея коммунизма, будто далекая от действительности, стала почвенной для России – когда та взялась решать веками отложенные элементарные задачи. Почему? Вот истинная проблема.
65. Клады коммунистического проекта. Альтернатива 1920-х, здание ИМЭЛ, Союз передарил миру свою альтернативу
– Как-то возник этот коммунистический проект, каким-то образом пришел в Россию. Каким-то образом он оказался тем, что принял рвущийся к вольной жизни мужик – основной человек старой России. Дальше с этим проектом происходило и страшное, и иное. Проект преобразовался. Началось его долгое окольное странствие по Миру. Коммунизм доказуемо причастен к бунтам колоний против своих владык, как причастен и к социальному государству европейских стран. Он соучастен и фашизму, и антифашистскому Сопротивлению, откуда вышла послевоенная Европа. Карты на стол, господа, – подсчитаем!
Страшная игра истории: кто-то рвется вперед, вырвался – и его, вырвавшегося, топчут в собственном доме, а плод его порыва достается чужим. Институт Маркса – Энгельса – Ленина, что в Москве на Советской площади, знаешь? До войны это был Институт Ленина. Против Моссовета, которого ты уже не видел в натуральном виде, – какой-то кретин его изуродовал, надстроив. Здание Моссовета, очаровательное здание бывшего генерал-губернаторства, московский ампир. А обелиск Свободе поменяли на конное чучело Долгорукого.
Здание Института Ленина строили в 1920-е годы. Хорошего облицовочного материала не было, и внешне здание почти черного цвета, совершенно не смотрелось. Но вошел внутрь – очарование! Простота, экономия и простор. Притом, что снаружи сооружение видится небольшим, внутри его привольно, разумно, воздушно. Каждая деталь внутреннего устройства поражала целесообразностью и чувством, что тебя никто не теснит. Лестницы, великолепный читальный зал с остеклением кругом так, что у тебя всегда дневной свет! Вот чем был истинный конструктивизм, еще в зачине.
Уйма вещей были в СССР на подходе. Им бы дать время сомкнуться в неизвестное свободное русское целое. А мне все твердят: поглядите, как развивался Запад! Да ведь Запад забрел в такую бездну социального отчаяния, к такому обрыву Европу и все человечество подвел в 30-е годы! Я уже не говорю про мировые войны, первую и вторую. Какие катастрофы пережил Мир и каким опытом обогатился от нашего импульса и нашей неудачи. Почти все: и Новый курс Рузвельта, и фашизм, и европейское социальное государство – строилось под ленинским знаком вбирания человеческой массы во власть. В распорядительство государства, которое брало под защиту целые слои населения.
Нынешнее преуспеяние Запада выросло из мировых катастроф, своих и наших. Соучаствуя в перипетиях человеческой жизни, вмешиваясь и порождая коллизии, которых без нас не могло быть.
– Может, и Второй мировой войны не могло быть без нас?