Скромность, подумал Андрей. Скромность - вот что украшает человека! (Из речи папы по поводу заявления старшего брата-студента, что он, мол, старший брат-студент, написал такую курсовую, что все вокруг обалдели.) Скромность в победе, скромность в поражении, если ты не хочешь быть смешным. А кому охота быть смешным?
Очень скромный и привлекательный, он решительно зашагал в сиреневую туманную дымку, стараясь не поскользнуться на идеально ровном, великолепно отциклеванном паркете. Он не оглядывался (ни взгляда назад!), он не озирался, он глядел вперед и только вперед, где что-то все заметнее мерцало, словно реклама.
Затем Андрей Т. видит две двери "Для умных" и "Для не слишком", а затем, перед очередным испытанием, следует отсутствующее в окончательном варианте воспоминание:
И еще он вспомнил, как старший брат-студент попал в полосу неудач и мировой скорби. Он ничего не делал, лежал у себя в комнате на диване, не скрываясь, курил и на все разумные предложения отвечал: "Умный в гору не пойдет". На деловые предложения он отвечал по-другому: "Лучше стоять, чем идти; лучше сидеть, чем стоять; лучше лежать, чем сидеть; лучше спать, чем лежать; лучше умереть, чем спать". Где-то он вычитал эту жуткую мудрость, и в приступах Мировой Скорби изводил ею встречных и поперечных. Это длилось до тех пор, пока однажды папа, наблюдавший за развитием событий с грозным интересом, не нанес контрудар. Старший брат-студент в ответ на какое-то деловое предложение (кажется, вынести помойное ведро) затянул было свое: "Умный в гору не пойдет…", и тогда папа сказал поверх газеты: "Умный ляжет и помрет". На брата-студента это особенного впечатления не произвело, мировая скорбь все равно терзала его до самого конца весенней сессии, но жуткие мудрости он цитировать перестал.
Андрей Т., вспомнивши все это, несколько повеселел и принялся изучать обстановку вокруг. Обстановка состояла из двери, входить в которую не имело смысла, и большого количества густого тумана, в котором по-прежнему нечто мерцало, затухая и вспыхивая, и это нечто было вроде бы совсем недалеко.
Придерживаясь левой рукой за стену, Андрей двинулся в направлении мерцания и довольно скоро оказался перед большой застекленной вывеской. Именно эта вывеска и вспыхивала…
Далее идет путешествие вверх по пожарной лестнице, а затем перед встречей с ВЭДРО в черновике дается еще одно испытание:
Он сидел, как скоро выяснилось, в узкой круглой трубе. Справа мерцал туман и видны были осточертевшие до отвращения скобы, уходящие вдоль стены вниз. Слева, в конце трубы, было темно и мигали какие-то желтенькие огоньки. На вид совершенно безопасные и безвредные.
Передохнув и придя в себя окончательно, Андрей прежде всего обследовал ладони. Выяснилось, что ладони в общем целы и невредимы, хотя и горят, словно он целый вечер тренировал подъем разгибом на перекладине. Следовало ожидать появления водяных пузырей, но от этого, как известно, еще никто не умирал. Ладно. Вперед.
Вперед можно было двигаться только на четвереньках. Времена, когда такой способ перемещения в пространстве нравился Андрею больше прочих, уже довольно давно миновали, но выбора не было. Разумеется, он попытался перейти к прямохождению, но продвинувшись на два шага в болезненно полусогнутом состоянии, налетел лбом на какую-то металлическую выпуклость в верхней части трубы и поспешил опуститься на четыре точки. Теперь страдали колени. Они отвыкли служить точками опоры. Они протестовали - сначала негромко, а потом во весь голос. Спиридон, у которого вообще не было коленей, блаженно насвистывал за пазухой "Хороши весной в саду цветочки".
Однако кончилась и труба. Скорее почувствовав, чем увидев над собою пустое пространство, Андрей со стоном наслаждения распрямился во весь рост и, держась за поясницу, огляделся.
Здесь Андрей Т. попадает к машине ВЭДРО. А после этого - в странный парк (которого в окончательном варианте нет) и далее - на площадь, где расположены различные клубы по интересам, которые в черновике описываются и более подробно, и несколько иначе:
Прекрасный сказочный парк раскрылся перед ним. Ровные гладенькие, посыпанные мелким плотно слежавшимся песочком дорожки вели среди идеально подстриженных немятых газонов под сенью раскидистых кряжистых деревьев - дубов, или буков, а возможно грабов или кленов. Андрей всегда был слабоват по части ботаники. Среди деревьев застыли прекрасной красоты животные с ветвистыми рогами, и все они настороженно разглядывали Андрея большими блестящими глазами. Слева виднелся из-за кустов зеркально ровный пруд, на берегах которого торчали на одной ноге дремлющие птицы с клювастыми головами, ушедшими в плечи.
Это все было очень красиво, и в то же время - странно. Трава на газонах росла масляно-желтая, у грабов (или дубов?) были синие стволы и серые листья, а животные и птицы сверкали всеми цветами радуги и все без исключения были пятнисты как леопарды.
Но более всего поражали бесчисленные таблички, плакаты, афиши, вывески, объявления, указания и сообщения, которыми был буквально перенаселен этот удивительный парк. Таблички торчали из зарослей желтой травы, плакаты украшали стволы вязов и буков, объявления и указания, начертанные на тяжелых досках, свисали, прикованные цепями к могучим раскидистым ветвям.
Некоторые из этих шедевров трактовали правила поведения в садах и парках. Например: "ПО ГАЗОНАМ ХОДИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ! ОТ ХОЖДЕНИЯ ПУЛЬС УЧАЩАЕТСЯ". Или: "ТРАВУ НЕ МЯТЬ! ЦВЕТОВ НЕ РВАТЬ! ВАС БУДУТ ДИКО ШТРАФОВАТЬ!" Или, скажем: "ТОВАРИЩ, БЕРЕГИ ПРИРОДУ! И ОТ СЕБЯ, И ОТ НАРОДУ".
Другие были бы уместны скорее на какой-нибудь мощной автомобильной магистрали, чем на этих мирных буколических тропинках. "НЕПЕРЕКЛЮЧЕНИЕ СВЕТА ВЕДЕТ К АВАРИИ! ШЕЮ СЛОМИШЬ СЕБЕ И МАРЬЕ". Или: "МАШИНУ СТАВЬТЕ НА ОБОЧИНУ! ПО-ПРОЛЕТАРСКИ, ПО-РАБОЧЕМУ". Или даже: "ОСТОРОЖНО! СКОЛЬЗКАЯ ДОРОГА! НЕ ТОРМОЗИТЕ РЕЗКО, РАДИ БОГА!"
Попадались нравоучения и более общего порядка. "ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРЕГАТЕЛЬНОЙ КАССЕ! ДАЖЕ ЕСЛИ ВЫ ЕЩЕ В ЧЕТВЕРТОМ КЛАССЕ". "ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА! ЗАЧЕМ ВАМ ОПАЗДЫВАТЬ НА РАБОТУ?" "ПЕШЕХОДНЫЙ ПЕРЕХОД. РУКИ В НОГИ, ПЕШЕХОД!" И так далее, в том же духе.
Восхищенный и потрясенный Андрей Т. неторопливо брел куда глаза глядят, изучал объявления и советы, жадно поедал взором удивительных животных, сверкавших в зарослях варварской красотой переводных картинок. Воздух здесь был чист и прозрачен, благоухали невиданные цветы, и все было удивительно и волшебно как в сказочном сне. Поначалу его несколько обескураживало то обстоятельство, что сквозь раскидистые ветви разнообразных грабов проглядывали временами сразу два солнца и три-четыре Луны в различных фазах, но он довольно скоро привык к этой милой странности и перестал ее замечать. Из этого парка не хотелось уходить. Хотелось всегда, всю жизнь бродить по лабиринту песчаных дорожек, читать забавные надписи, подружиться с пятнистыми печальноглазыми существами, наверняка добрыми и нетребовательными в дружбе… Искупаться в зеркальном пруду… Вскарабкаться на вершину самого высокого вяза (или, например, клена)… Валяться в шелковисто-мягкой высокой траве, уткнуться в нее носом среди горячих солнечных пятен… Никогда не ходить в школу, не учить никаких уроков, на всю жизнь распроститься с такими ужасами реальной жизни, как черчение, скажем, не говоря уже об экономической географии… Жить, как Маугли, - свободно и легко!..
На перекрестке двух дорожек Андрей увидел крупного мускулистого человека в полосатых плавках. Человек этот сидел на каком-то каменном приступочке в неудобной, но классической позе Роденова Мыслителя. То ли он и на самом деле был Мыслителем, то ли просто решил позагорать на жарком солнышке - весь он лоснился от пота и был полон ленивой неги.
Приблизившись, Андрей на всякий случай произвел сложное движение корпусом и головой. Движение это могло рассматриваться и как вежливое приветствие (если Мыслитель окажется человеком достойным и тоже поздоровается), и как что-нибудь иное (на случай, если имеешь дело с хамом, который не снисходит до того, чтобы поздороваться с младшим по возрасту).
Мыслитель на приветствие не ответил (может быть, не понял, что с ним здороваются?), но когда Андрей оказался рядом, вдруг сказал негромко:
- Покой! Везде покой! Борьба нам только снится.
Андрей остановился. Высказанная мысль, хотя и противоречила его убеждениям, заключала однако в себе и нечто здравое.
- Контрольные замучили, - вырвалось у него совершенно непроизвольно.
- Кто заслужил покой, тот богоравным станет, - сообщил Мыслитель.
- А как же Генка?
- Каждому свое, - изрек Мыслитель.
- Да? Наверное… - сказал нерешительно Андрей. - Только несправедливо получается: одному покой, а другому…
- Справедливость в одном: получить покой, если ты заслужил его, - гнул свою линию потный Мыслитель.
- Еще как заслужил, - сказал Андрей с горечью. - Мало того, что контрольные, надо еще макулатуру собирать и металлолом сдавать… Марки в новый кляссер некогда переставить!
- Покой! Один покой! Движенья нет. Движенье - суета сует, - почти пропел Мыслитель, даже глаза прикрыв от неги.
Это последнее высказывание показалось Андрею несколько сомнительным. Но, с другой стороны, если отвлечься от его буквального смысла и принять во внимание лишь дух его, то очевидно получалось, что Андрей безусловно имеет право и даже в известном смысле обязан скинуть с себя лишнюю одежду и развалиться на травке, а потом с гиком и воплями обрушиться в ласковую теплую воду, которая так заманчиво играла солнечными зайчиками за ближайшим грабом (или дубом).
Но тут молчавший до сих пор Спиридоша вмешался в беседу, негромко, но самым решительным образом. Он исполнил незамысловатую песенку, от которой у Андрея всегда почему-то бежали мурашки по спине и становилось грустно и весело одновременно…
- …Посмотри, и ты увидишь, как веселый барабанщик в руки палочки кленовые берет… - пел Спиридоша, и Андрей, сдерживая накипающие почему-то слезы, слышал его с полуоткрытым ртом, и Мыслитель тоже слушал, застывши в каменной неподвижности, становясь с каждым тактом мелодии все неподвижнее, все мертвее, и когда песенка кончилась, Андрей увидел, что перед ним, действительно, сидит Роденов Мыслитель - каменный, опутанный тончайшей паутиной древних трещин, слепой, раскаленный солнцем… Статуя. Всего лишь каменная статуя. И даже не оригинал, конечно, а копия.
Осторожно переведя дух, словно боясь разбудить кого-то, Андрей на цыпочках обогнул каменный истукан и поспешил дальше, вперед, и ему больше не хотелось ни покоя, ни легкой жизни. Он испытывал нетерпеливое желание покинуть наконец этот обманчивый парк, который представлялся ему теперь ласковым, теплым, вкрадчиво и не спеша засасывающим человека болотом.
И он оказался наконец на обширной, посыпанной все тем же мелким песочком площади. Причем как-то вдруг, и сразу - в центре этой площади. Во все стороны от него многохвостой звездой расходились выложенные из кирпича узенькие тропки, и каждая вела к пестрораскрашенной кабинке. Кабинки эти окаймляли всю площадь по кругу. И, разумеется, на дверях каждой кабинки была табличка с надписью.
- ФИЛУМЕНИСТЫ, - читал Андрей, медленно поворачиваясь вокруг оси, - ФИЛОКАРТИСТЫ, НУМИЗМАТЫ, БИБЛИОФИЛЫ, БОНИСТЫ, ФИЛАТЕЛИСТЫ…
Кажется, здесь были предусмотрены кабинки для всех возможных человеческих хобби, страстей, страстишек и увлечений. Здесь были вполне понятные АВИАМОДЕЛИСТЫ, и смутно знакомые ТИФФОЗИ, и совсем непонятные ГУРМАНЫ. Были здесь МЕЛОМАНЫ, были здесь НАРКОМАНЫ, и даже АЛКОГОЛИКИ здесь были, хотя, казалось бы, какой человек в здравом уме и трезвой памяти согласится признать себя алкоголиком?
Надо было что-то выбирать. Сначала у Андрея возникла было лихая мысль: двинуть в неизвестность, выбрать каких-нибудь ФАЛЕРИСТОВ, и - будь что будет. Но потом он решил, что нет никакого смысла вводить еще и фактор неизвестности. Если уж сражаться, то с противником хорошо изученным. Поэтому он решительно зашагал по кирпичной тропинке, предназначенной для ФИЛАТЕЛИСТОВ.
После рассматривания марок и выстрела в Спиридона Андрей попадает через дверь, открывшуюся за отъехавшим шкафом, в какие-то железные дебри (трапы, решетки, балки, перила). В черновике дальнейшее описывается так:
Он [Комментатор - С. Б.] весь трясся от ненависти и даже подпрыгивал на месте - маленький, скорченный, оскаленный. Синие, желтые и оранжевые вспышки сигнальных фонарей озаряли его изможденное лицо аскета и фанатика с черными провалами глазниц. И плясал, дергаясь в слабой коротенькой лапке, отсвечивающий длинный ствол метателя молний, и в широком раструбе нетерпеливо мерцала, жаждая вырваться на волю, очередная белая ослепительная игла, свернутая в тугую, ясно различимую спираль.
- Дурак, безмозглый идеалист… - хрипел Комментатор Конь Кобылыч, подергиваясь и приплясывая. - Иди и сдохни! Иди и сдохни!..
От него исходили волны ненависти и страха, тугие и плотные, вполне ощутимые, от них леденело лицо и ерошились волосы. Андрей попятился, уперся спиной в какую-то мягкую, подавшуюся под давлением перегородку, попятился еще, навалился, и вдруг невидимая эта перегородка лопнула, как воздушный шарик, Андрея обдало холодом и запахом гнили, и он очутился в каком-то совсем другом месте, очень неуютном и неприятном.
Во-первых, здесь было темно, а во-вторых - холодно и сыро. Под ногами, при каждом движении, лязгала и грохотала какая-то железная решетка. Пахло мерзлыми поганками. Отвратительное, безнадежное место, из которого сразу же захотелось куда-нибудь выбраться и больше сюда уже никогда не возвращаться.
Впрочем, у этого места был и свой плюс: трясучий псих Конь Кобылыч отсутствовал вместе со своим лазером-гиперболоидом, и осознав этот несомненно положительный факт, Андрей поспешил взять себя в руки. Он был большим специалистом по взятию себя в руки. Сама жизнь воспитала в нем это умение, постоянно ставя его перед разнообразными дилеммами, вроде: или немедленно и хорошо помыть гору посуды, или заполучить всеобщий семейный бойкот на сорок восемь часов…
И едва только взяв себя как следует в руки, Андрей немедленно обнаружил, что ситуация на самом деле далека от полной безнадежности. Жить, оказывается, можно было и здесь.
Во-первых, оказалось, что здесь не так уж и темно. А во-вторых, - не так уж, в конце концов, холодно и сыро.
Под ногами, правда, была действительно железная решетка. Справа тянулась шершавая и мокрая стена, а слева металлические ржавые перила отгораживали человека от непроглядно черной пропасти. Сверху сочился жиденький рассеянный свет, и в свете этом угадывались наверху какие-то сложные конструкции, переплетение балок, решеток и кронштейнов. В общем, все это вместе было не то какой-то шахтой, не то внутренностями старинного океанского лайнера, а может быть, даже заброшенной тюрьмой. На большее у Андрея Т. фантазии не хватило, и он принял решение осторожно продвигаться вперед, держась на всякий случай поближе к стене.
Железо под ногами тряслось и грохотало, звуков было столько, будто не одинокий опытный разведчик совершает тайный рейд по тылам противника, а целая рота морских пехотинцев шагает в баню. Причем даже внезапное прекращение движения делу не помогало: еще долго после полной остановки все вокруг громыхало, лязгало и скрежетало, потом становилось тише, потом - значительно тише, а потом, уже минуту или две спустя, лязг и гуканье отражались, по-видимому, от каких-то далеких стен, возвращались, и все начиналось сначала.
В этих условиях попытки сохранить тайну передвижения теряли всякий смысл, и Андрей в конце концов решил шагать, как шагается, тем более что времени оставалось, судя по всему, совсем мало и некогда было уже разводить особую конспирацию.
Некогда было даже остановиться и попытаться понять, как дела у Спиридона. Собственно, и так было ясно, что дела у него - не ах. На всех диапазонах этот неисправимый болтун и менестрель теперь молчал или слабо покряхтывал, и только на УКВ мерно и неутомимо постукивал некий метроном. Время не ждало.
Железный же путь, между тем, несомненно вел куда-то вниз. Горизонтальные переходы все чаще сменялись железными ступеньками лестниц, и лестницы эти становились все длиннее и, судя по явно усиливающемуся лязгу и грому, все железнее. В стене справа изредка попадались двери с разнообразно-однообразными светящимися табличками: "ЗАПАСНОЙ ВЫХОД", "ВЫХОД ЗДЕСЬ", "ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД" и даже "ВХОДА НЕТ. ВЫХОД". Разумеется, эти призывы уже не могли обмануть человека. Один разок, из чистого любопытства, Андрей приоткрыл дверь с зазывной надписью "САМЫЙ ПРОСТОЙ ВЫХОД ИЗ", понаблюдал, как дедушка вдумчиво кушает чай с вареньем, и двинулся дальше - уже без лишних остановок. Ему было все ясно.
Похоже, что и загадочным владельцам этого железно-решеточного балагана тоже было уже все ясно. Чем дальше, тем все запущеннее выглядело их заманивающе-выманивающее хозяйство. Стали попадаться двери, надписи над которыми были разбиты, или горели только некоторые из букв, или вообще никакие буквы не горели, а сама дверь оказывалась заставлена то какими-то метлами и швабрами, то штабелем пустых ящиков из-под яиц, то шеренгами пустых бутылок.
Видимо, противник отказался уже от всяких попыток с помощью дезинформации, запугивания или подкупа остановить, задержать или обратить в бегство Андрея Т. И несомненно это была победа Андрея Т. Но была ли эта победа полной и окончательной? Следовало и теперь считать, что путь впереди открыт и можно без всяких опасений стремительно преследовать отступающего в панике противника? При обсуждении вопросов такого рода Андрей мог опираться, с одной стороны, на боевой опыт дедушки-подполковника, а с другой - на обширный материал, почерпнутый в свое время из батальной литературы и кино. Однако опыт дедушки было использовать довольно трудно, потому что, если судить по дедушкиным рассказам, наука побеждать сводилась к науке обеспечивать свое подразделение в достаточных количествах боевым питанием и пищевым довольствием. Что же касается литературы и кино, то Андрей в данный момент ничего не мог выкопать из памяти, кроме прекрасной, но довольно бесполезной сейчас фразы: "Наступать! Наступать! Они уже выдыхаются!.."
Между тем, разгулявшаяся фантазия с готовностью предлагала десятки вариантов игры за противника, как-то: скрытые люки в железной решетке, распахивающиеся, когда на них ступает нога человека; обрушивающиеся из-под невидимого потолка чугунные литые болванки, нацеленные точно в темечко; пропускаемый через ржавое железо галерей и лестниц ток высокого напряжения… и так далее, и тому подобное.
И та же самая фантазия обнаруживала полную беспомощность и скудость, когда речь шла об игре за самого Андрея. Если отмести варианты, совершенно не достойные человека, то оставалось только одно: приостановить стремительное продвижение, оглядеться, собрать информацию, спокойно обдумать сложившуюся обстановку.