О Вадиме Туманове знаю мало. Знаю, что старатель. Знаю, что сидел. Знаю, что дружил с Высоцким, и последний даже посвятил ему несколько песен – в частности "Был побег на рывок" (о том, как Туманов бежал из лагеря) и совершенно дурацкую "Вачу" (собственно про старателей). И больше ничего о Туманове не знаю – неинтересно.
А тут мне подарили странную книгу – юбилейный сборник газеты "Социалистическая индустрия", изданный небольшим по советским меркам тиражом к двадцатилетию газеты, это восемьдесят девятый год. В том же восемьдесят девятом году газета была неизвестно почему закрыта, оказавшись единственной газетой ЦК КПСС, ликвидированной в горбачевские времена. Но составители сборника об этом, конечно, еще не знали, в предисловии главного редактора много пафосных слов о перестройке и надеждах, с ней связанных, а дальше – самые яркие очерки, которые в "Социалистической индустрии" за двадцать лет печатались.
Советская журналистика – явление специфическое. Найти в море слов и сложноподчиненных предложений хоть какой-нибудь (хотя бы что "смежники подкачали") смысл – это требует определенных навыков. Вот я и тренировал эти навыки, читая все очерки подряд: о подвиге какого-то сталевара Грязнова, об автомобиле "Москвич-2141", который не уступал бы лучшим мировым образцам, если бы не пресловутые смежники, о нехватке мест в общежитиях для лимитчиков Ленинграда, – ну и так далее, о чем еще могла писать газета с таким названием. К концу книги я устал, и очерк "Вам это и не снилось", датированный уже маем 1987 года, то есть самой перестроечной перестройкой, когда "ленинские нормы" еще причудливо переплетались с "общечеловеческими ценностями", просто пробежал глазами, не вчитываясь. Однако текст "Хочу жить богато", который шел в сборнике следом за этим очерком, заставил меня вернуться к "Вам это и не снилось". Очерк оказался интересным.
В Чите убили водителя местной старательской артели. Как выяснило следствие, водитель собирался увольняться, а председатель артели не хотел, чтобы тот уходил. Пришлось убивать. На место события выехал спецкор "Социндустрии", который выяснил, что это только так называется – артель, а на самом деле самая настоящая организованная преступная группа. Автор пишет: "Ныне, когда кооперативы растут как грибы, возьмемся предостеречь тех, кто умиляется при виде любой подобной вывески. Эта прогрессивная форма хозяйствования, открывающая, несомненно, большие возможности для деловых, предприимчивых и честных людей, в то же время оказалась очень удобной и для деляг и преступников". И приводит в пример артель "Печора", которую тогда возглавлял Вадим Туманов.
Набор обвинений в адрес Туманова в статье – такой очень советский компромат: попринимал на работу каких-то министерских родственников, которым платит зарплату, при том, что они живут в Москве и в артели не были ни разу. Министерство за это не обращает внимания на то, как Туманов ворует, а он ворует, дома себе на курортах строит, а поваром у него в доме работает шеф какого-то московского ресторана. Словом, "все будет хорошо, если золото, этот скользкий металл, будут добывать люди с чистыми руками".
Следом, как уже было сказано, идет статья "Хочу жить богато". Продолжение предыдущей. Из нее мы узнаем, что после того очерка тему продолжили журнал "Коммунист", газеты "Московские новости", "Советская Россия", "Строительная газета", "Литературная газета" и телепередача "Взгляд". Во всех этих СМИ прошли материалы в защиту Вадима Туманова, который, во-первых, "прораб перестройки", во-вторых – "жертва сталинских репрессий", в-третьих – "близкий друг Высоцкого". И на этого человека с несправедливыми нападками покушается "Социалистическая индустрия".
"Откуда эта кампания? – спрашивает журналист "Социндустрии". – Неужели опять по указке сверху, как это бывало в не столь давние времена? Нет, в данном случае это никак не проходит: Центральный комитет партии принял специальное постановление, в котором признал статью "Вам это и не снилось" правильной. Значит, остается только одно объяснение: кто-то снизу, обладая очень широкими возможностями, сумел воспользоваться гласностью и срежиссировать кампанию в защиту Туманова по своему сценарию". В общем, обиделась "Социалистическая индустрия" и решила доказать, что ее автор был прав, называя Туманова нехорошими по советским меркам словами. Сделать это оказалось просто. Во-первых, журналисты выяснили, что свой первый срок Туманов получил за хищение из столовой пароходства, в котором тогда матросил, какой-то крупной суммы. Второй – за то, что во время ограбления кассы того же пароходства Туманов стоял с ножом около спящего сторожа, чтобы, если тот проснется, его зарезать. Еще в лагерной характеристике, которую раздобыли авторы статьи, было сказано, что Туманов "пользуется большим авторитетом среди воров-рецидивистов, в марте 1951 года отказался ото всех видов работы, порезав кожу живота лезвием бритвы". Еще в статье было интервью уволенного из артели старателя, который рассказывал, что "план выполнили, но на трудодень получили по восемь рублей. Как нам потом объяснили, Туманов задолжал государству огромную сумму, вот ее и покрыли за счет нас".
Заканчивается статья так: "До поры до времени такие, как Туманов, пребывали в тени, предпочитая не высовываться, втихую ворочая миллионными состояниями. Теперь эти малознакомые нам силы вышли на арену борьбы за перестройку. Действуют, наступают, пытаются расширить и укрепить свой плацдарм в обществе. И надо признать – им есть на кого опереться. Пока мы по привычке спорим со всяким там "левым инакомыслием", они, эти силы, готовят прорыв фронта перестройки, под ее лозунгами, извратив под себя ее смысл и суть".
Автор статьи в "Социалистической индустрии" в своем восемьдесят седьмом году еще не знал, что никакого фронта перестройки в социалистически-индустриальном смысле нет и не было, а самой газете с милым, нелепым совковым названием оставалось существовать считанные месяцы. Я не знаю, почему закрыли эту газету, но думаю, что именно поэтому: противостоять приличному обществу намного сложнее и опаснее, чем противостоять, как говорили тогда, административно-командной системе, или, как мы говорим сейчас, государству. Попробуйте сегодня сказать в приличном обществе что-нибудь негативное, допустим, о Данилове с Сутягиным. Или о свободолюбивом украинском народе, будь он неладен. Ничего хорошего не выйдет.
Вот и о Туманове годы спустя пишут совсем по-другому, чем когда-то в "Социндустрии": "Какие нужны слова, чтобы поведать о человеке, который заложил основы современных производственных отношений в России, вопреки господствовавшей идеологии, подавлявшей любые проявления предпринимательства?" Знаю, что к словам советских журналистов нужно относиться очень осторожно, но в этом случае почему-то верю именно им, а не тому, что в витрине книжного на Тверской пишут о "легендарном золотопромышленнике" Виктория Токарева и Станислав Говорухин. И, думаю, я прав.
19 января 2005
Тридцатая любовь
Литературные, как, впрочем, и всякие другие пристрастия – явление очень субъективное, и я не хочу никому навязывать свое мнение (тем более что и не получится – даже если бы хотелось), но всерьез считаю роман Владимира Георгиевича Сорокина "Тридцатая любовь Марины" одной из, может быть, пяти лучших книг, когда-либо написанных на русском языке.
Уж не знаю, насколько справедлив был автор к действительности одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, в котором происходит действие романа (наверняка справедлив), но то обстоятельство, что сюжет книги идеально ложится на действительность, окружающую меня сегодня, здесь, в Москве две тысячи пятого, – вот от этого обстоятельства мне, честно скажу, делается не по себе. Все, что есть сейчас, слишком похоже на происходившее вокруг Марины, и, наверное, то, что я, автор этой колонки, – не женщина-лесбиянка, является единственным различием между мной и сорокинской героиней.
Поясню. Марина у Сорокина – девушка, чья социальная активность, безусловно, выше средней по стране. Она тусуется с какими-то панками, поющими песню "Наблюй, наблюй, а вытрет мать моя" и пьющими мочу из стаканов (на то автор и калоед), пьянствует с американским славистом, изучающим русский мат и декламирующим стихи Баркова, ходит в гости к диссидентам, которых главная забота – очередная голодовка находящихся в лагерях соратников, дружит с чиновником из ЦК, подкармливающим ее пайками из спецбуфета, и так далее; иными словами, все, абсолютно все формы живой жизни в тогдашней Москве доступны Марине, мимо нее не проходит ничего.
И она, будучи девушкой неглупой, даже прямо скажем – умной, прекрасно понимает, насколько убога и омерзительна эта живая жизнь. Насколько чудовищны и панки, и диссиденты, и славист, который, напившись, выкрикивает что-то русофобское, на что Марина как нормальный русский человек искренне обижается. Круг за кругом проходит она этот советско-интеллигентский ад, понимает, что по-хорошему ей нужно срочно из этого ада вырваться, – и вырывается. Куда? А путь только один. Такого мощного финала нет ни у одной самой великой книги – оргазм с парторгом (та самая тридцатая любовь) под звуки гимна, утром – портрет Солженицына в костер и, по протекции того же парторга, – на завод. Язык незаметно становится из живого суконно-соцреалистическим, героиня вдруг называется уже не Мариной, а по фамилии – Алексеевой, а еще через сколько-то страниц – и вовсе товарищем Алексеевой, и многостраничная компиляция из газетных передовиц и генсековских речей, в которую так же незаметно превращается повествование, совсем не удивляет – а как иначе? Тут без вариантов – либо "Наблюй, наблюй, а вытрет мать моя", либо "Следует усовершенствовать нормативные документы по вопросам материального поощрения изобретателей и содействующих им работников, установить строгий контроль за правильным расходованием средств, ассигнуемых на эти цели. Изобретатели вносят ценный вклад в научно-технический прогресс. Пусть же плоды их дерзаний и творчества лучше служат дальнейшему повышению экономического и оборонного могущества социалистического Отечества, росту благосостояния советских людей".
Хочу извиниться за такой продолжительный пересказ. Но, простите, это, в самом деле, феноменально – все формы жизни сегодня по умолчанию оппозиционны, как и в восемьдесят третьем: те же диссидентские голодовки в лагерях и на воле, те же малоприятные контркультурщики, циничные государственники, русофобствующие иностранцы и так далее.
И единственная альтернатива всему этому ровно одна. Надевать майку с текстом гимна на спине и строиться в колонны на Ленинском проспекте или где-то еще – где скажут. Слушать, как либеральная интеллигенция дразнит тебя быдлом, и главное – привыкать к тому, что никому не интересно, как тебя зовут.
Это действительно так. Нетрудно представить, как можно дружить с Ильей Яшиным, или Ириной Воробьевой, или с любым из национал-большевиков – будь то пресс-секретарь "тоталитарной секты" Саша Аверин, лидер московских нацболов Сергей Смирнов или редактор "Лимонки" Алексей Волынец. А представьте себя в дружеских отношениях с Василием Якеменко. Это же нонсенс, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Василий, конечно, гений молодежного маркетинга и персона с отчасти магнетическим обаянием, но представить его своим другом – ну как? У него же нет никаких особых примет – никто даже из хорошо его знающих не вспомнит, какую музыку слушает Василий, какие книжки и фильмы любит, как предпочитает проводить свободное время, за какую футбольную команду болеет и так далее.
Года три-четыре назад в Калининграде я жил с родителями и поэтому часто ночевал в гостинице "Патриот" неподалеку от дома. В баре этой гостиницы чуть ли не каждый раз встречал одного парня, функционера "Идущих вместе" из Москвы. Он регулярно приезжал в Калининград, помогая организовываться местной организации этого движения, а "Идущие" арендовали этаж в том же здании, где была моя тогдашняя редакция (я даже однажды, прельстившись дефицитной тогда майкой с Путиным, зашел к ним и записался в "Идущие" – и, кстати, до сих пор не выходил из организации), я часто видел его в нашем редакционном дворе, поэтому, встречая его в гостинице, всегда здоровался с ним, перебрасываясь дежурными фразами. И когда я заметил его на недавнем съезде "Наших" среди функционеров уже этого, нового движения, действительно обрадовался ему как старому знакомому. Позвал его где-нибудь посидеть и поболтать – типа по старой дружбе.
Поболтали, ага. Сидишь, говоришь с человеком – а он тебе в ответ так непринужденно сыплет цитатами из манифеста "Наших": глобальное лидерство, поколение пораженцев и так далее. Вначале думаешь – издевается, потом понимаешь: да нет же, они действительно по-другому не умеют разговаривать, вот в чем дело-то.
Я работаю в газете "Коммерсантъ", главным акционером которой является Борис Абрамович Березовский. Я не могу сказать о себе – мол, работаю на Березовского. И не потому, что я такой смелый и бескомпромиссный, а потому что не требуется от меня, чтобы я на Березовского работал, шел в ногу с его пропагандистами, воспевал украинскую революцию и называл Путина кровавым карликом.
А от государственников именно что требуется шагать строем – шаг, как говорится, влево, шаг вправо и так далее. Про "Комсомолку" даже говорить уже не стоит – да если бы одна "Комсомолка". Вот появилась молодежная газета "Реакция", сотрудники которой сами называют ее "сурковским проектом". На ощупь приятная, такие тонкие глянцевые страницы, как "Спидинфо" в детстве. Содержание поражает незыблемостью и откровенностью идеологической линии. В каждом номере что-нибудь нехорошее о растущих на одной ветке лимонах и яблоках и что-нибудь хорошее о "Наших". Знаете, как называлась статья об их акции на Ленинском? "60 тысяч чувств локтя" она называлась. В финале "Тридцатой любви Марины" эти "чувства локтя" очень органично смотрелись бы рядом с "Надо всячески искоренять шаблонный подход к организации учебы, разработка учебных программ должна идти с учетом конкретных условий отрасли, интересов слушателей", – и это действительно ужасно. Ну не верю я, что альтернативой уродцам, разрывающим на сцене "Евровидения" пластмассовые цепи, может быть только такая мертвечина! Вот я не хочу оранжевой революции в России, и куда мне идти, чтобы работать в согласии с совестью? Если наша власть действительно озабочена сохранением суверенитета, предотвращением внешнего управления и прочими важными вещами, какого черта она хотя бы не намекнет пресловутому социально ориентированному бизнесу, который, кстати, обширно представлен и на медийном рынке, что неплохо бы создать нормальную, а не в стиле старой "Правды", газету? Власть действительно не понимает, что истеричный и глупый либеральный публицист, разговаривающий на живом языке собственными словами, всегда выиграет у биоробота типа Екатерины Андреевой, или притворяется? Если не понимает – то пошла она вон, такая власть, потому что это некомпетентность. Если притворяется – тем более пошла вон, потому что это вредительство.
Ничего хорошего, правда, все равно не будет. Так что страну жалко, конечно. Ну и себя тоже – так и умру на обломках России без собственной Тридцатой любви.
25 мая 2005
Каноническая автобиография
Олег Владимирович Кашин родился 17 июня 1980 года в Калининграде в семье инженера (впоследствии ставшего моряком) и врача.
С 1983 по 1987 год воспитывался в детском саду областного УВД "Золотая звездочка". В саду не было ни одного ребенка, чьи родители были бы милиционерами. С тех пор Олег Владимирович Кашин не любит милицию, у которой даже детские сады коррумпированы.
В 1987–1990 годах учился в средней школе № 30 Калининграда, затем – до 1995 года – в построенной через дорогу школе № 38. В 1990 году Олег Владимирович был идеологом и организатором школьной забастовки, которая, в конце концов, провалилась.
20 июня 1997 года закончил с золотой медалью Калининградский морской лицей и поступил на первый курс Балтийской государственной академии рыбопромыслового флота.
С февраля 1998 года по февраль 2000 года – еженедельно под псевдонимом публиковал в газете "Калининградская правда" публицистические статьи левопатриотической направленности, имевшие большую популярность у аудитории. Как отмечала в редакционной статье "И мальчики красно-коричневые в глазах" газета "Новый наблюдатель", статьи Олега Владимировича Кашина могли стать достаточным основанием для закрытия "Калининградской правды" за пропаганду экстремизма.
В июне-сентябре 1999 года в качестве палубного практиканта учебного парусного судна "Крузенштерн" принимал участие в парусной регате "Катти сарк". В сентябре 1999 года успешно прошел испытания на квалификацию "матрос международного класса". В апреле-сентябре 2000 года в качестве штурманского практиканта на том же судне участвовал в регате "Толл шип-2000", по итогам которой получил первый разряд по парусному спорту.
С августа 2001 по май 2003 года – корреспондент "Комсомольской правды в Калининграде". Специализировался на эксклюзивных интервью и специальных репортажах. Олегу Владимировичу Кашину дал свое первое интервью в звании адмирала командующий Балтфлотом Владимир Валуев, первое интервью в качестве спецпредставителя президента по калининградской проблеме – Дмитрий Рогозин. Олег Владимирович Кашин был единственным калининградским журналистом, взявшим интервью у посла Новой Зеландии Джефа Ворда и кинорежиссера Джеймса Кэмерона во время их приездов в Калининград. Интервью Олегу Владимировичу Кашину давали также философ Александр Зиновьев, политологи Глеб Павловский и Сергей Кара-Мурза, писатели Александр Проханов, Борис Акунин и Владимир Сорокин и многие другие. По инициативе Олега Владимировича Кашина читателей "Комсомольской правды в Калининграде" поздравила с новым 2003 годом Людмила Путина.
Репортаж Олега Владимировича Кашина о строительстве мемориального комплекса солдатам и офицерам немецко-фашистского вермахта вызвал широкий общественный резонанс. Депутаты Горсовета были вынуждены приостановить строительство мемориала почти на год.
Очерк Олега Владимировича Кашина о старейшем калининградском акушере-гинекологе Викторе Лапидусе послужил причиной присуждения доктору Лапидусу звания почетного гражданина Калининграда.