Сейчас в России трудно быть оптимистом. Но если так случится, что нынешняя власть куда-нибудь денется и на смену ей придет какая-нибудь другая, новая власть – позволю себе дать ей, этой власти, бесплатный совет. Сделайте в Кремле музей или еще что-нибудь общественно полезное. И на Старой площади тоже. А сами поселитесь в другом месте – в Москве много хороших мест.
16 февраля 2005
Страна без орденов
Писательницу Донцову, как сообщается, на днях наградили орденом Петра Великого 1-й степени – за выдающийся вклад в литературу, естественно. Это по крайней мере второй случай возмутительного награждения непонятно кого высокими наградами: месяца два назад певице Валерии тоже дали орден святой, что ли, Ольги – и тоже за выдающийся вклад.
Возмущаться, впрочем, не обязательно: ни ордена Петра Великого, ни ордена святой Ольги в России не существует, эти награды – не более чем побрякушки, раздаваемые кому ни попадя сомнительными общественными организациями. Согласно законодательству, учреждать ордена и награждать ими кого бы то ни было может только государство, и при желании любого орденодателя можно привлечь к уголовной ответственности, к которой привлекают, допустим, фальшивомонетчиков. Но если это случится, и какого-нибудь прохиндея, штампующего ненастоящие ордена, посадят в тюрьму, я, пожалуй, возвышу свой голос в его защиту.
Потому что ответственность за то, что сегодня (а если быть точным – с мая 1992 года, когда появился первый в череде самопальных орденов орден Орла, который выдали артисту Никулину, экономисту Буничу, офтальмологу Федорову и еще нескольким столпам ельцинской России, а в газете "Московский комсомолец" появилось первое объявление "Покупаю ордена Ленина на вес") вместо нормальной системы государственных наград у нас существует их диковатый рынок, бесспорно, лежит на государстве.
Советская система, строго говоря, тоже была не идеальна – потому что системы, по крайней мере первоначально, не было. Время от времени советская власть придумывала очередной орден: вначале, в гражданскую, Красного Знамени, чуть позже – Трудового Красного Знамени, потом – Ленина и Красной Звезды, еще через несколько лет – "Знак почета", потом, при Брежневе, – "Дружбу народов", "Октябрьскую революцию" и трехстепенные пафосные "Трудовую славу" и "За службу Родине в вооруженных силах". И, наконец, при Горбачеве – "За личное мужество". Плюс стоявшие в иерархии выше орденов звезды Героев Советского Союза и социалистического труда.
Награды, учрежденные в годы войны, стоят особняком; это действительно была система, грамотно построенная и стилистически выдержанная. Статуты этих орденов – потрясающая по силе литература. "Кто лично уничтожил 2 тяжелых или средних, или 3 легких танка (бронемашины) противника, или в составе орудийного расчета – 3 тяжелых или средних, или 5 легких танков (бронемашин) противника; кто подавил огнем артиллерии не менее 5 батарей противника; кто уничтожил огнем артиллерии не менее 3 самолетов противника" – эти строчки (а их в тех статутах, конечно, гораздо больше), читаются как хорошее стихотворение. Показательно, что эту систему не посмел разрушить даже Ельцин, ограничившийся тем, что убрал с орденов Суворова и Александр а Невского серпы и молоты. Правда, награждать этими орденами за Чечню ни Ельцин, ни Путин не решились, и сегодня систему военных орденов (к ней добавили орден святого Георгия, которым с момента его воссоздания так никого и не наградили) можно считать законсервированной или даже мертвой – что, может быть, и к лучшему; не хотелось бы видеть орден, скажем, Кутузова на парадном мундире господина Патрушева.
Судьба остальных советских орденов сложилась по-другому. К закату советской истории некое подобие системы все-таки устроилось; орденами Ленина, Октябрьской революции и Трудового Красного Знамени награждали города и заводы, газеты и вузы, "Знак почета" выдавали чиновникам и представителям творческой интеллигенции, не дотянувшим к очередному юбилею до ордена Трудового Красного Знамени, и так далее. Указы о награждениях печатались на первых полосах газет, и за редкими исключениями вроде хрестоматийного хрущевского казуса с Героем Советского Союза Гамалем Абделем Насером общество понимало, кого и за что награждают.
У Ельцина был шанс построить свою орденскую систему, устранив советские недостатки и учредив новые ордена, сакральный смысл которых был бы понятен всем: имидж борцов за Россию и свободу до конца у демократов по крайней мере в первые месяцы после августа 91-го был, и, если пофантазировать, какой-нибудь орден Сахарова был бы с пониманием встречен страной. Его можно было дать и погибшим в тоннеле на Садовом кольце троим парням, защищавшим Белый дом (которых в итоге посмертно наградили абсурдными в той ситуации звездами Героев Советского Союза), и семерым диссидентам 1968 года с Красной площади, и прочим борцам с советским режимом типа Буковского, и даже Солженицыну – он бы наверняка не взял, но было бы понятно, почему не берет, и этот отказ тоже легитимизировал бы новые награды новой России. Вместо этого новая Россия решилась на невнятную медальку с Георгием Победоносцем, а ордена сохранила советские – причем не все, а только (не считая законсервированных боевых) два – "Дружбу народов" и "За личное мужество" (этот горбачевский орден нелеп не только названием – мужество и без орденов только личное качество, – но и видом, это овальная бляха, на которой так и написано: "За личное мужество"). Последний давали всем силовикам – от милиционеров, проявивших героизм в своей милиционерской деятельности, до танкистов, стрелявших по Белому дому, а "Дружбу народов" вешали на всех остальных: и на демократических чиновников, и на их идеологическую обслугу типа Марка Захарова, активно агитировавшего за Ельцина перед референдумом "Да – да – нет – да". Именно тогда, в 91-93-м годах, когда новые ордена еще могли обрести признание общества, новых орденов придумано не было. Их учредили только в 94-м. Учредили просто так, без опоры на какой бы то ни было национальный миф и без какого бы то ни было общественного обсуждения. Воля не менее невзрачных и бездарных (хотя и другой невзрачностью, чем путинские) ельцинских чиновников породила безликий четырехстепенной орден "За заслуги перед Отечеством", восьмиконечный крест ордена Почета, заменивший советский "Знак почета", орден Дружбы вместо "Дружбы народов", орден Мужества вместо ордена "За личное мужество", "За военные заслуги" вместо "За службу родине в ВС". Потом появились столь же невнятные ордена Андрея Первозванного и Жукова (человек в советском мундире в центре креста – это, конечно, мощно). В статуте ордена Жукова, кстати, написано, что им награждаются командующие фронтами Великой Отечественной войны – при том, что к моменту учреждения этого ордена все командующие уже давно умерли.
Но это еще не все. Даже дурацкими и невнятными орденами можно награждать достойных людей – и тогда авторитет награжденных распространится на сами награды. Но официозные репортажи государственных телеканалов об очередном награждении, регулярно демонстрируемые телевидением на протяжении последних десяти лет, разрушают и эту надежду: ордена (кроме ордена Мужества) выдают в основном засаленной колоде деятелей позднесоветского искусства. Тот же Марк Захаров, первый ельцинский кавалер ордена Дружбы народов, награжден, кажется, всеми новыми российскими орденами. Геннадий Хазанов многократный орденоносец, Олег Табаков, Галина Волчек; кажется, орден "За заслуги перед Отечеством" и придуман для того, чтобы награждать им этих людей и только их, страна же остается без орденов. Редкие случаи вручения главного ордена страны (всегда четвертой степени) какому-нибудь Макаревичу или БГ становятся грустным поводом для шуток; символом подлинного признания заслуг перед страной ельцинско-путинские ордена так и не стали. А самым ярким случаем награждения за выдающиеся заслуги, наверное, навсегда останется звезда Героя для Рамзана Кадырова.
В нашей стране нужно менять многое. В замене нуждается, может быть, все – от текста конституции до кадрового состава районных управ. Очень хочется, чтобы, когда кто-нибудь всерьез займется этими переменами, он не забыл и об орденах. России по-прежнему нужны новые ордена. А то и через десять лет непонятно кто будет награждать Дарью Донцову и ей подобных непонятно чем.
22 июня 2005
Жизнь революции
Революция окончена
На прошлой неделе мне позвонил Василий Якеменко – тот самый. Позвонил вот по какому делу (если, конечно, Василию можно верить): он прочитал мою позапрошлую колонку, она ему понравилась (он даже уточнил: здесь, мол, нет ошибки? это ты написал?), и он предлагает мне помочь движению "Наши" в написании программы этого движения, точнее – полностью написать программу для "Наших".
Сказать, что я удивился, – значит, ничего не сказать. Наша единственная встреча с Василием состоялась около месяца назад в подмосковном санатории "Сенеж", об этой встрече много писали в газетах, пересказывать нет смысла; плюс еще совсем недавно, когда я пришел на пикет "Идущих вместе" к Большому театру, чтобы написать об этом пикете репортаж, "Идущие" меня с пикета весьма невежливо прогнали. В общем, от Василия Якеменко я мог ожидать чего угодно, только не предложения написать программу для его "антифашистского фронта".
Пока я соображал, что ответить Василию, он сказал, что нам нужно встретиться, назначил встречу, попрощался и повесил трубку, оставив меня наедине с мыслями о том, как мне быть с отведенной мне ролью в русской контрреволюции.
"Что тут думать? – спросит меня революционно настроенный читатель. – Нужно было послать этого Якеменко куда подальше, и дело с концом". Это, конечно, правильно – человека, придумавшего и возглавившего "Идущих вместе", только посылать и надо. Я, однако, не могу назвать себя революционно настроенным читателем (в смысле – не читатель, а писатель) и, в частности, не имею права посылать своих ньюсмейкеров – но в то же время не хочу иметь никаких деловых контактов с Василием Якеменко, уж больно одиозный персонаж. Так что не нужно удивляться тому, что я очень крепко задумался над тем, как бы поизящнее отбояриться от поступившего предложения.
И придумал. Когда Василий позвонил мне на следующий день, чтобы уточнить, приду ли я в назначенный час в назначенное место, я ответил, что не приду, поскольку такие серьезные вопросы, как программа формально антифашистского, а на самом деле – сугубо контрреволюционного движения, я готов обсуждать не с исполнителем Василием, а с лицом, принимающим решения, – таковым я считаю заместителя руководителя администрации президента Владислава Юрьевича Суркова.
Теперь уже Василию пришла очередь удивляться. Если верна популярная догадка насчет того, что самые яркие наши охранители – вроде Бориса Грызлова или того же Василия – являются биороботами-андроидами, то мне страшно представить, что случилось с микропроцессорами, управлявшими этим человеком. Он молчал с минуту, потом не своим голосом произнес "Я перезвоню" – и замолчал, боюсь что навсегда (по крайней мере, когда вчера я писал заметку об опере "Дети Розенталя", мобильный телефон Василия на мои звонки не реагировал – после длинных гудков автоответчик говорил мне, что абонент не отвечает или временно недоступен).
"Вот молодец, обманул Якеменко!" – скажет мне революционно настроенный читатель. И снова окажется не прав, потому что я действительно чертовски хочу встретиться с Сурковым и сказать ему примерно вот что.
Дело в том, что в последние недели – после залповой ("Эхо Москвы", "Власть", "Новая газета") серии интервью человека по фамилии Невзлин, то ли политэмигранта, то ли просто скрывающегося от Генпрокуратуры, обвиняющей его в организации убийств, – революционная ситуация в России вступила в какую-то новую фазу. Эпоха самодеятельности закончилась, борьбу за правду и справедливость берут в свои надежные волосатые руки серьезные люди – этот мессидж прозвучал вполне отчетливо. А я, так уж получилось, в той мере, в какой это позволительно для журналиста, имею к упомянутой эпохе самодеятельности самое непосредственное отношение. Мне выпало быть летописцем всех без исключения национал-большевистских захватов присутственных зданий за последние полтора года, у меня в кабинете на стене висит половинка портрета Владимира Владимировича Путина, выброшенного моим добрым товарищем Максимом Громовым из кабинета Зурабова 2 августа прошлого года. В июле прошлого года я отдыхал в Калининградской области, и когда я гулял по берегу моря, мне позвонил другой мой товарищ Илья Яшин, сказал, что завтра он со своими яблочниками будет забрасывать шариками с краской здание ФСБ, – и я немедленно полетел в Москву, чтобы увидеть это собственными глазами. Короче говоря, это немного личная история – но я знаю, что Максим Громов сел в тюрьму, а Илья Яшин лег на лубянский асфальт (и, конечно, окунулся в сенежский сугроб) вовсе не для того, чтобы на смену малоприятным, а то и омерзительным путинским чекистам снова пришли серьезные люди со зловещими прозвищами вроде "Доктор Ректор". Да и я сам не так чтобы очень хочу их возвращения.
А они вернутся. По крайней мере, сейчас их продвижение по направлению к Москве ничем не уступает по легкости движению колонн автобусов с узкоглазыми башибузуками из Оша в Бишкек. Власть не в состоянии ответить на их наступление ничем, кроме тех же "Наших" и идиотской виртуальщины государственных телеканалов. Нацболы уже месяца три озабочены исключительно вызволением полусотни своих политзеков из тюрем. Отчаянная попытка Яшина, отказавшись от невзлинских денег, построить самостоятельное протестное движение – которое и против тех, и против этих, – разбивается вдребезги о совково-яблочное воспитание самого Яшина, не позволяющее ему уйти дальше скучных оргсобраний с обязательным протоколом, который, кажется, пишется каким-то антикварным чернильным пером вроде тех, что в детстве я видел на почте, и немедленно отправляется в партийный архив "Три слепых" на Большой Дмитровке. Иными словами, никакой третьей силы нет и быть не может – есть только пресловутая политэмиграция с одной стороны и не менее пресловутая власть с другой.
Надо определяться. И я, кажется, определился: русское революционное движение начала двадцать первого века создавалось на моих глазах, а то и при моем участии, но сейчас это ничего не значит – как говориться, "мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне". Революция окончена. Страна дороже.
23 марта 2005
Виртуалы против виртуалов
В детстве приятно делать открытия. Помню, как меня в семь лет поразил найденный где-то календарь восемьдесят первого года: оказалось, его можно было использовать и в восемьдесят седьмом, все даты и дни недели совпадали – понедельник одного года был понедельником другого, вторник – вторником и так далее.
От открытия захватило дух. Долго еще, если мне попадались старые календари, я сравнивал их и радовался (непонятно, правда, чему), если годы оказывались "одинаковыми".
Третье октября в этом году – воскресенье, как и одиннадцать лет назад. Не хочется проводить параллелей, тем более что их нет. Защитник Белого дома образца девяносто третьего года, советский неудачник, не сумевший найти себя в постсоветском мире, оказался не более чем промежуточной ступенью между защитником того же дома в девяносто первом (тот же советский неудачник, но еще верящий в то, что во всем виноваты коммунисты) и ныне дежурящим там же офицером Федеральной службы охраны (баррикада, в свою очередь, трансформировалась в кованый забор).
С ними, дорогими моему сердцу офицерами ФСО, в последний раз в неформальной обстановке я встречался совсем недавно – в воскресенье на Красной площади. Об этом (не о нашей встрече, а о сопутствовавших ей обстоятельствах) сообщали, хоть и бестолково (потому что со слов пресс-службы ГУВД), практически все газеты и информагентства. И это понятно – колонна с транспарантом "Путина в отставку" не каждый день ходит по Красной площади, если быть точным – не ходит никогда. А в этот раз пошла, прорвалась к Мавзолею, потом помитинговала на Лобном месте и разбежалась практически без потерь на Васильевском спуске.
Строго говоря, это действительно было правонарушением. С тем, что на Красной площади нельзя митинговать, еще можно спорить, но демонстранты-антипутинцы вдобавок перелезли через ограждение у Мавзолея, а ограждение явно не для того поставлено, чтобы через него кто-то перелезал. Я не иронизирую – действительно, если эти, слава Богу, мирные демонстранты спокойно проникли на режимную охраняемую территорию, кто помешает в следующий раз пролезть туда очередной Зареме Мужахоевой? Куда смотрит милиция?
Впрочем, милиция, надо отдать ей должное, смотрела в нужную сторону – другое дело, что непонятно, почему режимная зона у кремлевской стены охраняется только одним милиционером, который, увидев демонстрацию, заперся в Мавзолее. Самое интересное было дальше.
Оказывается (детские открытия продолжаются), на Красной площади в толпе туристов постоянно находится достаточное количество упомянутых выше офицеров ФСО. Они, незаметные с первого взгляда, дали о себе знать практически немедленно после того, как милиционер спрятался в Мавзолее. Но объектом интереса этих людей стали не демонстранты.
Пока милиционер из Мавзолея ждал подмоги в виде патрульной машины, ФСОшники сосредоточенно отлавливали в толпе (а толпа была большая – на площади находилось несколько десятков экскурсионных групп) людей с фотоаппаратами и видеокамерами. Старушка то ли из Германии, то ли из Штатов (не спросил), которую заставили стереть все сделанные цифровым фотоаппаратом снимки суматохи у Мавзолея, наверняка еще долго будет вспоминать невежливого русского в штатском, выкручивавшего ей руку. Впрочем, нам с вами до эмоций этой старушки нет дела, так же как ей наверняка в свое время не было дела до бомбардировок Белграда или Багдада. Но ФСОшники гонялись не за старушкой и не за демонстрантами. А за журналистами.
Мы действительно тоже были в той толпе туристов-экскурсантов и, благодаря тому что старушек с фотоаппаратами на площади было очень много, сумели (не все, правда) избежать общения с ФСО. И вот в этой логике, наверное, стоит разобраться: им не были интересны митингующие, более того – они им неинтересны, что называется, по жизни, и если бы тот же Удальцов или тем более Лимонов действительно чем-то угрожали существующему строю, эти деятели давно бы сидели в тюрьме за какой-нибудь грамм героина или переход улицы в неположенном месте. Не сидят – значит, безопасны, и это действительно так, потому что пять, пятьдесят, сто человек, выходящих на митинг на режимной территории или даже приковывающиеся к чему-нибудь наручниками, а потом нетерпеливо ждущие, пока приедет милиционер с циркулярной пилой, – они никакой угрозы ни для кого не представляют.