...
– Куда вы, гражданин Кислярский? – окликнул Полесов. Он стоял у телеграфного столба и криками подбадривал рабочего связи, который, цепляясь железными когтями за дерево, подбирался к изоляторам.
– Иду сознаваться, – ответил Кислярский.
– В чем?
– В мече и орале.
Виктор Михайлович лишился языка. А Кислярский, выставив вперед свой яйцевидный животик, опоясанный широким дачным поясом с накладным карманчиком для часов, неторопливо пошел в губпрокуратуру. Виктор Михайлович захлопал крыльями и улетел к Дядьеву.
– Кислярский – провокатор! – закричал брандмейстер. – Только что пошел доносить. Его еще видно.
– Как? И корзинка при нем? – ужаснулся старгородский губернатор.
– При нем…
…Кислярский подошел к двери, на которой было написано: "Губернский прокурор", и вежливо постучал.
– Можно! – ответил хорошо знакомый Кислярскому голос прокурора. Кислярский вошел и в изумлении остановился. Его яйцевидный животик сразу же опал и сморщился, как финик. То, что он увидел, было полной для него неожиданностью. Письменный стол, за которым сидел прокурор, окружали члены могучей организации "Меча и орала". Судя по их жестам и плаксивым голосам, они сознавались во всем.
– Вот он, – воскликнул Дядьев, – самый главный, октябрист.
– Во-первых, – сказал Кислярский, ставя на пол допровскую корзинку и приближаясь к столу, – во-первых, я не октябрист. Затем я всегда сочувствовал советской власти, а в-третьих – главный это не я, а товарищ Чарушников, адрес которого…
– Красноармейская! – закричал Дядьев.
– Номер три! – хором сообщили Владя и Никеша.
– Во двор и налево, – добавил Виктор Михайлович, – я могу показать.
Через двадцать минут привезли Чарушникова, который прежде всего заявил, что никого из присутствующих в кабинете никогда в жизни не видел. Вслед за этим, не сделав никакого перерыва, Чарушников донес на Елену Станиславовну, Ипполита Матвеевича и его загадочного спутника…
Весьма показательна в этом смысле также и история гибели заместителя Председателя Совета Министров Союза ССР Л.П. Берии, арест и официальное осуждение которого являются выдумкой.
Оставаться на своем посту столько лет и все это время быть необходимым Сталину Берии позволяло умение владеть информацией. Даже после войны, будучи членом Политбюро ЦК ВКП(б), Берия не гнушался лично встречаться с наиболее важными агентами, многих из которых он завербовал сам, в частном порядке и о контактах с которыми даже не подозревали руководители советских спецслужб: Абакумов, Круглов, Серов или Игнатьев.
После смерти Сталина Берия оказался в крайне тяжелом положении – он был, безусловно, "личным" человеком вождя и по роду своей деятельности часто оказывался противопоставленным другим советским лидерам. То, что Берия, по словам Хрущева, "как только Сталин свалился", стал "пылать злобой против него" или, как говорила дочь Сталина Светлана Аллилуева, "вести себя неприлично" – вполне вероятно. В компании рабочих интеллигент всегда матерится больше других, а неудачливый любовник среди завзятых ловеласов спешит похвастаться несуществующими подвигами. Поведение Берии являлось естественной защитной реакцией и отражало его стремление подчеркнуть свою лояльность новой, сменившей Сталина власти.
И, уж конечно, в тех неблагоприятных и опасных для себя обстоятельствах Берия припал ухом к земле и усилил контроль обстановки по всем каналам. Его сын Сергей, между прочим, прямо указывал на это:
...
Мой отец не был ни трусом, ни бараном, послушно идущим на бойню. Я не исключаю, что он мог что-то замышлять… Для этого в органах у него всегда были свои люди… Кроме того, у него была своя разведывательная служба, которая не зависела ни от какой существующей структуры.
Хрущев, Маленков, Булганин и другие члены Политбюро отлично понимали, с каким опасным противником в лице Лаврентия они имеют дело. Вместе с тем для проведения заседания с целью ареста Берии им потребовалось бы привлечь недопустимо широкий круг людей.
В качестве сотрудника аппаратов федеральных и высших органов власти России мне неоднократно доводилось участвовать в подготовке официальных государственных мероприятий. Их особенность заключается в том, что сотрудники аппарата всегда информированы о деталях, тонкостях и даже скрытом смысле предстоящего заседания как минимум не хуже принимающих в нем участие первых лиц. Это вполне естественно, ведь именно сотрудниками аппарата каждый вопрос тщательно готовится, отрабатывается и согласуется. Высококвалифицированные и опытные работники секретариата Президиума ЦК КПСС или Совета Министров СССР по малейшим деталям сразу усекли бы, что вопросы, подготавливаемые для предстоящего заседания, – "лажа".
При этом можно категорически утверждать, что среди работников аппарата ЦК, в частности секретариатов Хрущева и Маленкова, были агенты Лаврентия Павловича Берии. Любая странность, несообразность, малейшее подозрение стали бы для них поводом, чтобы довести соответствующую информацию до своего негласного шефа.
Надо иметь в виду, что агентура в те сложные годы не просто дилетантски "постукивала", а серьезно и систематически поставляла сведения, которые подвергались вполне профессиональной сводно-аналитической обработке.
Еще одна явная "фантастика", сопровождающая историю ареста Берии – это замена кремлевской охраны внутри корпуса на офицеров Штаба противовоздушной обороны Московского военного округа.
Дело в том, что уже к 1945 году в СССР была выработана вполне четкая система государственной охраны, основным столпом которой служило строгое регламентирование порядка и режима охраны объектов и лиц в тех или иных конкретных условиях. Любое нарушение установленных правил рассматривалось как ЧП.
Трудно поверить, что об изменении режима охраны Кремля не стало известно Берии – министру внутренних дел СССР, в подчинение которого входила государственная охрана. В то же время некоторые участники "ареста" утверждали, что охрана в Кремле была заменена чуть ли не за двое суток до проведения заседания! Даже если допустить, что все руководство МВД и Управления коменданта Московского Кремля в полном составе находилось в соглашении с заговорщиками, как могли охранники из состава офицерского батальона УКМК объяснить товарищам тот факт, что они вместо несения службы болтаются в казарме? Можно не сомневаться, что среди этих офицеров были десятки информаторов Берии, которые не поленились бы снять трубку, заподозрив что-то неладное.
Помимо этого, новые лица охранников тут же заметили бы все работники корпуса. Прежде всего это касается служащих обеспечивающих подразделений – сотрудников экспедиции, работниц буфетов и техничек, среди которых в то время агентами были все поголовно. Охранники ведь тоже не роботы и не истуканы – переброситься парой фраз с молоденькой буфетчицей им не мог запретить никакой устав. Все они, разумеется, были между собой хорошо знакомы.
Еще неправдоподобнее выглядит привлечение к участию в аресте Берии маршала Жукова, несколько лет практически не появлявшегося в столице. Известно, что после опалы за Жуковым во все глаза смотрело целое подразделение шпионов Берии, чутко реагировавших на любые изменения в поведении маршала. К тому же не секрет, что после Победы появление Жукова где-либо вызывало страшный ажиотаж и никогда не проходило незамеченным. В этой ситуации задействовать Жукова было все равно, что привлечь к заговору Ансамбль песни и пляски Советской Армии, Любовь Орлову и Михаила Шолохова.
Ясно, что члены Политбюро при таких обстоятельствах не решились бы на сговор с целью ареста Берии. То, что в действительности произошло с "лучшим другом советской пионерии", скорее всего наиболее верно предполагал Сергей Берия, вспоминавший:
...
26 июня 1953 года отец находился на даче. Я уехал раньше, где-то около восьми, и через час был в Кремле… Часов в двенадцать ко мне подходит сотрудник секретариата Ванникова и приглашает к телефону: звонил дважды Герой Советского Союза Амет-Хан, испытывавший самолеты с моим оборудованием. "Серго, – кричал он в трубку, – я тебе одну страшную весть сообщу, но держись! Ваш дом окружен войсками, а твой отец, по всей вероятности, убит".
После Сталина в стране осталась очень жесткая, профессиональная, честолюбивая и требовательная элита, возглавить которую мог только незаурядный человек. Таких людей было двое – Берия и Хрущев. Между ними и решался вопрос – кто станет новым вожаком. Хрущев оказался хитрее и решительнее, убив Берию первым и легализовав эту акцию через вымышленную историю ареста министра внутренних дел героями войны.
При этом речь идет, заметьте, о Берии, которого, скажем по совести, мало кто в нашей стране сильно любил. Можно ли было обеспечить тайну и избежать утечки информации при попытке организовать заговор и спланировать покушение на Сталина, которого многие люди обожали и ради спасения которого сочли бы за честь пожертвовать жизнью?
Нет сомнения, что о готовящемся на него покушении, о любом недружественном чихе и вздохе Генералиссимусу тут же доложили бы, если не от страха и не из личного интереса, то из любви и уважения. Любая попытка поднять или обсудить "вопрос Сталина", пошутить на "тему Сталина" была бы разоблачена и пресечена.
К тому же, как мы убедились, члены Политбюро являлись вельможами, административная функция которых заключалась только в том, чтобы думать и договариваться. Буквально все их мысли и решения воплощали в реальные дела сотрудники аппарата, госбезопасности и обслуживающий персонал. В этой ситуации заговор членов Политбюро автоматически предполагал наличие широкого заговора, основанного на недовольстве своим положением, в высших офицерских и чиновных кругах. Мог такой заговор сложиться против Сталина?
Ответ очевиден.
Учитывая это, можно однозначно и четко заявить: заговора против Сталина в высших эшелонах власти СССР – не было!
Правильнее говорить о том, что с того момента, как члены Политбюро перестали понимать вождя и осознали необходимость его ухода, они, не сговариваясь, прекратили оберегать жизнь Сталина, оставив вождя один на один с жестокими реалиями высшей власти, с холодной и безжалостной системой, которая вскоре и нанесла по Сталину первый удар.
Кремлевская медицина
Полы паркетные, врачи анкетные…
На Старом Арбате, по адресу: переулок Сивцев Вражек, 26/28, стоит знаменитый в определенных кругах дом с башенкой, в котором располагается Поликлиника № 1 Управления делами Президента России. В "застойные" времена она именовалась Первой поликлиникой Четвертого Главного управления Минздрава СССР, а еще ранее – Лечебно-Санитарного управления Кремля.
Так случилось, что по роду службы своего отца я был "прикреплен" к этому учреждению еще в юности, а затем спустя много лет пришел на Сивцев Вражек уже в качестве "основного прикрепленного".
Несмотря на глобальные изменения, произошедшие за эти годы со страной, здесь, в тихом уголке Старого Арбата все осталось по-прежнему: те же картины на стенах, та же отделка панелями из дуба, а главное – те самые порядки, что сложились и обрели силу правил писаных и неписаных еще в далекие сталинские времена.
Даже и в наши дни в коридорах этого здания можно встретить постаревших "аппаратных волков" начала пятидесятых, которые, как и все старики, любят ходить по врачам.
Основной спецификой в работе кремлевской медицины была и остается особая ответственность, связанная с обслуживанием взыскательного и искушенного "контингента", за промахи и небрежности в лечении которого со стопроцентной вероятностью последуют соответствующие оргвыводы.
Отчетность столь строгая, что "кремлевский" терапевт после приема пациента не просто вписывает корявым почерком несколько слов в его "историю", но и обязан надиктовать в аудиоархив рапорт о результатах осмотра и принятых решениях. Уже почти сорок лет истории болезни пациентов в "кремлевской поликлинике" при помощи пневматической почты передаются из регистратуры непосредственно врачу, чтобы данные медицинских исследований паче чаяния не попадали в руки санитарок, практиканток и иного "не ответственного", праздно любопытного контингента.
Вполне естественно, что присущая всем врачам осторожность, извечная медицинская палочка-выручалочка, выраженная в хитром принципе "не навреди", приобрели в стенах кремлевского Лечсанупра особое значение.
До революции регулярного медицинского обслуживания в России не существовало. Царскую семью от всего, начиная с женских болезней и заканчивая выводом из запоя, лечил придворный лейб-медик. Военных пользовали полковые врачи, чиновников – частнопрактикующие, а всех прочих – врачи земские или вообще никто.
Советское государство, напротив, сразу же взялось за создание системы здравоохранения, том числе в части, касавшейся лечения высших должностных лиц. Это было тем более актуально, что после революции из жизни ушел целый ряд видных деятелей большевизма, здоровье которых было надломлено борьбой с царским режимом. В 1919 году в возрасте 34 лет скончался Яков Свердлов, затем сорокалетний Михаил Васильевич Фрунзе, а следом за ними не старые еще Ф.Э. Дзержинский и В.Р. Менжинский.
Первое время врачи в таких случаях по старорежимной привычке только разводили руками и вздыхали: "Что, мол, поделаешь! Бог дал, Бог взял!" Однако их новых клиентов такой философский подход к работе не устраивал, ибо жили они совсем по другим правилам, твердо веря, что нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять.
После того как в 1936 году умер А.М. Горький, а вслед за ним его сын Максим Пешков, советское руководство решило, наконец, заставить врачей жить и работать по-большевистски, т. е. нести ответственность за результаты своего труда. В марте 1938 года в ходе так называемого Третьего московского процесса по делу о "правотроцкистском блоке" по факту "вредительского лечения великого пролетарского писателя" были осуждены известные московские профессора Д. Плетнев, И. Казаков и Л. Левин.
С этого момента у кремлевских врачей началась "веселая жизнь". Помните, как в фильме "Служили два товарища" Иван Карякин обличал незадачливого киносъемщика, героя Олега Янковского: "Некрасов, беспартиец, происхождением чуждый, вел злые разговоры против революции, и эту пленку он нарочно загубил!" К несчастью, у советской медицинской профессуры, кроме поголовно чуждого происхождения и отсутствия партийности, оказалась еще и "не советская" репутация. Так, профессор Плетнев незадолго до начала процесса был обвинен одной из пациенток в изнасиловании. Пострадавшая гражданка также заявила, что профессор укусил ее.
В результате профессорам дали по десять лет, причем не столько за неправильное лечение, сколько за неправедное, небольшевистское бытие и сознание. Власть, таким образом, стремилась дать врачебному сообществу понять, что лечение руководителей Советского Союза – это не колхозная ветеринария, а ответственная государственная задача, решать которую необходимо в ключе конкретики и на почве фактов.
Однако похоже, что власти в этом случае несколько перегнули палку, добившись скорее обратного результата. Сознание того, что за любой промах в работе можно тут же "огрести червонец", стало висеть над кремлевскими врачами, парализуя их волю и профессионализм. Особенно рельефно эта уродливая ситуация проявилась после войны, когда один за другим неожиданно скончались наиболее близкие к Сталину и самые перспективные руководители Советского Союза – сорокачетырехлетний Александр Щербаков и пятидесятидвухлетний Андрей Жданов.
То, как в Лечсанупре "лечили" этих людей, хорошо видно из сообщений Лидии Тимофеевны Тимашук, заведовавшей в ту пору электрокардиографическим кабинетом Кремлевской больницы, и, в частности, из письма, направленного ею в сентябре 1948 года в ЦК ВКП(б).