Самого главного на Востоке легко определить: здесь, как нигде, короля играет свита. Теперь, на этом ковре, все с подчеркнутым почтением смотрят на крупного седобородого человека, голова которого покрыта черно-белой, жгутом скрученной чалмой. Мясистые пальцы поигрывают янтарными четками. Сидит он подчеркнуто прямо. Взгляд карих глаз жесткий и властный. Широкая пуштунская рубаха перепоясана офицерским ремнем, к которому пристегнута кобура с пистолетом. Кроме того, на ремне болтается граната-лимонка. Кстати, нелишне упомянуть о том, что вооружены, кажется, и все остальные участники трапезы – у большинства "калашниковы", но есть и старые винтовки "буры", которые сейчас прислонены к дереву.
Сам седобородый смотрит на сидящего напротив него мужчину, который, хотя и обряжен по-местному, но явно не афганец. Он без бороды и усов, только рыжеватая щетина говорит о том, что чужак уже не первый день здесь. Гость явно испытывает дискомфорт от непривычного сидения, поджав ноги. Ерзает. Морщится. Даже сидя этот рыжий с немного безумными глазами парень значительно возвышается над всеми остальными.
Тот, что прислуживал за столом, несет из дома подушку и предлагает ее рыжему. Где там... Резким жестом руки гость категорически отвергает попытку сделать его жизнь послаще. Видно, парень-то с норовом.
Но молчание, кажется, затянулось. Первым его нарушает седобородый.
– Наш амир Мухаммад сообщил, чтобы мы ждали дорогого гостя. И вот гость прибыл. Мы рады видеть вас в свободном Афганистане. Мы рады любому, кто хочет помочь нам в священной борьбе с оккупантами, с этими неверными, которые оскверняют нашу землю. С позволения Всевышнего я командир здешнего отряда моджахедов. Такие группы есть в каждом кишлаке, в каждом уезде. Мы бьем русских, где бы они ни появлялись, сколько бы их ни было. Вы убедитесь в этом очень скоро – хотите, даже сегодня.
– О’ кей! – Дав седобородому закончить, подхватывает гость. – Я бы очень хотел приступить к делу, не откладывая. Моя задача состоит в том, чтобы снять на пленку для западного телевидения эпизоды борьбы афганского народа. Весь мир с симпатией следит за вами. Я хочу сделать так, чтобы люди в разных странах увидели ваши отважные лица, убедились в вашей стойкости и после этого еще более активно помогали вам.
– Сам Аллах направил тебя к нам, американец. Кстати, как тебя зовут?
– О, нет, нет, нет, – решительно вскидывает обе руки гость. – Я вовсе не американец. Никогда не называйте меня так. Я из Северной Ирландии. Ир-лан-дия! – По слогам произносит он. – Запомните и, пожалуйста, никогда не называйте меня американцем. Меня зовут Рори.
Ирландец, слегка приподнявшись, протягивает руку предводителю моджахедов. Тот уважительно пожимает ее и представляется сам:
– Рахматулла, сын Абдулмаджида.
– Вы, господин Рахматулла, говорите, что уже сегодня я смогу увидеть русских? Точнее, увидеть, как вы бьете врага?
– На все воля божья. Но если Господу нашему будет угодно, то не позднее, чем через два часа мы вступим в бой. Русские знают, что у нас здесь гость и уже спешат на встречу с тобой, американец... Прошу прощения, ирландец. А нам только этого и надо.
– Рашид? – Поворачивается командир к одному из сидящих на ковре бородачей. – Ты всех убрал из кишлака?
– Только скотина осталась. Боюсь, постреляют они коров, как в прошлый раз.
– Звери! – Кулаки у командира сжимаются сами собой. – Ну, ничего. Сегодня мы им покажем.
Двое участвовавших в трапезе моджахедов, забросив за спину автоматы, торопливо идут к калитке. Слышен обрывок их разговора:
– Говорит, что журналист. Так я ему и поверил. Все они из ЦРУ, эти иностранцы.
– Нам-то какая разница. Он деньги Рахматулле пообещал. И сказал, что оружия нам скоро подбросят. Командир просил глаз с него не спускать. Чтобы русские его с собой не утащили.
Ирландец стоит у амбразуры в глиняной стене, смотрит наружу. Из кишлака по одной тропе, убегающей в гору, семенят женщины в своих жутковатых нарядах, с узлами на головах. За подолы их юбок цепляются маленькие босоногие детишки. Кто-то ведет на привязи овец и коз. По другой тропинке, ведущей в заросли камыша, деловитой цепочкой уходят вооруженные автоматами и ружьями моджахеды.
Лицо ирландца абсолютно невозмутимо.
Колонна мотострелков движется по руслу высохшей реки. Сначала идет танк афганской армии с облепившими его башню солдатами в мышиной форме. Этих правительственных солдат советские пренебрежительно называют "зелеными". Они вооружены допотопными автоматами ППШ времен второй мировой войны. Толку от "зеленых" обычно мало, но так принято: в операциях обязательно должны участвовать солдаты регулярной афганской армии. Следом идут боевые машины пехоты с разведчиками, которые тоже сидят поверх брони. Оружие держат наготове, но до дела еще пока далеко – покуривают, кто-то дремлет, кто-то травит анекдоты.
– Я же говорил, что этот тип из КГБ, – напоминает приятелю уже знакомый нам офицер. – Смотри, как наш-то перед ним стелется. Автомат свой отдал.
– Как всегда. Мы всю черную работу сделаем, а пенки чекисты снимут, – соглашается с ним такой же молодой старший лейтенант. – Но ты, Вася, не переживай. Ведь это твои ребята про американца пронюхали? Так что сверли дырку для ордена.
Посреди колонны идет штабная бээмпэшка с полковником и журналистом – оба тоже трясутся на жесткой броне, глотают пыль и пытаются разговаривать.
– А что мы мучаемся на этих колдобинах? Дорога же есть, я ее на карте видел, – возмущается журналист.
– Ха, дорога! – Ухмыляется штатской наивности комбриг . – А тебе, что, жить неохота? Раз есть дорога, значит найдутся желающие ее заминировать. Сто процентов – налетим. А тут,– он поводит рукой вокруг, – путей много, на все зарядов не напасутся. Терпи, брат. На вот, чтобы кобчик сберечь, – полковник бросает журналисту ватный армейский бушлат.– Теперь – порядок. С комфортом поедешь.
Чем дальше втягивается колонна в ущелье, тем заметнее изменяется атмосфера на боевых машинах. Разговоры стихли. Лица вытянулись. Автоматы направлены в сторону склонов, пальцы на спусковых крючках. Глаза лучше всего передают состояние людей, идущих навстречу опасности. У всех разное в глазах. Страх. Ожидание. Любопытство. Опять страх. Ненависть. Уверенность. Дикий страх. Напряжение. Равнодушие. Слезы.
– Скорее бы доехать, – говорит полковнику журналист, вытирая платком слезы, выступившие от пыли и мелких камней. – А то я уже всю задницу себе отбил.
И тут же колонна останавливается. Впереди слышны звуки короткой перестрелки: несколько автоматных очередей. К штабной машине подбегает весь седой от пыли молодой офицер, лихо вскидывает руку к голове, представляясь комбригу:
– Капитан Сваток.
– Что там стряслось, капитан? – Сразу начинает закипать комбриг. – Я же вас, дураков, строго предупреждал, чтобы огонь без крайней нужды не открывать.
– Товарищ полковник, там мои бойцы мальчишку задержали. Говорит, пастух. А еще один "бача" убежал. Вон туда, вниз по склону, в "зеленку" ушел, гад. Что с этим делать? Ведь явно на духов работает, товарищ полковник.
– Что же вы, мать вашу, второго-то упустили! – Такое впечатление, что багровый от гнева полковник сейчас прямо ботинком с брони даст в лицо капитану. – Какие они, к чертям собачьим, пастухи, раз без живности, да еще по этим камням шляются.
Капитан выглядит слегка виноватым и очень хочет как-то загладить свой грех. Опять браво вскидывает руку к панаме:
– Разрешите, товарищ полковник, я этого "бачу" сам в расход отправлю. К Аллаху поближе. И тут один кишлачок есть поблизости – так я его сейчас на уши поставлю. Второй-то "баченок" там наверняка скрылся. Разрешите исполнять, товарищ полковник?
– Отставить "на уши", – задумчиво говорит комбриг, у которого, кажется, родилась другая идея насчет мальчонки.
– Ты вот что, Сваток, привяжи пацана на длинную веревку к танку – пусть он бежит впереди. Глядишь, дорогу покажет. Да и мину случайную на себя возьмет.
Шустрый капитан с явным удовольствием убегает выполнять приказание, а комбриг то ли с осуждением, то ли с похвалой говорит о нем журналисту:
– Этот Сваток – командир разведроты. Дай ему волю, он один целый кишлак может вырезать. Он это называет – "поставить на уши".
Журналист мотает головой, словно хочет прогнать наваждение.
– Раньше, этот Сваток нормальным был, как все, – поясняет комбриг. – Потом его друг – училище вместе кончали – попал к "духам" в плен, так они его живьем на куски порезали. С тех пор озверел парень, мстит без устали. Дай ему волю – он бы всех без разбору тут пострелял.
Да, журналист уже не такой уверенный в себе, каким был недавно. С недоумением оглядывается вокруг, растерянно смотрит на автомат в собственных руках. Нет, что-то тут не то.
И снова продолжается этот мучительный марш по высохшему руслу горной реки. Только теперь метрах в тридцати от головного танка бежит привязанный к броне веревкой худой афганский подросток. Его лицо залито потом. Глаза закатились от боли и страха. Две босые ступни мелькают в смертельном беге. А камни острые. Кровавые следы остаются на них после мальчишки. Он не может остановиться или замедлить бег, его тогда настигнет, сомнет траками страшный танк. Значит, надо бежать. Пока есть силы. Туда, к своим.
– Кяфиры уже близко, – запыхавшись, докладывает седобородому молодой моджахед. – Мы сигнал получили: идут колонной по реке. Танк и двенадцать бронемашин.
– Очень хорошо, – Рахматулла жестом руки подзывает к себе своих командиров. – Хочу еще раз напомнить наш план.
Ирландец тоже подходит ближе, вслушивается в слова командира. Ему интересно, как эти обутые в галоши и шлепанцы, одетые в тряпье, бородачи собираются вступить в бой с русскими броневиками. Страха он не испытывает, только жгучее любопытство. И еще он думает о том, что сегодня у него может получиться хороший сюжет. Сегодня, пожалуй, можно будет отличиться.
Рахматулла чертит веткой на земле некое подобие схемы:
– Вот, смотрите, это кишлак, это русло реки, это пустырь. Здесь, на окраине пустыря, старая крепость. По другую сторону – кукурузное поле. Мы пропустим кяфиров в кишлак, пусть они войдут и убедятся, что там пусто. Потом они сядут на свои танки и по руслу реки отправятся назад. Никакой стрельбы – нас будто бы нигде нет. Я знаю, русские сильно рассердятся, они очень злятся, когда их дурачат. Вот в этом месте, напротив пустыря, группа Каюма обстреляет их головной танк. Теперь они наверняка развернутся и пойдут на пустырь. Хоть что-то захотят взять. Пустырь-то и станет для них западней. Здесь мы их встретим.
Ирландец отметил про себя логичность этого плана. Босые, неграмотные, а воевать умеют. Седобородый, тем временем, продолжал:
– Огонь надо вести с трех сторон. Чтобы сбить их с толку. Вот отсюда – из крепости, из старого пересохшего арыка и от кукурузного поля. С трех сторон – это очень важно. Мы должны заставить их пометаться. Тому, кто подобьет русский танк, амир Мохаммад пообещал хорошую награду.
Теперь о нашем госте, – седобородый поворачивается к Рори, почтительно приглашает его подойти ближе. – Наш гость – очень важный человек. Мы должны помогать ему. Он расскажет всему миру о нашем джихаде, ведь так?
Ирландец прикладывает правую руку к сердцу, слегка склоняет голову, что должно подтвердить правоту командира.
– Я назначаю двух моджахедов специально для охраны гостя. Надир и Исмаил – вы отвечаете за него своими головами. Ваша позиция будет вон там – в зарослях кукурузы. Это удобное место для того, чтобы все видеть и снимать кино. К тому же солнце окажется у вас за спиной, а это значит, стекляшки твоей камеры, ирландец, не будут блестеть, и вы останетесь незамеченными. Иншалла!
Спешившись, передернув затворы автоматов, солдаты один за другим исчезают в узкой деревенской улочке, среди глиняных домов-крепостей.
Комбриг развернул на башне боевой машины карту и уточняет с офицерами задачи каждой группе.
– "Зеленых" на танке пустишь вперед. Вторая и третья роты блокируют кишлак с юга. Разведчики скрытно выдвинутся вот сюда и когда духи отвлекутся на "зеленых", Сваток наносит удар. Сваток, только без шалостей, ты понял меня?
– Так точно, товарищ полковник!
– Тому, кто замочит американца, обещаю орден и звездочку на погоны.
Журналист достает из своей потрепанной рыжей сумки фотоаппарат, вешает его на шею. А автомат... Куда же девать автомат? С одной стороны, с этой штукой, вроде бы, спокойнее. Чувствуешь себя мужчиной. Но... Недолгая внутренняя борьба завершается тем, что он протягивает автомат полковнику:
– Не надо. Я не могу. Пойду так.
И быстро, не оборачиваясь, уходит в середине цепочки разведчиков. Комбриг долго смотрит ему вслед – с недоумением и обидой. Как это – в бой и без оружия? Кругом же одни враги, каждый куст стреляет.
Разведрота бесшумно продвигается к центру деревни. Справа от крадущихся солдат – в рост человека – длинный глиняный дувал, слева поля спелой кукурузы. Журналист в середине цепочки, он остановился передохнуть. Теперь мимо него пробегают солдаты, и он с любопытством всматривается в лица этих парней, которым, возможно, в следующую секунду предстоит принять смерть. Боже, он и не думал, что солдатам может быть так страшно. Некоторые лица – просто сгусток страха. Пальцы на спусковых крючках. Они готовы открыть огонь на любой шорох, по любой цели – неважно, кто это будет – моджахед, ребенок, собака, курица... Лишь бы выжить самим в этом чужом кишлаке. Лишь бы выжить! Глаза у иных парней просто остекленели от ужаса. Боже, как же они будут воевать? Они же совсем мальчишки. Кто скажет, зачем им все это?
– Ну, что, журналист, сдрейфил? – Мимо пробегает капитан Сваток. Этот не выглядит испуганным. – Не отставай. Мои орлы тебя прикроют. Эх, где наша не пропадала!
Очень скоро стало ясно, что кишлак пуст. Хотя по всему было видно, хозяева ушли недавно: в очагах еще тлели угли, во дворах кудахтали куры. В одном доме нашли дряхлого старика – он забился в темный угол и смотрел оттуда на них равнодушными, ничего не выражающими, слезящимися глазами. Его встряхнули, пригрозили автоматом: "Говори, где мужчины"? Но он даже не стал притворяться, что испуган, так ему было все равно. Таких стариков на испуг не возьмешь.
Через час все три группы, вошедшие в кишлак с разных сторон, встретились на базарной площади. Она тоже была пуста, только коровы лежали в тени дувалов и тупо взирали на непрошеных гостей. Солдаты уже не пригибались, как прежде, и не водили стволами по сторонам. Напряжение отпустило. Но на смену ему пришла злость. Ясно, что кто-то предупредил "духов" о налете. Ушли совсем недавно. Дома еще хранили тепло очагов.
Журналист вдруг почувствовал облегчение от того, что еще ни один выстрел не испортил тишины ясного летнего утра. Он ощутил себя чужим среди этих глиняных домов, его никто здесь не ждал, ему захотелось быстрее уехать отсюда. Какой американец? Какие душманы? Бред! Страшный сон! Прочь отсюда! Он шел в цепочке солдат со своим фотоаппаратом и мечтал, чтобы все это как можно скорее закончилось.
Из-за дувала выскочил Сваток, на лбу у него от усердия выступили капли пота, панама сбилась на затылок. "Ну, что, – закричал своим разведчикам, – пусто у вас"? Ему рассказали о молчаливом старике. "Ведите этого бабая сюда, – приказал он. – Я его живо разговорю". Через минуту старика волоком втащили на площадь. Сваток подошел, вставил в старческий беззубый рот ствол своего автомата, подозвал к себе солдата-таджика, знающего фарси. "Пусть скажет, где американец. Иначе застрелю как собаку, а весь кишлак спалим к чертовой матери". Таджик послушно перевел. По морщинистому лицу побежали крупные слезы. Но старик продолжал молчать. "Ах, ты, сучий дух"! – капитан прикладом ударил деда по голове, и тот упал в пыль.
А утро было таким ясным и солнечным. И птицы весело щебетали на деревьях, и голуби привычно ворковали на площади. И тогда журналисту сделалось совсем невмоготу. Он подошел к капитану, готовому разрядить свой автомат в бедного старика, тронул его за плечо: "Не надо. Пошли отсюда". Сваток обернулся, взгляд его белесых, словно выгоревших, глаз не сулил ничего хорошего. Но в это время подоспел другой офицер – тот, что говорил про дырку для ордена. "Отставить!" – Коротко и властно велел он. Капитан выматерился, нехотя опустил автомат. "Чистоплюи блядские!" А тут откуда-то сбоку зычная команда донеслась: "Отходим! По машинам!" Как избавление прозвучала эта команда.
Без приключений разведчики тем же путем выбрались из лабиринта узких улиц, вышли к командному пункту, где ждал огорченный комбриг, сели на броню. Полковник мрачнел на глазах.
– Что вас тревожит? – Искренне удивился корреспондент.
– Плохо дело, брат. Вот увидишь, караулят нас на обратном пути. Тут ведь как – или мы их, или они нас, по-другому не бывает. Плохо дело. – И скомандовал кому-то внутри "бээмпэшки": "Вызывай "вертушки".
Ирландец с интересом осматривался по сторонам. Он лежал на краю кукурузного поля в вырытом специально для него окопчике. Отсюда было хорошо видно все пространство предстоящей битвы. Хотя, поймал он себя на мысли, битва будет, если русские дадут себя заманить. А если нет? Его смущало то, что нигде не было заметно никого из партизан. Как он ни напрягал свое зрение – никого! Только два юных оборванца рядом – те, что приставлены его охранять. Лежат в своих окопчиках – один, кажется, задремал, другой задумчиво ковыряет грязь под ногтями.
На мгновенье ему показалось, что все происходящее нереально, он даже головой покрутил, словно хотел избавиться от наваждения. Два этих беззаботных парня по бокам, синее небо над головой, ясное солнце... Вон там, на склоне, овцы пасутся. Голуби кружат над садами. Какой бой? Какие русские? Откуда тут взяться танкам?
Он и на себя постарался взглянуть со стороны: притаился в зарослях нелепый человек с кинокамерой, будто птичек или бабочек собрался снимать. Бабочек... – усмехнулся почти вслух. Сейчас тут такое начнется... Он опять, уже в который раз, подумал о превратностях судьбы, которая завлекла его так далеко от родного дома, от всего того, что на протяжении всей его прежней жизни было привычным. Но он не любил такие мысли и никогда не давал им воли. "Пусть они все завидуют мне", – пробормотал ирландец, вспомнив тех, кто остался дома.
Со стороны кишлака послышался рев моторов. Моджахеды встрепенулись, передернули затворы своих автоматов. Ирландец мысленно прочел несколько строк из Библии. Все. Сейчас начнется.
Корреспондент популярной московской газеты вначале не понял, что произошло. Это совсем не напоминало то, что прежде он видел в кино. "Киношная" война не имеет ничего общего с войной реальной. Все буднично, неинтересно, серо. Ехали в том же порядке и тем же путем обратно и вдруг головной танк с "зелеными" отчего-то замедлил ход, рыкнул, выпустив клуб сизого дыма, а потом резко повернул налево и закрутил башней. Солдаты неуклюже посыпались с брони, сбились в кучку позади танка. И тогда он расслышал выстрелы, которые за ревом моторов показались несерьезными – будто горохом сыплют по фанере. Танк остановился, вокруг него заклубилась пыль, потом донесся звук пушечного выстрела. Гороховая сыпь стала чаще. "Бээмпэшки" разведчиков тоже дружно рванули влево.