Гитлеру сотоварищи не было никакого резона запугивать до умопомрачения будущих господ мира. Если бы они постоянно страдали от страха перед собственными словами и поступками, быть господами им удалось бы вряд ли. И национал-социалисты понимали это прекрасно. Напротив, они всеми силами старались поддерживать в своих подданных ощущение свободы, старательно маскируя ее отсутствие. "В Германии человек не свободен поступать так, как ему заблагорассудится, поскольку ничем не ограниченная свобода погубила бы Германию, – заявляли они. – Свобода не означает жизнь в свое удовольствие. Свобода не означает, что можно спасать свою жизнь за счет трусости. Свобода – это когда человек идет в направлении, которое указывает ему долг. Все остальные – рабы самих себя. Свободный человек служит интересам государства, он горд и честен и является опорой нации и государства. Истинно свободный человек возвысится над собой. Он служит тогда, когда другие празднуют. Но эта служба не унижает, а возвышает его и делает свободным. Жарким летом вода в колодце может иссякнуть. С большим трудом днем и ночью кто-то станет рыть новый колодец. Никто ему не приказывает заниматься этим. Но для него это радостная обязанность – найти воду для детей, женщин и своих товарищей. Другой занят только собственными удовольствиями. Первый – свободный человек благодаря тяжелому труду, который он избрал по своей воле. Второй – раб своих страстей и желаний. Может быть, в пивной он заявляет, что человек рождается свободным и может делать все, что хочет. Но думающий только о себе – раб и лишен свободы, а думающий о других – властелин и поистине свободен". Интересный подход. Объявить коллективизм и необходимость отказа от личного ради общественного – проявлением свободы! Пропагандируются фактически те же тезисы, которые мы знаем по собственному опыту, но с учетом национального характера, они адаптированы к германской почве. Недаром немцы, жившие в то время, по сей день вспоминают предвоенное десятилетие как прекрасную пору. Без всякой симпатии к Гитлеру, безотносительно ко всему. Просто для них то время было и правда весьма неплохим. Они чувствовали себя свободными, защищенными и верили в то, что их ожидает великое будущее. Ну и благосостояние, растущее как на дрожжах, после того, как Гитлер вывел страну из экономического кризиса, разумеется, тоже играло свою роль. Так что для них никакой "империи страха" не существовало. Они-то как раз чувствовали себя лучше некуда.
Для кого же в таком случае предназначалось растущее число ИТУ? Как раз для тех, для кого Третий рейх с приходом к власти НСДАП превратился в империю страха, – для политических противников правящей партии и тех, кто по тем или иным признакам – национальным, религиозным, сексуальным – был для национал-социалистов чуждым элементом. Честно говоря, о судьбе, скажем, еврея в Германии после прихода Гитлера к власти страшно даже задумываться. Разумеется, и до того, как НСДАП встала у руля государства, к евреям относились неприязненно, но то, что началось, как только у национал-социалистов оказались развязаны руки, не вяжется ни с какими представлениями о здравом рассудке. Впрочем, об этом много написано до этой книги и будет немало написано после, а о корнях антисемитизма речь шла в одной из предыдущих глав.
Мы же говорим о том, что концентрационные лагеря и тюрьмы не вызывали у рядового немца, а тем более у члена СС никакого раздражения или удивления. Причем тут нужно уточнить вот что: в Советском Союзе наличие концентрационных лагерей тоже не вызывало раздражения и удивления. Все, кто проявлял подобные эмоции, рано или поздно сами оказывались в числе обитателей ИТУ. Однако отношение к системе ГУЛАГа было схоже с отношением к некоему неизбежному бедствию, с которым нужно смириться, чтобы выжить. В Германии же времен правления Гитлера все было несколько иначе: немцы – те, кто был осведомлен о числе и масштабах концентрационных лагерей, а, надо сказать, таковых было отнюдь не 100 процентов, – были убеждены, что подобного рода учреждения являются проявлением заботы государства об их безопасности.
Кстати, раз уж мы говорим о безопасности, стоит сказать еще и о том, что среди заключенных "кацет" было немало банальных уголовников: вряд ли когда в догитлеровские времена криминальная полиция Германии работала настолько успешно и эффективно. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться со статистикой: с июля 1934 года, когда была утоплена в крови вольница штурмовиков, уровень преступности резко упал. Конечно, ликвидировать преступность полностью не под силу ни одному режиму, пусть даже он контролирует все области жизни подданных, однако быть преступником в Третьем рейхе было смертельно опасно. Особенно учитывая, что крипо – криминальная полиция – стала одним из подразделений ордена СС и могла рассчитывать на всемерную поддержку со стороны других его составных элементов.
Еще один интересный момент – тезис о незнании и неинформированности немцев. Очень часто авторы мемуаров и воспоминаний заявляют о том, что они были не в курсе относительно происходящего в концентрационных лагерях, да и вообще зачастую не знали, где эти лагеря находятся и как называются. Вот, например, типичное утверждение такого рода: "Об уничтожении евреев мы не знали ничего, хотя нам и было известно о концентрационных лагерях. Однажды мы видели, как на спортивной площадке собрали много евреев, которые затем вместе пошли к вокзалу. Но о том, что случилось с ними дальше, мы не имели понятия". Автор этих слов был во времена правления Гитлера школьником, ему нет никакой нужды обелять тот режим или пытаться выставить в лучшем свете себя, так что можно вполне принять его воспоминания на веру.
Однако не менее часто высказывается и сомнение в искренности такого рода заявлений. Чаще всего, правда, в основе этого сомнения голые эмоции и желание уличить "фашистов" в лицемерии и желании обелить гитлеровский режим. Истина же, как водится, где-то посередине.
С одной стороны, большинство концлагерей были "неофициальными", чтобы не сказать – секретными. О существовании некоторых из них знали не все партийные руководители, что уж тут говорить о рядовых членах СС или простых обывателях. С другой – мы можем смело утверждать, что в этом случае речь идет о психологическом блоке, прекрасно сработанном пропагандистами из ведомства Йозефа Геббельса. Немцам была просто не нужна, не интересна тема концлагерей. Их не занимала судьба евреев и коммунистов. В том случае, разумеется, если коммунистами, социалистами или гомосексуалистами не оказывались их близкие. Но и в этом случае пропаганда и инстинкт самосохранения, помноженные друг на друга, срабатывали однозначным образом: обыватели, сами того не замечая, старательно обходили щекотливую тему, избегали острых углов. Для них пенитенциарная система Третьего рейха со всеми ее ужасами и беззакониями типа "превентивного заключения" оставалась как бы по ту сторону реальности.
Превентивное заключение – понятие, разработанное национал-социалистическими юристами для борьбы с противниками партии и потенциально опасными субъектами. По решению одного из полицейских подразделений СС – тайной государственной полиции гестапо, криминальной полиции крипо, полиции поддержания правопорядка орпо или службы безопасности СД – практически любой гражданин Германии мог быть задержан и помещен под "охранительный арест" без предъявления обвинения. В качестве превентивной меры, якобы для предотвращения преступной деятельности. В основу этой, мягко говоря, необычной практики лег "Декрет о защите народа и государства", изданный 28 февраля 1934 г. имперским президентом Паулем фон Гинденбургом, донельзя напуганным поджогом Рейхстага.
Но что же тогда можно сказать о тех, кто имел к концентрационным лагерям непосредственное отношении, то есть охранял их, обеспечивал конвоирование, содержание и ликвидацию заключенных? В принципе ничего нового. Все сказанное о них ранее вполне справедливо и может быть подтверждено многократно. Оставляя за кадром возможные споры о масштабах их преступлений – а такого рода споры идут постоянно: одни старательно занижают число жертв, другие, напротив, не менее старательно его завышают, – мы можем только сказать, что речь идет о преступниках. И тут в общем-то безразлично, за кем какая степень вины, потому что в одном ряду оказываются и те, кто отдавал приказы о строительстве лагерей, и семья садистов Кох – любителей поделок из человеческой кожи, и фанатик Йозеф Менгеле с подручными, ставивший опыты на людях, и обычные тупые служаки из внешней охраны. Безразлично – кто и в какой мере принимал участие в действиях, немыслимых как для нынешней культуры, так и для эпохи темных веков, в которую так стремилась вернуться Германия. Даже самого безумного рыцаря той поры, самого безумного викинга, готового вырезать ради добычи целое поселение, масштабы бойни, устроенной в Третьем рейхе, повергли бы в ужас и содрогание.
Собственно, именно поэтому мы не можем и не будем утверждать, что организаторы и исполнители этого преступления были типичными представителями немецкого народа. Для того чтобы принимать участие в подобном, необходим некий особый тип личности, никак не соответствующий нормальному менталитету немца. Не будем мы утверждать и того, что те, кто имел отношение к системе "кацет", имели отношение к гвардии. Да, все они носили черный мундир и входили в состав СС, однако с кастой кшатриев, в которую должен был по первоначальному замыслу превратиться орден, у них не было ничего общего.
На самом деле тут скрывается настоящий парадокс, самим своим существованием мешающий понять суть организации СС. С одной стороны – орден представлял собой воплощенную мечту помешанного на древней истории мальчишки, каким был когда-то Гиммлер, мечту о возрождении традиций рыцарских орденов, о завоеваниях тевтонских рыцарей, дисциплине иезуитов, храбрости меченосцев. С другой – это организация, созданная руками государственно мыслящего человека, которая объединила в своем составе подразделения, отвечающие за поддержание порядка в стране: полицию, тайный сыск и элитные воинские подразделения. С третьей же – это бесформенный конгломерат самых разных отделов, управлений, структурных элементов, собранных воедино с целью сконцентрировать в одних руках как можно больше власти. Без разбора, чем за эту власть придется платить. И так эта бесформенность, расплывчатость структуры не вяжется с присущей немецкой культуре систематичностью, что большинство исследователей истории Третьего рейха стараются не останавливать на ней взгляд, не сосредотачиваться. Просто потому, что проще не замечать подобной алогичности и писать отдельно о войсках СС, восхищаясь ими как достойным противником, а отдельно – о концлагерях и карательных группах особого назначения, стараясь не замараться в описываемой грязи. Просто потому, что описывать орден в целом – задача неблагодарная и практически невыполнимая.
Итак, что же мы скажем о морали и нравственности охранников концентрационных лагерей? Скажем, что речь идет о людях, ее лишенных. Если не полностью, то в весьма значительной мере. Да и людях ли в полном смысле этого слова? В лучшем случае речь идет о тупых автоматах, со всем возможным тщанием выполнявших приказы, в худшем – о садистах и извращенцах, которых всегда так много в пенитенциарной системе любой страны. Тем более опасных, что на их комплексы и психические расстройства наложилось представление о себе как о представителях высшей расы, существах исключительных. Если будет позволено автору воспользоваться словечком из лексикона описываемой эпохи, именно они и были недочеловеками в полном смысле этого слова.
Кстати, вопреки укоренившемуся представлению им отнюдь не всегда удавалось остаться безнаказанными, как им бы этого ни хотелось. Если верить официальным документам, смертные приговоры за незаконное убийство заключенных и злоупотребление служебным положением не были среди надзирателей и охранников концентрационных лагерей такой уж редкостью.
В принципе то же самое можно сказать и о членах карательных подразделений. Недаром гвардейцы войск СС презирали их больше, чем представителей "низшей расы", с которыми им приходилось воевать. В самом деле, для того чтобы фотографировать "на память" сцены казни, а потом носить эти фотографии с собой, нужно было быть уж очень "специальным" человеком. Правда, из кого формировались подобного рода подразделения, видно хотя бы и по уже упоминавшейся выше дивизии Дирлевангера. О какой же морали тут можно говорить?
Наконец, последнее, о чем стоит сказать в этом разделе: о негерманских войсках, воевавших под флагом СС. Их можно было бы и не упоминать, потому что к немецкому менталитету, немецкой культуре – всему немецкому они отношения не имеют, однако они внесли свой, довольно весомый вклад в формирование образа эсэсовца. Дело в том, что, как это ни странно, среди солдат такого рода подразделений – как Восточнотюркское войсковое соединение, Эстонский добровольческий легион, Кавказское войсковое соединение, Латышский добровольческий армейский корпус, гренадерская дивизия "Эстланд" и другие – весьма часто бывала замечена какая-то необычная, звериная жестокость по отношению как к противнику, так и к представителям их собственного народа. Отчего это происходило, сейчас, по прошествии стольких лет, объяснить сложно. То ли дело в том, что для службы в подобных подразделениях подбирали специальный контингент – в конце концов, служить в войсках СС, будучи евреем, дело не совсем обычное, – то ли в том, что вступление в подразделения СС вызывало у рекрутов некое чувство безнаказанности, какое обыкновенно приносит членство в мощной организации. Применялись подобного рода подразделения в тех ситуациях, когда на надежность кадровых гвардейцев можно было не рассчитывать, – для карательных акций, подавления восстаний, операций против партизан. Гвардия, как уже говорилось, могла и отказаться от участия в действиях, противоречащих кодексу чести. Как бы там ни было, иностранные легионы СС прославились своей жестокостью. Впрочем, пытаться оправдать войска СС, свалив всю вину на негерманские части, было бы просто глупо: в конце концов, приказы им отдавали немецкие офицеры, а операции планировало немецкое же командование. Однако не упомянуть о том, что германские офицеры часто бывали поражены, скажем, жестокостью русских или украинцев, состоявших на службе у оккупационных властей, нельзя. Случаев такого рода зафиксирована масса: часто именно русские полицаи и шуцманы оказывались опаснее представителей СД и тайной государственной полиции, наделивших их властью. Что еще раз подтверждает старый тезис о том, что более злых врагов для нас, чем мы сами – сложно было бы и придумать.
Тут, собственно, можно и завершить этот сложный раздел. Завершить утверждением, что ни типичного гвардейца, ни уж тем паче типичного немца той поры нельзя равнять ни с охранником или надзирателем концентрационного лагеря, ни с карателем "особых подразделений". И уж тем более не стоит отождествлять его ни с полицаем, сводящим старые счеты при новом порядке, ни с коллаборационистом, ведущим себя на родине хуже самого ярого оккупанта. Здесь необходима очень четкая граница, ибо в противном случае те, кто заслуживает самого сурового суда и достоин ненависти и презрения, так и будут впредь, как прежде, бросать зловонную тень на тех, кто просто жил в то непростое время. Жил, по мере сил и возможностей сохраняя свое лицо.
Заключение, или Какие мифы отправить на свалку
Ну что ж, настала пора подвести итоги этого, надо сказать, непростого разговора о морали и этике, чести и верности и о том, насколько привычный для нас образ врага, сложившийся отчасти под влиянием военной пропаганды, отчасти на основании литературных и кинематографических штампов, соответствует реальности. На чем же мы остановимся? Была ли мораль и нравственность у подданных Адольфа Гитлера или мы будем вынуждены заявить, что целая нация на двенадцать лет впала в буйное помешательство, превратившись в скопище нелюдей и мерзавцев?
Разумеется, такого рода превращение – это нечто из разряда фантастики. Правда, скажем, для Стивена Кинга такой сюжет был бы просто находкой, но для тех, кто хочет мало-мальски разобраться в сути вопроса, выяснить, в чем тут дело, подобного рода объяснение никак не подходит. А значит – нужно копать гораздо глубже, не списывая все на одержимость подданных и бесноватость главы государства. Собственно, чем мы и занимались на протяжении всего нашего повествования. И что же мы видим на дне нашего раскопа? Довольно интересные находки.
Во-первых, внезапно куда-то исчезает убежденность в том, что это именно национал-социалисты придумали концентрационные лагеря. Удивительное дело! Оказывается, на Нюрнбергском процессе изобретатели концлагерей и те, кто активнейшим образом их использовал против собственного народа, судили своих последователей и коллег. В принципе теперь, по прошествии лет, очень много странного и непонятного оказывается связано с этим процессом. Оставшиеся невыясненными факты, непонятные признания, странные смерти среди подсудимых и осужденных заставляют задуматься об истинных его целях. И как ни печально, за благородным стремлением покарать тех, кто по-настоящему виновен в преступлениях против человечества, проглядывает временами желание просто устранить тех, кто слишком много знал, скрыть собственную вину или связи с вождями рейха. Слишком уж все было поспешно, слишком многое осталось невыясненным. А любая неясность, неточность порождает мифы, подчас более опасные, чем точные факты. Именно исторические мифы позволяют нацизму в том или ином виде существовать по сей день. Если бы все, что связано с Третьим рейхом, оказалось на поверхности, стало доступным для публики, – все, как отрицательное и страшное, так и несущее в себе разумное зерно, – не могло бы быть и речи о какой бы то ни было романтизации национал-социализма.