Нельзя сказать, чтобы Андрей Т. никогда в жизни не видел плавательных бассейнов. Он их видывал, а в одном из них даже пытался сдавать нормы на ГТО-отличник и яростно их сдавал до тех пор, пока его не вытащили уже с самого дна и не откачали, пользуясь новейшими достижениями медицины. Это малоприятное событие отнюдь не забылось, и Андрей Т. прежде всего попытался раскинувшийся перед ним бассейн обойти стороной. Ему очень не понравилось, что на чистом сухом кафеле дна были там и сям разбросаны какие-то заскорузлые тряпки. Непонятно было, что это за тряпки, но угадывались в них: шерстяные вязаные носки, что-то вроде старой футболки (с номером), брюки, продранные на коленках, и даже, кажется, дубленый полушубок, вывернутый наизнанку.
Далее следует путешествие по бассейну, заполняющемуся водой и паром. В окончательном варианте пар только упоминается, а в черновике о нем подробнее: "Откуда пар? - повторял он про себя, как будто это имело хоть малейшее значение. Откуда здесь взялся пар? Ведь вода не горячая, так почему же пар? Такие вот бессодержательные и бесполезные мысли скакали у него в голове, как воробьи по веткам…"
Встретившийся Андрею на другой стороне бассейна "дядечка" в окончательном варианте: "Был этот дядя в комбинезоне с лямками на голое загорелое тело, отличался изрядным ростом и чем-то очень напоминал соседа по лестничной площадке…" В черновике же: "Этот дядечка был совсем маленького роста, очень загорелый и ладный, и чем-то он напоминал учителя физкультуры…" Хотя прозвище его было таким же - Конь Кобылыч. Во время длительных нравоучений его, когда Андрей Т. обсыхает и пьет чай, в черновике опять идет перебивка, которой нет в окончательном варианте:
Андрей Т. уже и не пытался вставить словечко. Он уныло погрузил нос в чашку с чаем, хлебал, кусал и жевал калач, но уже не чувствовал ни вкуса, ни удовольствия. Видимо, все взрослые таковы. Может быть, они и умны, по-своему, но простейших вещей понять не умеют. Совершенно как старший брат-студент: интегралы, дифференциалы, потенциалы, вариационное исчисление, а дашь ему задачку про трудодни, он ее без иксов-игреков решить не может, пыхтит только от злости… И все время говорят. Обожают говорить, и так, что возразить вроде бы невозможно, а все - не то. Не про то. А возразить нечего. Возразишь - говорят: не хами. Еще раз возразишь, уже по-другому, вежливо - начинаются вытекающие последствия.
Надобно было срочно менять тему беседы, и воспользовавшись тем, что Конь Кобылыч приостановился ненадолго, чтобы перевести дух и подлить кипятку в заварочный чайник, Андрей Т. ворвался в образовавшуюся паузу:
- А вы не знаете случайно, что тут вообще такое?
- Где? - спросил Конь Кобылыч, и темное лицо его стало еще темнее.
- Да вот тут. Везде. Тоннель какой-то, бассейн…
Конь Кобылыч посмотрел на Андрея сумрачно и вдруг шмыгнул носом.
- Не уполномочен, - сказал он. - Не мое это дело. Мое дело маленькое: доставать со дна разных-всяких, которые утопли от глупости. Достанешь его, откачаешь, просушишь и - домой, к мамочке.
- И много таких… которые?..
- Много ли, мало, а работы хватает. Телевизор посмотреть некогда, не говоря уж о том, чтобы театр посетить.
- Что же, они все плавать не умеют, что ли?
- Кто умеет, кто не умеет, а просушить всех надо, и объяснить надо каждому что к чему, а они - бестолковые. Говоришь, говоришь, а им - как горох об стену.
- Почему?
- Не знаю. Раньше, я понимаю, были в основном неграмотные, а теперь кого ни возьмешь, четыре класса уж точно окончил, а многие даже и все восемь. Казалось бы: образованные люди, должны разбираться что к чему. Нет, не разбираются…
- И все они идут Генку спасать?
- У каждого свой Генка, - сказал Конь Кобылыч совсем уже угрюмо. - Каждый по-своему с ума сходит, и каждого приходится обратно в ум вгонять… - Он оборвал и махнул рукой. - Эх-ма, да не об них речь. Вы-то как? Пообсохли? Самочувствие как? Нормальное?
- Нормальное, - сказал Андрей.
Он почувствовал, что беседа идет к концу, и это обстоятельство его почему-то обрадовало. Хотя Конь Кобылыч и говорил вроде бы вещи обыкновенные и казался добрым дядькой, но было в нем что-то такое неприятное. Есть такие люди, которым сказать нечего и именно поэтому они очень много и веско говорят. И еще есть такое раздражающее понятие: "практичность". Оно вызывало в воображении некое неопределенное лицо с поджатыми губами и глазами, лишенными выражения. Конь Кобылыч был несомненно как-то связан с этим понятием, хотя губы у него были как губы, а глаза - скорее даже грустные и совсем незлые.
Андрей Т. принялся одеваться. Он очень спешил, ему хотелось поскорее отсюда уйти, и он только мельком удивился, откуда взялись эти роскошные джинсы "суперрайфл", и какая-то попсовая рубашечка, изукрашенная иностранными надписями на непонятном языке, и уж вовсе невообразимые ботинки-сапоги все на молниях и почему-то с карманами.
- Вот и хорошо, - приговаривал между тем Конь Кобылыч, оказывая посильную, но непрошенную помощь в натягивании, застегивании, защелкивании и одергивании. - Вот и ладненько… И домой… К мамочке…
Приближался очень неприятный момент объяснения и расставления точек над "и".
- Мамы дома нет, - пролепетал Андрей, стремясь то ли отдалить этот неприятный момент, то ли сгладить резкости, которые неизбежно должны были сейчас возникнуть.
- Ну, к папочке… - не вступая в спор, ответствовал Конь Кобылыч.
- И папы нет, - пролепетал Андрей. Ему очень не хотелось кого-либо обижать.
- Но дом-то у вас есть? - сказал Конь Кобылыч. - Или дома тоже нет?
- Дом есть. Но мне не надо домой. Мне надо наоборот. Генка ведь…
- Опять двадцать пять за рыбу деньги, - произнес Конь Кобылыч с какой-то унылой досадой. Он набрал в грудь побольше воздуху и пошел, и пошел, и пошел…
Андрей услышал огромное количество пословиц и поговорок, как правило назидательных и совершенно ему незнакомых. Например: "До ста лет жила кума - да так не нажила ума". Или скажем: "Сила солому ломит". Или даже такой шедевр, как:
Здесь Авторы в черновике оставили пустое место, а позже вписали: "Не ступай собака в волчий след - оглянется, съест". (Далее по тексту эта пословица встречается еще, уже напечатанная, что говорит о том, что пословицы искались в процессе написания рукописи.) Предыдущие пословицы они правят на "Хотя рыбы не есть, зато и в воду не лезть" и "В камень стрелять, только стрелы терять", и еще на полях записывают варианты: "Семеро ворот, да все - в огород", "Живи, Устя, рукава спустя", "Друг с тобой, как рыба с водой - ты на дно, а он на берег".
Первое время он эти пословицы считал, но, досчитав до шестнадцати, сбился, потому что Конь Кобылыч ударился рисовать воображаемые картины. Некоторые их них впечатляли. Например, отец, черный от горя, молча бьется лбом о подоконник, в разодранной до живота рубашке. Представив себе эту страшную картину, Андрей Т. ощутил болезненный укол совести, но тут Конь Кобылыч сам все испортил, нарисовав, как старший брат-студент разбивает о пол японскую машинку и в отчаянии топчет ее остатки сапогами. Эта сцена показалась Андрею малодостоверной и вдобавок насторожила: откуда, собственно, этот Кобылыч знает про машинку? Это еще что за телепатические фокусы?..
И Андрей подхватил Спиридона и принялся осторожно осматриваться в поисках дороги вперед. По-видимому, дорога вперед находилась за вон той дверью, потому что никаких других выходов из этого помещения обнаружить не удавалось. Кругом были глухие стены, увитые сложнейшей системой труб парового отопления, а там, где раньше был бассейн, теперь стоял плотный белый туман и доносился оттуда гулкий невнятный банный шум и даже, кажется, возгласы моющихся (что-то насчет веников).
Поскольку Кобылыч стоял как раз на пути к единственной двери, предстояло, видимо, в каком-то смысле прорываться, но довольно скоро Андрей обнаружил, что Конь Кобылыч словно бы впал в некий транс: глаза его были закрыты, руки обвисли безвольно, а сам он все говорил и говорил, и Андрей вдруг понял, что речь его совсем потеряла связность и звучит примерно так: "Никакой опыт не опасен, если на него отважиться. Гете. Опыт - вот учитель жизни вечный. Гете. Опыт - дитя мысли, а мысль - дитя действия. Бенджамин Дизраэли. Один терний опыта стоит дремучего леса назиданий. Лоуэлл…"
Видимо, Кобылыч до того увлекся нравоучениями, что впал в забытье и теперь читал по памяти какой-то сборник афоризмов. Обстановка складывалась благоприятная. Бочком-бочком, на цыпочках Андрей обогнул бубнящего как магнитофон Коня Кобылыча и, подкравшись к двери, потянул ее на себя. Дверь неохотно (словно ее кто-то держал с той стороны) приоткрылась, Андрей пролез в образовавшуюся щель…
Затем, как уже было сказано выше, идет отрывок с коридором, где пахло канцелярией и были развешены объявления. Там Андрей Т. вспоминает о том, как он взбирался на пожарную лестницу и, пытаясь объяснить, почему у него трясутся руки, придумал себе болезнь Паркинсона. В опубликованном варианте далее идет: "…за многими делами он так и не удосужился выяснить, есть ли такая болезнь на самом деле, и если есть, то болеют ли ею люди…" В черновике воспоминание продолжается: "Эта унизительная ложь преследовала потом его целую неделю: время от времени он спохватывался и принимался трястись под внимательными взглядами своих товарищей, и кончилось это тем, что перепуганная классная воспитательница по прозвищу Яишница отвела его к врачу…"
Затем, после дверей "Для смелых" и "Для не очень", приключения, отсутствующие в окончательном варианте, продолжаются:
Андрей Т. стиснул зубы покрепче, взялся за деревянную ручку левой двери и рванул ее на себя.
Ничего особенного. Новый коридор, но уже никаких бумажек и плакатов. Голые облупившиеся стены. Цементный пол. На полу - следы, оставшиеся, видимо, еще с тех времен, когда цемент не схватился. Гм. Довольно странные следы. Похоже, что здесь прошла лошадь. Копыта. Гм. Пахнет мокрым железом.
Андрей продвигался по коридору с опаской, стараясь держаться у стены, подальше от странных следов. Он был готов ко всему, но ничего особенного не происходило. Коридор все заворачивал влево, впереди ничего не было видно, и было тихо, только где-то в отдалении что-то звонко тикало - то ли вода капала, то ли еще что-то… Андрей чувствовал себя очень смелым и даже мужественным, Спиридон, видимо, тоже. Во всяком случае, он все время напевал вполголоса "Я - Як-истребитель" и другие мужественные песенки.
Потом коридор вдруг снова расширился и стал очень похож на лестничную площадку перед лифтом. Андрей и сам не сумел бы объяснить, почему в голову ему пришли эти слова: лифт, лестничная площадка… Может быть, потому, что перед ним теперь была какая-то металлическая сетка с проемом в виде двери, а справа и слева обнаружились те унылые предметы, которые так часто скапливаются на лестничных площадках: запыленная детская коляска, старые лыжи, целый штабель цветочных ящиков с облупившейся масляной краской, пустой книжный стеллаж и еще целый склад какого-то забытого барахла во главе с чудовищным сервантом без стекол и без полок.
Впрочем, не в этом пыльном барахле было дело. Внимание Андрея приковал этот самый проем в железной сетке. Идти надо было именно туда, в этот проем, за которым начинался ярко освещенный зал с зеркальным паркетом и с сиреневой неопределенной дымкой вместо дальней стены. Следовало бы сделать всего несколько шагов, чтобы миновать железную сетку, но почему-то именно эти шаги делать очень не хотелось.
Взяв себя в руки, он все-таки шагнул - раз и другой. Замер. Что-то изменилось. Что? А, понятно. Прекратилось тиканье или щелканье, которое составляло до сих пор некий звуковой фон, и стало очень тихо. Прямо-таки угрожающе тихо! Все вокруг словно бы налилось угрозой: чьи-то глаза жестко прищурились, беря на мушку, чьи-то стальные когти хищно подобрались, готовясь к прыжку… Не ступай собака в волчий след… Андрей тихонько перевел дух и отступил назад. Он был весь мокрый, как мышь.
Несколько секунд еще держалась ощетиненная клыками и когтями тишина, а потом: тик… тик… тик… тюк!.. И все стало как прежде.
Андрей обессиленно присел на какой-то древний табурету подножия титанического серванта и поставил Спиридона себе на колени. В голове у него стоял хаос из каких-то обрывков мыслей и, главным образом, цитат, и Спиридон выкрикивал беспорядочные фразы (тоже, видимо, набрался страху), получалось примерно следующее: "…Как выскочу, как выпрыгну - пойдут клочки по закоулочкам!.. Вперед, вперед и не сдаваться!.. И никто не узнает, где могилка моя… Парус, сорвало парус!.. Росомахи погибших грызут, засыпая их кости песками… Нам нет преград на море и на суше!.." И так далее.
Впрочем этот дурацкий хаос - паника мысли - длился недолго. Постепенно все вошло в норму и успокоилось, обломки мыслей осели на дно сознания, стали появляться идеи: Спервоначалу они были вполне здравыми, но до отвращения практичными (например: "Живи, Устя, рукава спустя"), и Андрей их отмел, не рассматривая. Потом в идеях обнаружился элемент конструктивизма ("Разбежаться и ка-ак прыгнуть!.."). И вот наконец сформулировалось нечто по-настоящему стоящее. Андрей поднялся, аккуратно пристроил Спиридона на табуретке, а сам выкатил их груды хлама детскую коляску и развернул ее в направлении грозного проема.
Загремел боевой марш, желто-серыми дымами сражения заволокло горизонт, задрожала земля, исковерканная воронками. Он был танком, а коляска была тяжелым железным катком, и они двигались через минное поле, чтобы проложить дорогу тем, кто пойдет следом…
Сначала прекратилось тиканье, и тишина вновь начала наливаться угрозой, потом раздался звонкий (какой-то даже веселый!) щелчок, и вдруг частокол острых черных клыков сорвался, скользнул с легким шелестом поперек проема и вонзился в пол в пяти сантиметрах от затрепетавшей от ужаса коляски.
Через пять минут хорошо продуманных экспериментов картина выяснилась полностью. Стоило некоему предмету (в данном случае, детской коляске) пересечь некую невидимую черту (надо понимать - луч фотоэлемента), как срабатывал соответствующий механизм и стальная решетка, состоящая из шестнадцати хорошо смазанных и острых на концах прутьев, падала вдоль специальных пазов, вонзалась в пол и перегораживала дорогу. Пролезть сквозь прутья было невозможно. Надо было просто отвести назад подвергаемый испытанию предмет (в данном случае - детскую коляску), и тогда стальная решетка, чуть помедлив, сама поднималась, втянувшись в исходное положение.
Так-так-так, лихорадочно размышлял Андрей Т., ощущая себя на пороге решения. Значит, что у нас дано? Решетка явно падает свободно, то есть движется только силою тяжести… Если предмет (например, лично, я), движется с малой скоростью, то решетка, падая, успевает перегородить дорогу. Если предмет (тот же я… или лучше детская коляска) перемещается с некоторой умеренной скоростью, то решетка падает как раз так, чтобы угодить этому предмету по кумполу… Прутья острые, как пики… Бр-р-р… Но несомненно, существует такая скорость, что предмет (например, я), перемещаясь весьма быстро, успевает проскочить до того, как решетка… Так-так-так… Бумажки бы мне и карандашик…
В груде хлама удалось обнаружить наполовину исписанную амбарную книгу и целый комплект шариковых ручек, опустошенных, но все-таки годных к употреблению. Андрей Т. пристроился на табуретке и принялся выводить формулу критической скорости. Это было его любимое занятие: выводить формулы, имеющие практическое применение. К сожалению, в обыденной жизни такие формулы почти никогда не встречаются.
- Так-так-так… - бормотал он. - Значит, будем считать, что человек имеет форму шкафа, высотой аш малое и глубиной эс… Скорость моя пусть будет вэ со значком "я"… Легко видеть, что…
Откровенно говоря, все эти манеры и выражения он слизал со своего старшего брата-студента. Старший брат-студент все время изучал какие-то книги и статьи из научных журналов, и также и сам постоянно писал курсовые, где очень редко встречались обычные человеческие слова, но это были какие-то особенно прекрасные и значительные слова: "легко видеть, что", или "отсюда после несложных преобразований следует", или "учитывая соотношения (7), (12) и (12-а), получаем"…
- Легко видеть… - бормотал Андрей, находясь в некотором замешательстве, потому что у него получилась скорость, не намного, правда, но все-таки превосходящая скорость света. - Отсюда ясно, что… что ничего не ясно. Это я где-то напортачил…
Он довольно быстро нашел ошибку, но легче от этого не стало. Получалось, что если предмет (в данном случае, он, Андрей Т.) не хочет заполучить по кумполу острой стальной пикой, он должен двигаться со скоростью, несколько большей одиннадцати метров в секунду. Это, конечно, не скорость света и даже не первая космическая, но… Вот именно, но. Средняя скорость чемпиона мира по стометровке. Многовато. Особенно, если учесть, что свою максимальную скорость чемпион развивает где-то в середине стометровки, а на старте скорость у него минимальная. А я ведь и не чемпион, думал Андрей Т. Я даже не чемпион класса. У меня средняя скорость еле-еле восемь метров в секунду. Ай-яй-яй… Значит, как раз по спине.
Он с ненавистью посмотрел на свою формулу. Что от нее толку, если она не помогает проскочить этот проклятый, злобный, клыкастый, зубастый проем? И тут его (от отчаяния, видимо) осенила титаническая идея.
Отбросив никчемный теоретический листок, он живо подскочил к табурету и, схватив Спиридона за шиворот, поставил его прямо на цементный пол. Спиридон протестующе завопил, но Андрей только сказал ему: "Потерпишь!", а сам, волоча табуретку одной рукой, другой покатил детскую коляску прямо в проем.
Все прошло как по маслу. Сработали безмозглые тупые механизмы, оскаленные клыки скользнули из тайных пазов, но человеческая смекалка и находчивость победили. Олицетворяемые Андреем Т. они быстренько сунули на порог беспорядочно сопротивляющуюся табуретку, и стальные пики с размаху вонзились в деревянную спину покорившегося четвероногого. Табуретка крякнула, но выдержала. Пики вонзились и замерли, оставивши под собою полметра свободного пространства.
- Легко видеть, что! - торжествующе объявил Андрей. Он не спеша подобрал недовольного Спиридона, пнул дурацкий листок с теорией, так что тот вылетел в зал, а потом, опустившись на четвереньки, перебрался за ним следом, зацепившись-таки курткой за один из жаждущих крови стальных клыков.
Несколько унизительный способ передвижения (на четвереньках), а особенно - судорожные дерганья, имеющие целью освободиться, не разодрав куртку, несколько сбили с него спесь, и, оказавшись в зале с паркетным полом, Андрей Т. почувствовал себя не таким гордым и победительным, как хотелось бы. Но доконала его не эта чепуха. Доконал его все-таки проклятый листок с теорией. Бросив на него прощальный взгляд, он вдруг обнаружил еще одну ошибку при расчетах. Критическая скорость, оказывается, была вовсе не одиннадцать метров в секунду. Она была меньше. Существенно меньше. Она была всего-навсего четыре и семь десятых метра в секунду. Нет, формулу он вывел верно. Теория не подвела. Он опять наврал при вычислениях. Все эти чудеса смекалки и находчивости в виде многострадальной табуретки были ни к чему. Опасную зону можно было миновать даже не бегом, а просто быстрым шагом, ну, в крайнем случае, трусцой. Теперь он с особенной ясностью припомнил, что грозное падение решетки было, пожалуй, на самом деле, не таким уж грозным и стремительным. Довольно вялое это было падение.