Учился он, выяснилось, в Москве в одном их технических вузов, женился, после окончания института поехал на родину жену – в Астрахань, у них годовалая дочь, а в Рим приехал в поисках лучшей доли, считает этот город перевалочным для себя пунктом, выясняет, как пробраться в Канаду и как там с работой.
– Как только устроюсь и найду работу, сразу же позову жену и дочь, – сказал Ахмед.
– А где же ты здесь живешь? – спросил я.
– Да там, – он неопределенно махнул рукой куда-то мне за спину. – В парке.
– А где же твои вещи? – я бросил взгляд на пластиковый пакет.
– Э… вещи… – загрустил Ахмед. – Я их сдал в камеру хранения на вокзале, но там за хранение нужно платить деньги, а я давно уже не платил. Наверное, вещам уже пи…ц.
Первый и, не сомневаюсь, последний раз слышал, как в центре Рима марокканец из Астрахани на чистом русском языке к месту ругается матом.
– Здесь много марокканцев, – продемонстрировал я свою наблюдательность.
– Многие из них ничего не хотят делать, хотят только хорошо жить, – сказал он.
– А чем же они живут? – мне стало интересно, как можно хорошо жить в Риме, ничего не делая.
– Воровством, – в ответе Ахмед был краток. – Но ты не думай, – горячо продолжил он, – я с ними ничего общего не имею. Они хотели завлечь меня в свои компании, но я отказался. Теперь на меня смотрят, как на чокнутого.
– И много здесь таких. э. чокнутых?
– Нет, но мы вместе. Вот сейчас я к ним иду, несу ужин, – он показал на пакет. И вдруг загорелся. – Может, пойдешь со мной. У нас немного вина, несколько гамбургеров. Я познакомлю тебя с друзьями.
Я ничего не имел против того, чтобы познакомиться с друзьями Ахмеда, но ужасно в тот день устал и мечтал только об одном – как можно скорее добраться до гостиничного номера. Так и сказал Ахмеду. И предложил ему встретиться через день, на этом же месте, пообедать и отправиться вместе на матч Италия – США (я даже придумал, как проведу Ахмеда).
– На футбол я, наверное, не пойду, но очень хочу встретиться с тобой еще раз и поговорить, – сказал Ахмед.
Послезавтра он не пришел. Я так и не знаю, почему. И не у кого было спросить, хотя марокканцев в Риме – тучи.
Ворота и гимн
В 1990 году, после того как завершилась официальная, командировочная часть моего пребывания на чемпионате мира, я остался в Риме на "нелегальном" положении. Покинув гостиницу, поселился на шикарной вилле отделения ТАСС в Италии, в котором работали тогда мои давние приятели-коллеги по тассовской службе Коля Тетерин, блестящий знаток жизни Италии, ее истории и современности, и Саша Тараканов, безумно влюбленный в футбол и во все, что с ним связано. На вилле уже жили командированные из Москвы тассовцы – журналист Саша Левинсон и фотокорреспондент Игорь Уткин, и мы прекрасно проводили время.
Поближе к концу чемпионата в специализированной группе, в которую в советские времена входили обычно эксперты, журналисты, артисты, писатели, в Рим приехал еще один тассовец – заместитель заведующего спортивной редакцией Слава Трушков. Он вместе с группой разместился в отеле.
Все мы последние дни чемпионата жили ожиданием финала Аргентина – Германия. Вдруг Слава обращается с просьбой к ребятам из отделения отправить его в Москву в воскресенье утром, в день финального матча. "Нет-нет, дома все в порядке, – объяснил неожиданное решение Слава. – Просто в понедельник планерка у генерального директора ТАСС. Ермаков, наш заведующий, в отпуске, а еще один зам – Сева Ку – кушкин – заболел, и идти к генеральному некому".
Надо сказать, ежедневные планерки у тассовского руководителя для представителей спортивной редакции – сущая формальность. Сам бывал на них много раз. В лучшем случае попросят назвать тему дня, на что уходит секунд 10–15. В худшем вообще не станут слушать. Если никого из спортредакции в кабинете генерального на планерке не будет, этого, скорее всего, не заметят, а если заметят и поинтересуются, то ответ – "отпуск, болезнь и командировка" – начальство, несомненно, удовлетворит.
Но ответственность Славы Трушкова зашкаливала настолько, что он с мечтой о посещении планерки генерального директора ТАСС и десятисекундном на ней выступлении покидал Рим в день финального матча чемпионата мира по футболу, будучи на эту игру аккредитованным и имея заветный билет в ложу прессы.
Самолет в Москву улетал рано утром. Для удобства тассовцы решили, что Трушков вечером в субботу приедет на виллу, а уж оттуда Саша Тараканов отвезет его в аэропорт. Слава приехал в субботу в пресс-центр на олимпийский стадион с сумкой, у нас с Левинсоном были кое-какие дела, а затем мы втроем отправились на метро – пять-шесть остановок – в тассовскую резиденцию.
От метро до нее – метров 400. По пути я начинаю рассказывать Славе о том, какие ребята-тассовцы молодцы. Они, говорю, в прошлом году, когда делали на вилле ремонт, пригласили бригаду строителей-коммунистов, и те по их просьбе потрясающе оборудовали въездные ворота. Стоит только громко запеть гимн Советского Союза, и они открываются. Удивительное решение, основанное на современных технических возможностях.
Левинсон, внимательно, как и Слава, мой рассказ слушавший, признался потом, что в первый момент он подумал о том, что я, переборщив с каждодневным изучением в пресс-центре груды футбольных материалов, к концу чемпионата двинулся рассудком.
Тем временем мы подошли к воротам виллы.
– Пой, – предложил я Славе.
Мы дождались, когда пройдет поток машин от ближайшего светофора, и Слава громко запел гимн. Ворота начали потихоньку открываться. Песня из открытого от удивления славиного рта литься перестала. Створки ворот замерли.
– Продолжай петь, иначе мы не войдем.
Слава, многие годы работавший в курировавшем спорт отделе ЦК ВЛКСМ, слова знал и легко, с волнением в голосе во время исполнения заключительных куплетов, допел гимн до конца.
Мы вошли на территорию виллы. Я так и не стал показывать Славе пульт, который дали нам с Левинсоном ребята-тассовцы, чтобы мы не беспокоили их звонками и заходили сами, и на кнопки которого я нажимал, пока он громко пел гимн СССР. Слава долго потом рассказывал в Москве о технических чудесах в римском отделении ТАСС.
Место для курения
Валентин Козьмич Иванов в бытность торпедовским тренером знал, конечно, что его ребята покуривают, причем на базе в Мячково тоже, но очень редко заставал нарушителей с поличным. Однажды Толя Соловьев, полузащитник, всегда старавшийся шутками поднимать настроение партнеров, особенно после неудачных матчей, после ужина предложил Иванову пари: "Козьмич, давайте поспорим, что я буду курить на территории спального корпуса, за его пределы никуда – ни в лес, ни на поле тренировочное – не пойду, а вы меня все равно не найдете". Поспорили. Все – игроки, ожидавшие развлечения и не знавшие, к слову, на каком из потайных мест, хорошо многим из них знакомым, остановится Соловьев, тренеры, Толя, разумеется – вышли на улицу, а потом на базу пошел один Соловьев, предупредив, чтобы сосчитали до тридцати и шли его искать.
Так и сделали.
Группа во главе с Ивановым прошерстила все уголки на базе, заглядывала во все помещения, вплоть до закутков, куда уборщицы складывали ведра, тряпки и щетки, в комнаты игроков. Соловьева нигде не было. Испарился. Фактически сдавшись, Иванов поиски прекратил и отправился в свой номер, где на балконе и обнаружил дымившего Соловьева, точно рассчитавшего, что уж к себе заглянуть тренеру и в голову не придет.
Подготовка к матчу
Как-то "Торпедо" готовилось к сезону, как всегда в советское время, в Сочи. Команда усиленно тренировалась, проводила товарищеские матчи, разнообразно, в меру возможностей, ограниченных, правда, дисциплинарными уложениями, проводила свободное время.
Настала пора отправляться на первый календарный матч. В Москву решили не заезжать, потому что расписание определило торпедовцам в соперники краснодарскую "Кубань", а Краснодар от Сочи, как известно, расположен на расстоянии двух шагов, легко можно добраться на автобусе.
Ближе к вечеру к гостинице, в которой квартировало "Торпедо", подкатил автобус. Футболисты стали грузить в него свои вещи, располагаться на привычных местах сами. "Все?" – спросил сидевший в первом ряду, на тренерском месте, Валентин Козьмич Иванов, оглядываясь назад. "Д. нет", – ответил ему администратор. Аккурат в эту минуту из дверей гостиницы появился Д., с сумкой в одной руке, с папиросой в другой, мягко говоря, не совсем "свежий". Перед тем, как подняться в автобус, он аккуратно погасил папиросу, сел, войдя, на место, на котором в туристических автобусах обычно располагаются гиды с микрофоном, посмотрел на водителя и строго сказал: "Все, поехали!"
На следующее утро команда собралась на зарядку. Валентин Козьмич обнародовал на построении распорядок на ближайшие часы: "Значит, так. Сейчас – зарядка, потом завтрак, а после завтрака собрание – будем обсуждать поведение Д.".
Игроки разбрелись по полю, стали делать привычные упражнения. Кто в одиночку, кто в паре, кто в группе. В центре одной из групп наравне со всеми занимался Д. Лежа на травке и качая пресс, он обратился к Вадиму Никонову: "Поведение… Вадик, такое ощущение, что в команде кто-то стучит!"
Скидка на ориентацию
Во время трансляции матчей турнира Australian Open – открытого чемпионата Австралии – украинские комментаторы поведали историю с теннисистом Александром Долгополовым. Несколько лет назад ему вместе с тренером нужно было лететь из Ниццы в Мельбурн. А там, на Лазурном побережье Франции, все намного дороже, чем в остальном мире. В том числе и билеты на самолет.
В ту пору Долгополов игроком был уже не начинающим, но и не таким, чтобы можно было хвастаться солидными гонорарами. И ему, и тем, кто ему помогал тренироваться и играть, приходилось быть очень и очень осмотрительными в расходах. И вдруг – возвращаясь в Ниццу – оказалось, что у одной из компаний-перевозчиков действовала весьма заманчивая система скидок. Пользоваться, правда, ею могли лишь гей-пары. Вот ребята и решили было оседлать "голубую волну". Только и нужно было у кассы произнести вслух: "Мы… пара". И все бы хорошо, но Долгополов этого вымолвить так и не смог, о чем позже сам и поведал в интервью.
Два Гесса
В 70-е годы в стране регулярно устраивались какие-то предсезонные турниры. То "Подснежник" разыгрывали в южных городах, то какой-то турнир за чьи-то призы устраивали, то еженедельник "Неделя" организовал соревнования команд высшей лиги в залах разных городов, по группам, – в Германии в свое время такие постоянно проводили.
В Москве матчи проходили в лужниковском Дворце спорта. Интерес публики огромный. Помимо московских команд, в группе играли несколько клубов из других городов страны, в частности, душанбинский "Памир". В составе "Памира", игроков и тренеров которого я неплохо знал, поскольку много лет жил в этом городе, блистал Эдгар Гесс.
Он – немец. Однофамилец нацистского преступника – Рудольфа Гесса, приговоренного Нюрнбергским трибуналом к пожизненному заключению. Родные Эдгара Гесса были высланы в свое время в Среднюю Азию. В Таджикистане он родился, вырос, заиграл там в футбол. На него "облизывались" все московские команды и киевское "Динамо".
Хотело Гесса видеть у себя московское "Торпедо", куда его уговаривал перейти начальник управления футбола советского Спорткомитета Анатолий Еремин. Близок он был к переходу в Киев, но украинские партийные руководители, узнав о том, кого хотят брать в динамовскую команду, воспротивились: человек с такой фамилией в киевском "Динамо" играть не будет. По такому же примерно "сценарию" развивался переход Гесса в "Динамо" московское. Тогдашний тренер москвичей Александр Севидов рассказывал моему коллеге и приятелю Сергею Микулику: "В 79-м такая команда у нас в "Динамо" подобралась! А знаешь, каково собирать ее было? Договорился, например, с Гессом – был в "Памире" такой совершенно классный полузащитник. А раз договорился – надо его на офицера аттестовывать. И я все документы – представляешь, чем тренер должен был заниматься! – подготовил. Но в самый последний момент генерал Богданов, тогдашний председатель Центрального совета, мне и говорит: "Сан Саныч, что вы здесь за провокации устраиваете?!" Я не понял сначала, в чем дело, а он мне растолковывает: "Ну как я пойду к министру с документами на человека с такой фамилией? Вы бы еще Гитлера в Москву привезли". Нет, ты можешь представить себе этот уровень? А Гесс потом в "Спартаке" оказался. Они его, наверное, за еврея провели…"
Но тогда, на московском турнире, он, повторю, выступал в составе "Памира", и коллеги, зная о моих взаимоотношениях с этой командой, постоянно спрашивали меня: когда Эдгар "Памир" покинет и куда он перейдет. Вопрос этот, признаться, изрядно надоел, и однажды я устроил мини пресс-конференцию, на которой поделился эксклюзивной, как принято сейчас говорить, информацией: "Сегодня утром я общался с Эдгаром, и он сказал мне, что в московский клуб перейдет только тогда, когда того Гесса выпустят из тюрьмы Шпандау".
"Оскар" и Фареры
Однажды довелось побывать со сборной России на Фарерских островах. Команда разместилась в одном отеле, а небольшая группа сопровождения отправилась в другой. За конторкой портье сидела довольно крупная девушка, красивая, с естественным румянцем на щеках, "кровь с молоком", как называют таких. Улыбаясь, она сообщила нам, что номера вот-вот будут готовы, их убирают после того, как выехали предыдущие постояльцы, и извинилась за непредвиденную задержку.
Сетовать мы, впрочем, могли лишь на обстоятельства – приехали раньше, чем ожидалось, – и приготовились спокойно ждать, когда нам выдадут ключи.
В группе, однако, оказался – так бывает – профессиональный скандалист, считающий себя, разумеется, не скандалистом, а борцом за справедливость. Уже забыл, но, по-моему, это был кто-то из транспортной компании. Подойдя к конторке, он стал громко, показалось, что все Фареры – тишайшее на земле место, – его слышали, на хорошем, надо сказать, английском объяснять бедной девушке, насколько весь этот небольшой отель вообще и она в частности провинились перед "российской делегацией".
Апофеозом гневной речи стала фраза о том, что в составе делегации этой есть ВИП-персона – лауреат премии "Оскар". Устав с дороги, мы, признаться, подумали, что транспортник сбрендил, решив повысить статус приехавших в глазах изумленной его криком притихшей девушки. И только оглядев друг друга – а было нас человек восемь, – поняли, о ком идет речь, – об артисте Саше Фатюшине, приглашенном в поездку тогдашним тренером сборной, его другом Олегом Романцевым. Один из персонажей фильма "Москва слезам не верит", получившего, как все знают, "Оскара", скромно стоял в сторонке, ему было неудобно за оратора, он пытался жестами его остановить и огорченно пожимал плечами. Самому Фатюшину – все, кто его знал, согласятся с этим – и в голову бы никогда не пришло "качать права" и, тем более, кричать на ни в чем не виноватую девушку.
Фатюшин с футболом и футболистами всегда был дружен. Как-то раз он, будучи свидетелем на свадьбе одного из спартаковских игроков, отпросился у Андрея Александровича Гончарова, главного режиссера театра Маяковского. Предлог был придуман какой-то значимый – на свадьбу Гончаров никогда бы не отпустил. Бракосочетание отмечали на спартаковской базе в Тарасовке. Через день – мир не без "добрых" людей – Гончарову принесли газету с небольшим отчетом о свадебном мероприятии. Не упомянуть о том, кто был свидетелем со стороны жениха, репортер, разумеется, не мог. Разнос Гончаров, в постановках которого Фатюшин сыграл свои лучшие роли, устроил знатный, но справедливый. Андрея Александровича артист, стоит заметить, боготворил и бесконечно ему, по свидетельству Елены Фатюшиной, доверял, учился у него.
Покрывала из отеля
Сборная СССР во времена крепкой советско-китайской дружбы, в конце 50-х годов, регулярно ездила, причем на длительный период, в Поднебесную, проводила там тренировочные сборы, играла товарищеские матчи.
Как-то раз в Пекине желанных гостей перед матчем двух сборных – в октябре 1959 года – разместили в шикарной гостинице, когда-то построенной англичанами и при коммунистическом режиме сохраненной в полном порядке. Огромные номера, внутри – красотища, от кроватных покрывал, расшитых цветами, зверушками, птичками, глаз не оторвать. "Мы, – рассказывал Владимир Кесарев, – с Валькой Бубукиным сразу, пощупав, конечно, оценили и попросили переводчика сходить вместе с нами в магазин и купить либо такие же, либо похожие. Сходили, нашли, купили, недорого, кстати, нам покупки упаковали в прозрачные пакеты. Обыграли мы китайцев 1:0, на первых же минутах Толька Ильин забил, и на следующее утро был назначен отъезд. Автобус у гостиницы, позавтракали и – вперед. Ездил с нами локомотивский массажист Паша Мысин. Мы с Бубукиным выходим из гостиницы, пакеты при нас, красота покрывальная видна. Мысин увидел пакеты: "А вы что, покрывала взяли?" – "Нам сказали, что можно брать – подарок отеля". Садимся с Бубукиным в автобус, и через несколько минут вся команда видит картину: бежит Мысин с покрывалом, неупакованным, конечно, как смёл с кровати, так и несет, а за ним – китайцы вместе с переводчиком. Отняли "подарок" с трудом. Помог возглавлявший делегацию Андрей Петрович Старостин. Он нам с Бубукиным потом с укором: "Ну что же вы с ним творите?! – И – Мысину: – Паша, ты же взрослый человек, неужели сообразить не можешь, что дурят тебя?""
Голы левые и правые
В 1985 году ситуация в чемпионате страны сложилась таким образом, что нападающий днепропетровского "Днепра" Олег Протасов пошел на побитие бомбардирского рекорда Никиты Симоняна. Симонян в 1950 году наколотил 34 гола. Протасов в первом круге забил всего 10, и ничто не предвещало скорострельности форварда во второй половине турнира.
Как-то раз, когда "Днепр" приехал играть в Москву, в тренерскую комнату в Управлении футбола заглянул тренер "Днепра" Владимир Емец. "Владимир Александрович, – обратился к нему администратор сборной СССР Борис Кулачко. – Неужто вы сделаете все, чтобы побить рекорд Никиты Палыча? Ведь он все голы забил честно, а вы тащите Олега к рекорду всеми правдами и неправдами". Емец, хитро прищурившись, полушутя-полусерьезно сказал: "А Стаханов?" И всем стало ясно, что рекорду жить осталось недолго.
Так и вышло. В семнадцати матчах второго круга "стахановец" Протасов забил 25 (!) мячей, на гол обошел Симоняна и получил европейскую "Серебряную бутсу".
По завершении сезона 1985 года на устном выпуске журнала "Спортивные игры", в котором я тогда работал, меня спросили о разнице между "Золотой" и "Серебряной" бутсами. Я ответил: ""Золотой бутсой" забивали голы правые, а "Серебряной" – левые".