...
28 августа сего года, – писала Тимашук, – по распоряжению начальника Лечебно-Санитарного Управления Кремля я была вызвана и доставлена на самолете к больному А.А. Жданову для снятия электрокардиограммы.
В 12 час. этого же дня мною была сделана ЭКГ, которая сигнализировала о том, что А.А. Жданов перенес инфаркт миокарда, о чем я немедленно доложила консультантам академику В.Н. Виноградову, проф. Егорову П.И., профессору Василенко В.Х. и д-ру Майорову Г.И.
Проф. Егоров и д-р Майоров заявили, что у больного никакого инфаркта нет, а имеются функциональные расстройства сердечной деятельности на почве склероза и гипертонической болезни, и категорически предложили мне в анализе электрокардиограммы не указывать на инфаркт миокарда, т. е. так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих электрокардиограммах.
Зная прежние кардиограммы тов. Жданова А.А. до 1947 года, на которых были указания на небольшие изменения миокарда, последняя ЭКГ меня крайне взволновала, опасение о здоровье тов. Жданова усугубилось еще и тем, что для него не был создан особо строгий постельный режим, который необходим для больного, перенесшего инфаркт миокарда, ему продолжали делать общий массаж, разрешали прогулку по парку, просмотр кинокартин и пр.
29 августа, после вставания с постели у больного Жданова А.А. повторился тяжелый сердечный приступ болей, и я вторично была вызвана из Москвы в Валдай. Электрокардиограмму в этот день делать не разрешили, но профессор Егоров П.И. в категорической форме предложил переписать мое заключение от 28 августа и не указывать в нем на инфаркт миокарда, между тем ЭКГ явно указывала на органические изменения в миокарде, главным образом на передней стенке левого желудочка и межжелудочковой перегородки сердца на почве свежего инфаркта миокарда. Показания ЭКГ явно не совпадали с диагнозом "функционального расстройства".
Это поставило меня в весьма тяжелое положение. Я тогда приняла решение передать свое заключение в письменной форме Н.С. Власику через майора Белова А.М. – прикрепленного к А.А. Жданову – его личная охрана.
Игнорируя объективные данные ЭКГ от 28 августа и ранее сделанные еще в июле с.г. в динамике, больному было разрешено вставать с постели, постепенно усиливая физические движения, что было записано в истории болезни.
29 августа больной встал с постели в уборную, где у него вновь повторился тяжелый приступ сердечной недостаточности с последующим острым отеком легких, резким расширением сердца, что привело к преждевременной смерти.
Результаты вскрытия, данные консультации по ЭКГ профессора Незлина В.Е. и др. полностью совпали с выводами моей электрокардиограммы от 28 августа 48 г. о наличии инфаркта миокарда.
4 сентября 48 г. начальник ЛечСанупра Кремля проф. Егоров П.И. вызвал меня к себе в кабинет и в присутствии глав. врача больницы В.Я. Брайцева заявил: "Что я вам сделал плохого? На каком основании вы пишете на меня документы? Я коммунист, и мне доверяют партия и правительство и министр здравоохранения, а потому ваш документ мне возвратили. Это потому, что мне верят, а вот вы, какая-то Тимашук, не верите мне и высокопоставленным консультантам с мировым именем и пишете на нас жалобы. Мы с вами работать не можем, вы не наш человек! Вы опасны не только для лечащих врачей и консультантов, но и для больного, в семье которого произвели переполох. Сделайте из всего сказанного оргвыводы. Я вас отпускаю домой, идите и подумайте!"
Я категорически заявляю, что ни с кем из семьи тов. А.А. Жданова я не говорила ни слова о ходе лечения его.
6 сентября 48 г. начальник ЛечСанупра Кремля созвал совещание в составе академ. Вингорадова В.Н., проф. Василенко В.Х., д-ра Майорова Г.И., патологоанатома Федорова и меня. На этом совещании Егоров заявил присутствующим о том, что собрал всех для того, чтобы сделать окончательные выводы о причине смерти А.А. Жданова и научить, как надо вести себя в подобных случаях. На этом совещании пр. Егоров еще раз упомянул о моей "жалобе" на всех здесь присутствующих и открыл дискуссию по поводу расхождения диагнозов, стараясь всячески дискредитировать меня как врача, нанося мне оскорбления, называя меня "чужим опасным человеком"…
Выводы:
1) Диагноз болезни А.А. Жданова при жизни был поставлен неправильно, т. к. еще на ЭКГ от 28 августа 48 г. были указания на инфаркт миокарда.
2) Этот диагноз подтвердился данными патологоанатомического вскрытия (д-р Федоров).
3) Весьма странно, что начальник ЛечСанупра Кремля пр. Егоров настаивал на том, чтобы я в своем заключении не записала ясный для меня диагноз инфаркта миокарда.
4) Лечение и режим больному А.А. Жданову проводились неправильно, т. к. заболевание инфаркта миокарда требует строго постельного режима в течение нескольких месяцев…
Сегодня часто можно услышать, что Лидия Тимашук врала и клеветала, однако описанная ею ситуация является вполне правдоподобной.
Однажды автор этой книги пришел в ту самую "кремлевскую поликлинику" на ежегодную диспансеризацию. Врач моего участка, хорошо знавшая меня, оказалась в отпуске, и пришлось отдаться в руки какой-то незнакомой врачихи. Внимательно, как мне показалось, прочтя мою увесистую историю болезни, изучив данные последних исследований, она в конце концов произнесла совершенно поразительную фразу: "Что же, я пишу редкий по нынешним временам диагноз – совершенно здоров?" Пришлось указать ей на все болячки, честно нажитые мною "на стезях порока и излишеств" к середине жизни и зафиксированные в исследованиях, на что доктор пожала плечами и стала записывать новые выводы буквально под мою диктовку.
С одной стороны, ее можно понять, ведь, записав истинный диагноз, она вполне могла услышать от пациента: "Вы чего здесь вредительством занимаетесь? Кто меня теперь на новую должность назначит?" С другой – представьте, что на моем месте оказался бы человек, не имеющий понятия о подлинном состоянии своего здоровья, который, естественно, принял бы слова врача за чистую монету. Подобная "этика" могла просто убить его.
Впоследствии мне пришлось не раз убедиться, что даже очень высокопоставленные чиновники зачастую стремились вырваться из рук кремлевских эскулапов и следить за здоровьем в частных, городских или федеральных клиниках, причем не только из желания скрыть от коллег и общества свои недуги, но и от элементарной вредности жизни.
У Жданова и Сталина такой возможности, естественно, не было.
Можно не сомневаться, что профессора без всякой Тимашук знали, что у Жданова инфаркт, однако поставить соответствующий диагноз просто боялись. Это означало бы признаться, что в предыдущие годы вместо лечения товарища Жданова они занимались черт знает чем, доведя своими действиями, а точнее, бездействием до кондрашки молодого, всего лишь навсего пятидесятидвухлетнего члена Политбюро ЦК ВКП(б), ближайшего из оставшихся в живых друга Сталина и наиболее влиятельного после него человека в стране.
О состоянии здоровья самого Сталина речь подробнее пойдет ниже, однако и он в полной мере страдал от всех пороков кремлевской медицины.
Сегодня, например, нередко утверждают, будто бы Сталин в начале 1950-х годов был здоров. То, что профессора до тех пор, пока вождя не хватил удар, не находили у него вообще никаких болезней, кроме тех, что были обнаружены еще в Тифлисской семинарии, еще ничего не значит.
При образе жизни и нагрузках Сталина у него не могло не быть гипертонии и известных возрастных болячек, в ряде случаев крайне опасных. Кроме того, доподлинно известно, что Сталин страдал хроническим тонзиллитом, регулярно обострявшимся в форме тяжелых и продолжительных ангин. В ряде источников указывается также, что после войны Генералиссимус перенес два инсульта.
Последние годы давление Сталина фиксировалось врачами в районе 145,150 на 90. Говорить о том, что подобные цифры являются нормой для пожилых людей – грубейшая ошибка и безграмотность. Относительно здоровые пожилые люди должны иметь нормальное давление, т. е. в пределах 110, 130 на 65,85. От того, что в почтенном возрасте у людей увеличивается риск повышенного давления, гипертоническая болезнь не может превратиться в норму, а остается болезнью.
Между тем как врачи при давлении в 150 на 90 не находили у Сталина гипертонии? Такие цифры не только способны были в любой момент спровоцировать инсульт, но и, воздействуя на организм в течение длительного времени, привести к возникновению смертельно опасных недугов системного характера.
Все дело заключалось в том, что, боясь подставиться и вынести решение, которое могло быть истолковано как вредительское лечение, врачи при обслуживании Сталина вообще избегали ставить какие-либо диагнозы и принимать какие-либо определенные решения.
В свете этого имеющиеся сегодня в распоряжении исследователей данные прижизненного медицинского наблюдения Сталина могут рассматриваться как достоверный исторический источник только с очень большой натяжкой. Вот, например, выдержка из истории болезни Сталина, находившегося в сентябре 1950 года на курорте, которая приводится рядом авторов как доказательство хорошего самочувствия вождя:
...
4 сентября 1950 года. Пульс до ванной 74 в 1 мин. Давление 140/80. После ванной пульс 68 в 1 мин., ритм. Давление 138/75. Тоны сердца стали лучше. Сон удовлетворительный. Кишечник регулярно. Общее состояние хорошее. Кириллов.
Вы представляете себе, как выглядела шкала тонометра в 1950 году? Можно реально было отличить на ней 140 от 138? Любой доктор подтвердит, что это совершенно одно и то же. Данная запись не что иное, как обычная бюрократическая отписка – искупали, полегчало, да еще и врач русский – не подкопаешься! Вот уж воистину – гримаса судьбы – жизнь Сталина, злейшего врага формализма и очковтирательства оказалась в старости в руках бюрократов-перестраховщиков!
Граждане СССР были убеждены, что "люди в белых халатах", носящие звания академиков и профессоров, бьются за здоровье вождя, не щадя жизни, точно герои-фронтовики. На самом же деле кремлевские профессора думали главным образом о том, как бы не подставиться, втайне мечтая, чтобы Сталин загнулся при обстоятельствах, не связанных с лечением, например в результате стихийного бедствия.
Один из врачей, находившихся на Ближней даче рядом с умирающим Сталиным, профессор Мясников впоследствии вспоминал:
...
На следующее утро, четвертого (марта. – Авт.), кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы пришла молоденькая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: "Да, инфаркт".
Переполох. Уже в деле врачей фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства.
Теперь, вероятно, мы… По ходу вскрытия мы, конечно, беспокоились – что с сердцем?
…все подтвердилось. Инфаркта не оказалось.
Страх – вполне понятное, всем свойственное чувство, не будем слишком строги. Однако честные люди, надо признать, на месте кремлевских профессоров, обнаружив, что не способны в силу тех или иных причин лечить руководителей государства, ушли бы работать в городские клиники.
Да и как, по совести говоря, если не врачами-убийцами назвать пять профессоров и трех академиков, не додумавшихся за три дня (!) сделать семидесятичетырехлетнему больному, находящемуся в крайне тяжелом состоянии, обыкновенную кардиограмму?! Ведь даже на двери кабинета любого районного терапевта написано: "Прием больных старше шестидесяти лет только при наличии ЭКГ"!
В необъятном Союзе Советских Социалистических Республик были десятки тысяч докторов, способных самоотверженно лечить Сталина. При этом не важно, как их звали бы Лукомский и Кириллин или Восканян и Лившиц, главное, чтобы они были порядочными людьми. То, что такие люди, такие врачи в СССР были, подтверждает хотя бы пример Лидии Тимашук. Беда заключалась в том, что кремлевская медицина, эта бюрократия в белых халатах, воспринимая свою близость к "телу вождя" как кормушку и источник жизненных благ, не допускала честных врачей до Сталина, безжалостно отталкивала и перемалывала их.
В результате всего этого комплекса объективных и субъективных причин Сталин, в последние годы жизни особенно нуждавшийся в поддержке врачей, вынужден был иметь дело не с медициной и не с докторами, а с бездушной, циничной и смертельно опасной системой.
Единственным "живым" человеком, защищавшим от нее Сталина, к началу пятидесятых годов оставался генерал-лейтенант государственной безопасности Николай Сидорович Власик.
Охрана
До середины тридцатых годов охрана Сталина осуществлялась различными подразделениями, подчиненными одновременно нескольким руководящим центрам – Управлению коменданта Московского Кремля, аппарату ЦИК СССР и Оперативному отделу Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР (Опероду).
Личную, выездную охрану Сталина обеспечивал Оперативный отдел, возглавлял который Карл Викторович Паукер. Пребывание этого человека на столь ответственной должности само по себе представляло удивительный феномен большевистского государства. Карл Паукер родился в Австро-Венгерской империи в бедной еврейской семье и до 1914 года работал парикмахером в оперном театре Будапешта. Попав с началом Первой мировой войны в австрийскую армию, Паукер вскоре был взят в плен русскими войсками в одном из боев в Галиции. До начала Октябрьской революции он просидел в лагере для военнопленных, а во время Гражданской войны примкнул к большевикам. Вскоре Паукер был замечен Троцким и в начале двадцатых годов занял должность начальника Оперативного отдела НКВД СССР.
В ноябре 1936 года по результатам расследования дела "Клубок" ("Кремлевского дела"), вскрывшего многочисленные изъяны в обеспечении безопасности высших должностных лиц Советского Союза, функции Оперативного отдела решением Политбюро ЦК ВКП(б) были переданы в ведение вновь организованному Отделу охраны ГУГБ НКВД СССР, переименованному вскоре в 1-й Отдел ГУГБ НКВД СССР.
Карл Паукер был снят с должности и через некоторое время расстрелян. После смерти Сталина реабилитирован Карл Викторович не был. Почему советские власти решили, что Паукер навредил революции больше, чем, скажем, Авель Енукидзе или Роберт Эйхе, сказать трудно.
Всего силами 1-го Отдела государственной охране подлежали 23 человека из числа руководителей Коммунистической партии и Советского государства. Отдельное подразделение обеспечивало безопасность лично И.В. Сталина.
После реорганизации в подчинение начальника отдела входили Гараж особого назначения (ГОН), располагавшийся в Кремле на Коммунистической улице, отдельная автомобильно-гаражная группа для обслуживания И.В. Сталина, а также комендатуры объектов, в которых жили и работали охраняемые лица. Помимо этого, Отдел охраны отвечал за безопасность встреч на высшем уровне, проведение парадов на Красной площади и Центральном аэродроме, а также охрану кремлевских приемов, проводившихся, особенно в 1939–1940 годах, с большим размахом.
С апреля 1937 по ноябрь 1938 года 1-й Отдел и соответственно охрану Сталина возглавляли поочередно В.М. Курский и И.Я. Дагин, происхождение, биографии и извилистый путь в органы госбезопасности у которых очень напоминали судьбу Карла Паукера. Курский и Дагин еще с начала тридцатых годов являлись близкими сотрудниками Генриха Ягоды, а потому Сталина, естественно, они устроить не могли.
Подбирая нового шефа охраны, Сталин приметил среди своих прикрепленных сметливого, обаятельного и расторопного белорусского парня Николая Власика.
Кроме перечисленных достоинств Власик имел еще одно преимущество – дело в том, что Николай Сидорович был, прямо скажем, человеком не сильно изощренного ума. Это означало, что ему никогда не пришло бы в голову пользоваться своим высоким положением и близостью к вождю для участия в "придворных" интригах или превращения в самостоятельную политическую фигуру.
19 ноября 1938 года старший майор госбезопасности Н.С. Власик возглавил сталинскую охрану. Структура и подчиненность этой службы в последующие пятнадцать лет неоднократно менялись.
В 1943 году 1-й Отдел ГУГБ был преобразован в 6-е Управление (охраны) НКГБ СССР, которое, в свою очередь, в апреле 1946 года разделили на Управление охраны № 1, обеспечивавшее безопасность Сталина, и Управление охраны № 2, ведавшее охраной других должностных лиц.
Однако уже в декабре 1946 года оба управления, Комендатура Московского Кремля и все остальные подразделения и службы государственной охраны были сведены в Главное управление охраны (ГУО) МГБ СССР под руководством Николая Власика. В руках генерала, таким образом, оказался сосредоточенным весь комплекс вопросов, так или иначе касавшихся безопасности Сталина.
Кстати, осуществление конвоя вовсе не являлось главной из них. Тогда, в конце сороковых годов, все было гораздо проще, чем в наши дни. Вполне типичной была картина, когда "Паккард" Сталина в сопровождении "ЗИМа" с охраной в общем потоке машин следовал со Старого Арбата, через Воздвиженку к Кремлю.
Сталин нуждался во Власике совсем по другой причине. Дело в том, что вождь советского народа, олицетворявший собой Советскую власть, державший под своим контролем политические процессы на большей части земного шара, в повседневной жизни, во всем, что не касалось политики, становился практически беспомощным. Сталин не мог сходить в магазин или в аптеку, на родительское собрание в школу к детям, он забывал, что пора поздравить с днем рождения друзей или родственников, показаться врачам, постричься.
Все подобные "неполитические" заботы вождя принял на себя Николай Власик.
Он регулировал непростые отношения в семье Сталина, заботился о его детях, что после смерти Надежды Аллилуевой было для Сталина огромным подспорьем. Открытый характер и искренняя привязанность к семье вождя позволяли Власику справляться с самыми деликатными вопросами, не вызывая раздражения Сталина. По существу, к началу войны он играл роль даже не мажордома, а скорее старшего сына Сталина.
На протяжении пятнадцати лет Власик был руками советского вождя, посредником между ним и внешним миром. И чем старше становился Сталин, тем сильнее он зависел от своего прикрепленного.
Власик был не настолько глуп, чтобы не понимать этого. По-видимому, к концу сороковых годов он уже вполне осознал, что Сталин-человек без него просто не может жить.