Когда мы понимаем, что 19 февраля 1861 года – это мощная "революция сверху", кажется странным, что причиной стало периферийное поражение армии на отдаленном пятачке пограничной территории. Если даже связать с поражением в Крымской войне смерть царя Николая, бывшую, вероятно, результатом самоубийства, то кажется, что мы говорим о несоразмерных вещах! Для "революции сверху" внутренние процессы в России были недостаточно сильны. Чтобы понять перемену, надо связать поражение и смерть царя с кризисом системы, державшейся на мифе всемогущества Николая.
Социум власти, считавший себя средоточием русской и европейской истории, с первым же поражением и смертью создателя впал в прострацию. Система держалась сознательно творимым мифом о неограниченных возможностях этого человека распоряжаться судьбами России и Европы. (Тарле остроумно замечает, что после 1848 года Николай мог сказать себе то же, что Наполеон после Аустерлица: я всё могу!)
От периферийного поражения – к кризису в центре системы распорядительства человеческими жизнями. Еще вчера эта система говорила: "я всё могу". Когда обнаружилось, что она мало что может, перед ней с невероятной остротой встала проблема самосохранения. Николаевская Россия оказалась обычной страной, подверженной поражениям, и ей нужно было (рассматривая с позиций власти) себя заново возобновить. Но, отступая вдаль, вспомним, что и сама николаевская система была результатом поражения декабристов. Что Николай выступал их наследником, "палачом-правопреемником". Он пытался сверху разрешить задачу, к какой его жертвы стремились противоположными средствами. А вернув феномен декабризма в контекст европейского процесса, составной частью коего он был, мы опять вернемся к природе российского процесса как непосредственной части мирового.
Для того чтобы вообще разбирать отмену крепостного права в России, необходимо понятие "революции сверху". Это понятие вводит в контекст европейской истории, где эхом классических революций, французской и других, начнется полоса, которую Энгельс и назвал "эпохой революций сверху". В рамках ее господствующие классы Европы, обученные революциями у соседей, стали способны проводить реформы, равнозначные революциям.
22. Антирабская Россия. Мыслящее движение
– Что такое мыслящее движение? Разве бывают движения бессмысленные?
– На чем стояла советская литература по истории? На догме сквозного антиабсолютистского движения в России: либеральное движение, революционное и так далее. Дефект догмы в разграничении: есть "духовные вожди", а есть инициированное ими движение. Возьми народничество, и сразу возникает надуманная троица – Лавров, Бакунин, Ткачев. Последний вовсе не влиял, хотя человек сам по себе интересный. Бакунин повлиял сильно, влиял и Лавров.
Итак, движение совершило отбор идей? Ведь оно не может не упрощать, не может не быть однозначным, иначе оно вообще не движение? Даже я, яростный сторонник рефлексии, вечно твердил, что деятель должен шагнуть, – если никуда не шагнешь, время уйдет на колебания. Но эта мысль неверна и существенно опасна. Она упрощает, переводя на операционный язык – язык однозначного действия. Представить дело так, будто в истории царят "идейные отцы", а за ними следуют "практики", реализующие идеи, – значит задать всему неисторическую рамку. Не считаясь с тем, сколько там было промежуточных взаимных ходов, идей и критики одних другими.
Возьми решающее влияние антинечаевской критики, шедшей из среды молодежи, на генезис народничества. Я утверждаю, что русское народничество изначально росло из реакции на Нечаева. Кружок антинечаевцев положил начало народничеству и затем "Народной воле". Я охраняю их право на оценку – без этого движения нет. Я настаиваю, что то была мысленная работа движения. Ее выполняли люди, а не "практики", монтирующие схемы по планам "лидеров". Одни и те же люди пройдут сквозь эпоху и составят ее мыслящее движение. Люди с удивительной близостью биографий. В народнический период почти все они выходцы из счастливых семей, без тени разрыва "отцов и детей".
Почему вообще народ стал для них неизвестным? Народ есть неизвестная величина – а что, для Рылеева известная? Категориальный переворот: выходцы из народной толщи поставили себе задачу идти в народ – зачем? И что такое община, с чем у себя в деревне имел дело каждый? Что там открывать, вообще говоря? Что такого открыл Герцен? Гагстгаузен приехал в Россию, все осмотрел и решил, что в основе России – община. Он выстроил на этом политическую концепцию: общинное начало в сочетании с могуществом Российской империи придаст европейскому миру консервативную стабильность. Но Герцен решает свою (с Чаадаевым) проблему – и "социалистически переоткрывает" общину.
Если мы все это забыли, русская история вызывает зевоту, будь она даже хорошо иллюстрирована. Нет живых людей – нет истории вопроса. Потеряны политические решения людьми их экзистенциальных проблем.
23. Чернышевский и молодые. Изобретение "новых людей". Утопия добровольного ухода и аномальный лидер
– С чего началась и как появилась первая "Земля и воля"? Знаменитые радикалы конца 50-х – начала 60-х годов – это люди, противостоявшие строю и режиму. Еще у Чернышевского был двойной расчет – двигать дело демократии вперед, опираясь на влиятельных либералов, при том сохраняя радикальное идейное лицо. Являть позицию в чистом виде как задел для предстоящих поколений. Зов "идти в народ" шел от Герцена, но не от Чернышевского, который в существенной мере рассчитывал на либеральную среду. И просчитался!
Сподвижники из молодых у Чернышевского появились только перед его арестом. Ишутин сыграл большую роль. Еще нет организации, хотя все на ближнем подходе. В ишутинской группе интересно, если отвлечься от ее советской иконописи – большое общество пропаганды: каждый день у них появлялась новая идея. Но Чернышевскому в голову не пришло бы, что эти спорщики станут стрелять в царя!
Главное не в организациях, а в выходе нового слоя на поверхность. К действию вышел слой людей, пригубивших самоопределения, еще не зная, что им делать. Всплеск проявлений защиты человеческого достоинства. В одной гимназии – движение против телесных наказаний. Достаточно любой грубости, чтобы запротестовали студенты. Мириады инициатив, и фокусирующая точка – утверждение и самозащита человеческого достоинства. Читателей "Современника" было больше, чем бунтарей до выхода на поверхность. Это полюс очень политизированный. Но действующих уже было не "пять-семь", как сосчитал Чернышевский, а многие десятки, если не сотни.
Новые люди сразу выходят когортой, ощущая плечо таких, как они. Их внезапность чрезвычайно характерна. О "хрустальных дворцах" среди них нет и речи. Гимназия, университет – они стремились к знаниям и к независимости. Проблема выбора не была для них идеологической. Не выбор постулатов, а выбор в прямом смысле – как устроить жизнь, чтобы та была достойной, независимой, дееспособной? В этот промежуток вошла и волна естественнонаучного позитивизма, формируя их образ дела.
По отношению к прежним эти – люди дела, первоначинатели. Они начинают с себя. Разве не странно, что Писарев, воспитанный в высокой духовности, ценя Пушкина, Сервантеса и Шекспира, делает кульбит и начинает противоположный заход? В этом доказательство от противного исключительного места Пушкина в русском сознании. Раз никаких авторитетов, то нечего размениваться на мелочевку. Цель – Пушкин!
Привнося в гигантских дозах свой антиавторитаризм, отсчитывая от себя понимание общего дела, "новые люди" идут более от прагматизированного Добролюбова, чем от Белинского. И надо учитывать краткость дистанции – все сосредоточенно близко. Одно дело – относиться к священному на расстоянии, когда священное выглядит священным, другое дело – глядеть на него вблизи. Разве знал Писарев или уяснял, с чего начинал Белинский? Как он подвергал себя самобичеваниям, преодолениям и чем он кончил? "Взгляд на русскую литературу 1847 года" гениален, но учти молодость этих людей и ту горячечную атмосферу. С поправкой на 1863 год, расколовший их мир со страшной силой. Восставшая Польша проводит очень жесткий раскол: ты за поляков или против? Ты с Катковым или Щедриным?
Расслоение идет и в том, в чем они особо чувствительны – в защите человеческого достоинства. 1863 год толкает выбирать между революционным делом и переустраивающим Россию делом. Молодому поколению надо было обрести почву, решая практические вопросы. Отсюда главное в их проблематике – выбор своего дела. На этой почве один идет в земские врачи, другой в подполье. Но это размежевание внутри одного и того же, "писаревско-базаровского" понимания дела. Размежевание в сфере дела переплетается с модой на позитивизм, а тот стилистически разворачивает их к практике. И позитивистский оттиск на их выборе – "русский Спенсер" тоже большого значения факт.
Чернышевский помнил, что в России означает поколение. Издеваются над хрустальными дворцами в "Что делать?", совершенно не понимая, зачем они. Роман пронизан настроением, которое согласуется с будущим Писаревым: общественное оживление началось, и оно невероятно радостно для человека. Но стоит ему пойти вширь, как вы все кончитесь! Едва сделаете первый шаг к новой жизни, а следующие за вами вышвырнут вас вон! Но так и должно быть по Чернышевскому, только так. Знайте заранее, готовьтесь уйти ошиканными. Разве это плохо? Ничуть. За вами придут другие нормальные. Но ведь "старых новых" не могло устроить, что им отведено мало времени. Уйти ошиканными? Вот еще, сами кого угодно ошикаем, с нами этот номер не пройдет!
Важен мотив бешеной энергии поколения. Не напиши Чернышевский "Что делать?", через год-два его никто не слушал бы. Кому нужна его защита крестьянской общины? Он догадывался об этом, когда, сидя в крепости, писал "Что делать?". Все случилось за считаные годы. Для аналогии – вообрази, что из какого-нибудь читателя "Нового мира" Твардовского вырастает Ленин! Кстати, я перечитывал "Дым" Тургенева, пытаясь понять, чем Ленину нравилась эта вещь? Возможно, тем, что в ней столь же яростный антимессианизм, сколь яростное западничество. А ведь это еще его ранний период. Анна Ильинична, единственная, кому можно верить, говорит, что Володя читал и очень любил Тургенева.
– Тогда откуда его Рахметов?
– Чернышевский настаивает на том, что Рахметов человек ненормальный. Нормальные люди – Кирсанов, Вера Павловна, и им жить. А Рахметов нужен на время, чтобы дать "нормальным" выйти на должный уровень. Он нужен, чтобы вся пирамида человеческих отношений политически сформировалась.
24. Разночинец радикализуется. "Получите террориста". Ставрогин как Рахметов. Цареубийство – русский метод и первый ход
– Разночинский радикализм складывался не в одночасье. Вопреки традиции, он еще не сложился при Чернышевском. Роман "Что делать?" написал лидер, уже ощутивший политическое одиночество. Он пытается заново отвоевать следующее поколение у него самого, и достигает успеха. Парадокс в том, что поколение восторженно приняло роман – но по-своему. Главная мысль романа не была усвоена, и даже не отмечена по сей день. Видимо, не без основания действователи XIX века прочли его именно так! Они подняли Рахметова как знамя, ощутив в Ставрогине "Бесов" своего антипода. А я вижу близость обоих. Разница же не только в художническом преимуществе Достоевского, но и в том, как Чернышевский решил для себя проблему Рахметова. Проблему человека, которого автор, сотворив, отклоняет, он решил, устранив его из развязки романа: Рахметов уезжает за границу.
Если сжато, они двойники – Ставрогин, продленный Рахметовым и дешифрованный временем. Эта мысль кодовая для предыстории Ленина: разночинский радикализм сразу выступил в той предельной форме, которая не имела шанса на развитие!
В произведении, от которого я хочу отталкиваться, в письмах Серно-Соловьевича царю из тюрьмы 1862 года, он четко отделил свое поколение от следующих. "Мы хотели содействовать вам, Государь, выступив соавторами реформ с вами вместе. Но это вами исключается. Для вас не существует общества, и потому, пишет Серно царю, – в следующем поколении вы получите террориста!" Странное предвидение "получите террориста" подтвердилось не сразу. Но все вместе взятое позволяет поставить вопрос о Ленине внутри разночинства как о человеке, преодолевающем свой XIX век. (Заметь, большевизм – единственное течение, внутри которого шел расчет с русским XIX веком.) Ленин воспринял ментальность разночинства. И его партия – мир, вне которого для него ничего вообще реально не существует. Партия – главное действующее лицо.
Что такое разночинская культура? Это не сословный атрибут. Это сочетание тонкости слоя с размытостью сословных границ – благодаря чему среда способна самих себя осознавать как всех сразу. Разночинец куда жестче дворян, между прочим и в этическом смысле.
– А декабристы?
– У декабристов действие не притязало формировать общество, а все, что выходило за эти рамки, внутренне декабризмом отторгалось. Павел Пестель отторгался коренным течением князя Трубецкого. С этих моих позиций выстраивается ментальная история российского радикализма, которая многое разъясняет.
– Что тебе разъяснилось?
– Полуправда и то, будто Чернышевский был лидером уже сложившегося радикального лагеря, и представление, будто вообще накануне 1861 года существовал "революционно-демократический лагерь". Зато с какой быстротой вышел на арену России целый слой людей! И как только слой начал действовать, Чернышевский резко ощутил одиночество. В его предарестные недели появились знаменитые воззвания "К молодому поколению", "Молодая Россия" и так далее. Ну "Молодая Россия" – это Заичневский, особая статья, а "К молодому поколению" – воззвание, авторами которого были друзья Николая Гавриловича, Шелгунов и Михайлов. Для Чернышевского то был сигнал, что даже люди наиболее близкие мыслят совершенно иначе, чем он. Добавился и момент конкуренции с Герценом, поскольку воззвание Шелгунова-Михайлова сильно пропитано герценовским духом.
– Но он же не знал, что будет с этими "новыми людьми", во что они превратятся?
– С одной стороны, они лучшие люди, какие есть в России: нормальны, естественны и этой естественностью хороши. Социализм Чернышевский понимает как мир, устроенный на человечески справедливых началах. Он не проблему равенства ставит – он проблему человеческой взаимности сопрягает со справедливостью. Рисует картины грядущего, кажущиеся сусальными – с этими алюминиевыми дворцами, а ведь идея проста. Мысль движима контрапунктом: все счастливое, разумное, естественное (это важно, что "естественное", Николай Гаврилович все-таки просветительского склада человек) легко достижимо, доступно. Зато первый шаг к нему невероятно труден.