В современных консюмеристских обществах бытует подозрение, будто любая форма самоуправления является непременно завесой для халатности или даже коррупции. Утверждается, что интересы "общества" должны защищаться структурами реального общественного контроля. Обычно они оказываются предельно механистичными, поскольку сложные и не поддающиеся фиксации достижения нужно перевести в некие измеримые "данные", которые понятны для непрофессиональной публики. Но что делать, когда подконтрольная деятельность, если не ограничиваться ее минимумом, не подлежит эффективному регулированию такого рода, поскольку ее качество – это вопрос компетентного суждения? В подобных случаях должен быть найден заменитель, нечто, способное стать реальным приближением к существующей ныне деятельности, чтобы можно было сохранить видимость общественного контроля. В рамках этой более общей логики британским университетам пришлось вложить слишком много сил и средств в эти мнимо объективные или прозрачные механизмы обработки и оценки, дабы показать – аудитории, настроенной довольно скептично, – что они на самом деле делают то, о чем говорят. Чтобы выполнить данное требование, университеты на самом деле должны предоставлять искаженную картину своей фундаментальной деятельности. Взять, к примеру, некоторые привычные фразы: университеты, говорят нам, должны "гарантировать доставку" учебной программы и т. п. Даже не слишком задумываясь, можно легко понять, что есть очевидные расхождения между образованием и пиццей, а потому и опасность, скрывающаяся в том, что людей, говорящих на этом языке, поощряют трактовать учебную программу и ее освоение студентами в качестве чего-то инертного, словно бы программа просто доставлялась к дверям ума. Менее очевидный момент обозначается зависимостью этой бюрократической риторики от представления о "гарантии доставки". Рискованное и непредсказуемое взаимодействие умов, которое, собственно, и должно состояться в процессе подлинного образования, не может быть в этом смысле "гарантировано". Преподаватель может написать отчет о том, что было сделано, но между таким отчетом и реальностью самого пережитого опыта все равно будет сохраняться разрыв. На самом деле не этого отчета требуют сегодняшние режимы "гарантии", т. е. фиксация опыта – не их мотив. Сегодня просят не предоставить какой-то отчет о том, как прошло обучение и как оно обогатило умы студентов, а дать подтверждение третьей стороне, что заявленные процедуры были соблюдены. Таков еще один пример ошибки подотчетности, т. е. веры в то, что процесс составления отчетов по какой-то деятельности в одобренной форме дает некоторую гарантию того, что нечто стоящее действительно было сделано.
Опасения, питающие собой сей пустой формализм, – не просто еще одно выражение более общей утраты доверия, хотя так оно и есть (опытному преподавателю не доверяют судить о том, изменились ли представления студентов благодаря определенному образовательному опыту и в каких отношениях). Это еще и симптом утраты веры в возможность рационального обсуждения ценности различных видов человеческой деятельности. В результате псевдообъективность процесса подменяет собой всегда спорное применение суждения. Мы убеждаем себя в том, что, несмотря на все несовершенства, режим "гарантии качества" по крайней мере ограничивает лень, некомпетентность и коррупцию; в том, что "общество" не потерпит ситуации, в которой не было бы той или иной формы "подотчетности"; наконец, в том, что это лучший исход из худших. Но все мы в этом коллективно заблуждаемся. Важная истина, о которой не говорят, состоит в том, что "гарантия" на самом деле не достигает заявленных целей: она просто указывает на то, что были соблюдены определенные процедуры. Неважно, насколько тщательно составляется и оценивается заявление о "целях и задачах" определенного учебного курса, и неважно, насколько пунктуально назначенный чиновник или комитет отчитывается в "выполнении" этих целей и задач, – все эти отчеты ничего не говорят нам о ценности действительно случившегося и не гарантируют того, что обучение и правда состоялось.
Утрата веры в возможность рационального обсуждения ценности различных видов человеческой деятельности распространяется по всей сфере высшего образования, хотя, конечно, выходит и далеко за его пределы. Опора на контролируемые обществом процедуры как замена разумного обсуждения предполагает бесконечную отсрочку суждения или по меньшей мере его погребение под слоями бюрократических отчетов, демонстративно нейтральных к ценностям. Но должно быть ясно, что в какой-то момент все же придется принимать решения в тех категориях, которые не зависят от риторики "целей и задач". В конце концов, если ограничиваться ею, можно составить вполне убедительное обоснование курса по той же астрологии. Его, вероятно, легко доставить, он может стать очень популярным и почти наверняка получит положительные студенческие оценки ("вы поймете, что вам понравился этот курс, несмотря на то, что сначала вы отнеслись к нему скептически"). Он может даже набрать много баллов в плане "подготовки к трудоустройству" (например, в банковской сфере или на фондовом рынке, а также, если брать места, более отвечающие этой специализации, на ярмарках или в молодежных журналах). Если только собрание факультета или отделения, где обсуждается первоначальное предложение по такому курсу, не найдет возможности обратиться к некоторым общим критериям интеллектуальной состоятельности и значимости, тогда, если оценивать в категориях "гарантии качества", не будет причин отказать институту в праве на "доставку" такого курса.
Еще одно дискурсивное искажение, отягощающее современное обсуждение университетов и выражающее еще один аспект оборонительной позиции, состоит в своеобразной концепции совершенства, которую можно условно охарактеризовать как принцип "стоянка запрещена". Какова бы ни была деятельность, она, как нам постоянно указывают, должна с определенной скоростью совершенствоваться. Стандарты нужно постоянно "повышать". Ориентиры существуют для того, чтобы преодолеть их. Когда такие фразы овладевают нашим сознанием, становится трудно доказывать то, что, если нечто уже достаточно хорошо делается, лучше продолжать в том же духе. Другие критики и раньше указывали на бессодержательность самого термина "совершенство", используемого в подобных контекстах: нет никакого абстрактного "совершенства", оно имеет смысл только как описательный термин, когда есть (а) уже сложившееся согласие относительно характера и ценности соответствующей деятельности и (б) некоторые согласованные средства достижения сравнительных суждений о том, насколько ценен каждый конкретный случай. Однако бессодержательность этого термина стала сегодня еще более кричащей, поскольку требуют того, чтобы "совершенство" стало "еще более совершенным", иначе оно может показаться самодовольным, ретроградным или чем-то таким же неприемлемым. (В недавнем объявлении об одной высокой административной должности в британском университете в качестве задачи для назначенного управленца выдвигалось требование вывести институт "за пределы совершенства", что представляется логичным итогом такой манеры речи.) Хотя должно быть самоочевидным то, что все виды человеческой деятельности постоянно подстраиваются под меняющиеся обстоятельства, сегодня необходимо решительно заявить, что во многих областях жизни представление о "постоянном совершенствовании" является противоречивым на чисто понятийном уровне.
Однако все эти современные патологии можно считать признаком более глубокой проблемы. В установках по отношению к университетам, нередко демонстрируемых политиками и другими представителями так называемого политического общества, заметна двусмысленность, порой граничащая с противоречивостью. С одной стороны, университеты хвалят как источники инноваций и креативного мышления; признается, по крайней мере риторически, что свобода исследования играет существенную роль в открытии новых идей. Но, с другой стороны, университеты критикуют за "самовлюбленное" культивирование "бесполезных" форм исследования; их, получается, надо постоянно принуждать, чтобы они служили общественным задачам. Отсюда вечная диалектика: университеты разрабатывают определенные темы, уходя все дальше в "академическом" направлении, тогда как правительства стремятся навязать им другие приоритеты и придумать формы регулирования, пытаясь (в каком-то смысле безуспешно) внедрить эти приоритеты на практике. Это неразрешимое противоречие, попытка управлять неуправляемым. Действительно, университетам часто велят: "Проявите оригинальность – но должным образом".
Все больше поощряется только одна манера правильного поведения: стало считаться не просто приемлемым или в некоторых случаях желательным, но и самоочевидным то, что мы должны показать, как любая финансируемая обществом деятельность "служит интересам экономики". Однако в таком требовании нет ничего самоочевидного, как раз наоборот. Как я уже указывал, в нем упускается вопрос о том, чему служит сама экономика. А если ответ, не такой уж самоочевидный, состоит в том, что экономика дает средства, позволяющие нам делать вещи, которые мы считаем по-настоящему важными, тогда, конечно, нам нужно начать с осмысления того, что на самом деле важно, а потом подстраивать под это экономическую деятельность. Большая часть современного дискурса подрывает саму себя, доказывая, что выполнение деятельности А оправдывается, только если показано, что она помогает заработать больше денег, хотя при этом признается, что цель этих больших денег – дать нам возможность продолжить делать такие вещи, как сама эта деятельность А. Конечно, фундаментальное затруднение скрывается в догматической позиции "благосостояния" как блага, но данная тема выходит за пределы этой книги. Однако если экономическая деятельность, по сути, является средством для чего-то другого, способом получения ресурсов, благодаря которым можно делать вещи, более интересные и значимые для людей, чем сама эта экономическая деятельность, тогда мы должны сказать не то, что расширение границ человеческого познания ценно, поскольку оно обеспечивает средствами для достижения благосостояния, а то, что одна из причин ценности благосостояния заключается именно в том, что оно дает возможность расширить границы познания. В противном случае мы можем прийти к положению, давным-давно спародированному Кейнсом, который сказал, что мы "можем выключить солнце и звезды, поскольку они не платят дивиденды".
Часть вторая
Пролог: поводы для защиты
Университеты нуждаются в адвокатах. Как мы поняли, в их характере, функции и ценности нет ничего самоочевидного. Чем больше от них ждут и чем больше государственных средств направляется на их поддержку, тем, естественно, больше они подчиняются контролю разного уровня. В Британии их деятельность стала предметом беспрецедентного внимания со стороны медиа, а также беспримерного в историческом плане политического регулирования. И именно поэтому, как поняли в последние годы на своем горьком опыте работники университетов, возникает потребность в защитниках. Масштаб невежества, непонимания и враждебности, отметивших собой столь многие публичные и политические комментарии касательно университета, представляется вопиющим, требующим исправлений и опровержения. Однако не совсем ясно, кто должен взять на себя эту задачу и какими средствами ее решать. Академические сотрудники тянут воз неимоверно возросшей преподавательской нагрузки, постоянно множащихся административных функций и подвязанного под оценки обязательства опубликовать еще больше статей. Да и в любом случае многие из них не имеют ни склонности, ни достаточной подготовки, чтобы писать полемические статьи или высказываться в общенациональных средствах информации, что, видимо, требуется. В результате сегодня сотрудников академии упрекают еще и в следующем: если университеты понесли ущерб от неправильных или неподходящих политических программ, то академикам, говорят нам, некого винить, кроме самих себя. Защиту своей деятельности они спустили на тормозах. И если они не желают высказываться, критиковать такие программы, пытаться привлечь на свою сторону общество, которое бы поддержало более просвещенные подходы, значит, заявляют обвинители, им надо смириться с последствиями своей робости, безразличия и замкнутости.
Главы, вошедшие во вторую часть этой книги, составляют попытку или ряд попыток высказаться и дать ответ. За одним исключением все они публиковались в той или иной форме ранее (большая часть главы VII ранее не публиковалась, но она основана на двух выступлениях на BBC Radio 3). Я слишком хорошо понимаю, насколько ограниченный результат могут дать такие кратковременные набеги, совершенные по тому или иному случаю. Эти статьи были написаны за два последних десятилетия как ответы на отдельные эпизоды в эволюции мучительно сложных и неравных отношений университетов и правительства. Я собрал их здесь вместе в том числе и для того, чтобы привлечь внимание широкой публики к представленным в них аргументам, а также в качестве небольшого доказательства неправоты того обвинения, которое я только что изложил. И должен подчеркнуть, что мой голос был не одинок; на самом деле, я выражал свое мнение намного спокойнее и реже, чем некоторые заслуженные коллеги, которые годами высказывались примерно в том же духе. Так что неправда, будто все академики по этим вопросам отмалчивались.
Тем не менее воздействие всех этих доводов и возражений на тех, кто принимает и выполняет решения, касающиеся университетов, было, насколько я могу судить, практически незаметным. Здесь в наши размышления необходимо внести ноту унылого реализма. В последние два десятка лет был создан солидный корпус последовательной и убедительной критики различных мер, нанесших такой значительный ущерб британским университетам, начиная с навязанных корпоративных структур управления и заканчивая несколькими вариантами плохо продуманных процедур оценки. Внешний наблюдатель должен был бы прийти к выводу, что критики, следуя одному модному выражению, "одержали интеллектуальную победу". Но даже если так оно и есть, это была совершенно бесплодная победа, поскольку громкая, убедительная и нередко сокрушительная критика, судя по всему, возможно, и оказала какое-то влияние на выработку политического курса, но совсем незначительное. На доводы никто не отвечал, их просто игнорировали. Так что если уж говорить о логичном выводе, то скорее нужно винить не академиков, которые якобы не высказывались с должной убедительностью, а тех политиков и чиновников, которые просто не стали слушать.
Конечно, все мы, в общем-то, понимаем: чтобы хоть как-то повлиять на решения политиков и их советников, нужно направить немало усилий на лоббирование, налаживание связей, кампании, т. е. нужно постоянно оказывать давление. Никто не думает, что политика изменится за один день благодаря какой-то статье, пусть и хорошо аргументированной. Все понимают, что формирование и реализация курса в области высшего образования – это опирающееся на дебаты и консультации разных уровней долгосрочное предприятие, которое подчинено различным политическим, финансовым и электоральным ограничениям. Но это также должно означать, что в данные процессы вовлечено много групп, которые, видимо, все же должны прислушиваться к различным разумным возражениям больше вечно занятого министра. Такая критика порой лишь демонстрация того, что категории или отправные посылки какого-то предложения не подходят или что в итоге они изувечат то, что, собственно, и должны регулировать. Но так же часто есть место и для того, что философы называют "имманентной критикой", т. е. когда демонстрируется, что, даже если принять посылки какого-то предложения, они, стоит их применить на практике, обнаружат свою самопротиворечивость и несостоятельность. Чиновники, стратегические советники, работники различных квазиНПО и университетские управленцы особенно чувствительны к критике такого рода, поскольку им с самого начала приходится объяснять и оправдывать свой курс, а потом делать все, чтобы он работал. Ни один разумный менеджер не желает застрять с предложением, которое, как он сам хорошо понимает, имеет ряд очевидных пробелов и уязвимо для возражений, а потому вряд ли способно получить поддержку тех, к кому оно должно применяться. Таким образом, критикам политики в сфере британского высшего образования нет нужды разделять неубедительную инсайдерскую фантазию о том, что им будто бы надо непременно "пробиться" к Питеру Мендельсону, Дэвиду Виллетцу или кому-то другому, кто в данный момент несет политическую ответственность за подобные курсы. Реалистичнее и в долгосрочной перспективе, возможно, эффективнее сосредоточиться на промежуточном уровне публичного обсуждения, на котором те, кто обязан проводить предложенный курс, должны как-то ответить на доказательства его нелогичности и необоснованности.