Интеграция должна охватывать разные сферы жизнедеятельности людей и общества, при этом интеграция в одних сферах неизбежно стимулирует аналогичные тенденции в других. Так, социально-политическая интеграция активизирует интеграцию в ценностно-нормативной сфере, которая, в свою очередь, стимулирует развитие всего интеграционного процесса. Интеграция во внешней политике благотворно сказывается на интеграционных процессах во внутренней политике. Например, в Болгарии долго весьма болезненной оставалась проблема турецкого меньшинства, в Румынии – венгерского, а к Венгрии предъявляли претензии почти все ее соседи за ее, скажем так, "чрезмерно активный" подход к защите своих соотечественников за рубежом. Однако, когда эти государства поставили себе цель интегрироваться в Европейское сообщество, они, стремясь соответствовать обязательным нормам, принятым в сообществе, довольно быстро и успешно продвинулись в решении проблем национальных меньшинств в своих странах и в изменении политики по отношению к своим зарубежным соотечественникам.
Одним из требований, которое предъявляет ЕС к своим членам, является и мультикультурализм.
Мультикультурализм – это совсем "свежая" концепция, которая вошла в научный оборот лишь в конце 1980-х годов и уже в силу своей молодости пока не имеет серьезной теоретической основы. Сам этот термин крайне неопределенен, хотя и употребляется в последнее время чрезвычайно широко во многих странах мира [190] . Даже правительства тех стран, которые провозгласили мультикультурализм в качестве своей официальной политики (Канада и Австралия), существенно не прояснили специфические черты этого концепта. Там он используется сугубо инструментально: в Канаде – в качестве инструмента урегулирования отношений между франкофонами Квебека и англоязычным большинством остальных провинций, а в Австралии – для привлечения иммигрантов, поток которых к началу 1970-х годов сильно уменьшился, что повлекло за собой неблагоприятные последствия для экономической и демографической ситуации в стране. Тем не менее, при всей теоретической неопределенности этого концепта его популярность заложена в основном постулате, признающем самоценность культурного разнообразия страны (региона, всего мира) и принципиальную невозможность (недопустимость) ранжирования культур (в том числе этнических) по принципу "низшая – высшая", "главная – второстепенная" или "государствообразующая – прочие".
Опыт последних десятилетий доказал несостоятельность как советской, так и многих западных этнополитических доктрин, постулировавших стирание этнических различий и затухание этнического самосознания народов под воздействием индустриализации, урбанизации и глобализации. Напротив, этническое самосознание лишь обостряется в результате сопротивления указанным унификационным тенденциям. Вместе с тем оно возрастает также под влиянием демократизации общества, при увеличении возможности свободного волеизъявления граждан. Так, расширение в России возможностей свободной этнической самоидентификации обусловило появление новых этнических общностей, точнее, фиксируемых самоназваний (этнонимов) в период между последней советской переписью населения (1989) и первой российской (2002). Статистика фиксирует 176 этнонимов в России, но могла бы учесть и значительно большее их количество. Оказалось, что многие этнические общности, считавшиеся в советское время ассимилировавшимися с родственными народами, на самом деле сохраняют свою этническую самобытность и особое самосознание.
Этнические общности, как, впрочем, и любые другие, например социальные и культурные, конечно же нельзя отождествлять с биологическими организмами, однако они имеют свои внутренние механизмы функционирования. Это прежде всего коллективные представления, пусть даже во многом мифологизированные, а именно: историческая память как комплекс значимых исторических и культурных событий, воспринимаемых как символы истории народа; общая "историческая территория" или память о ней как о родине (прародине); один или несколько элементов общей культуры, чаще всего это язык и некоторые культурные традиции; та или иная мера этнической солидарности, которая может быть использована для политической мобилизации, и конечно же общее самоназвание, самое устойчивое в комплексе культурных свойств [191] .
Весь этот комплекс свойств (или их часть) обеспечивает возможность поддержания этнической самоидентификации (самоопределения) как индивида в группе, так и одной этнической общности по отношению к другим. Изменение характера отношений между группами ведет к изменению этнических свойств, выступающих в качестве маркеров этнических границ. Этнические свойства, безусловно, пластичны, и в предыдущих главах я подчеркивал неизбежность их исторических изменений. Вместе с тем я считаю сам феномен этничности весьма устойчивым и полагаю крайне маловероятной в обозримом будущем полную деэтнизацию как человека, так и человечества. То, что часто называют утратой этничности, на самом деле обычно является лишь сжатием поля культурных свойств либо переменой этнической самоидентификации, реже ее усложнением за счет формирования множественной этнической идентичности и чаще всего связано с относительной деактуализацией этничности по сравнению с другими формами идентификации, такими как гражданская, профессиональная, политическая и т. д. Однако и в этом случае какие-то элементы этничности сохраняются, хотя бы потому, что люди в своей повседневности мыслят и говорят на каком-либо этническом языке, а не на искусственном эсперанто. Язык же – это не только средство коммуникации, но и система смыслов, всегда имеющих и некую этническую окраску.
В современных условиях России можно говорить не только о высокой сохранности этнического самосознания, но и настоящем буме этнического самосознания. Одним из следствий его роста является политическая активизация этнических элит, увеличение числа общественных и политических организаций, инициативных групп, выдвигающих от имени народов политические требования и формулирующих политические лозунги или программы. Этот процесс развивается в России под воздействием как общемировых тенденций, так и ряда специфических обстоятельств. Из последних наиболее существенным является эффект цепной реакции, когда политизация этнических элит союзных республик бывшего СССР быстро перекинулась на элиты российских автономий, а затем распространилась и по другим этническим общностям.
В России этот процесс оценивается негативно не только властями, но и значительной частью экспертного сообщества. Почти как догма утвердились два взаимосвязанных представления: во-первых, что политизация этничности непременно ведет к политическому экстремизму, во-вторых, что место этническому своеобразию есть только в традиционной культуре, понимаемой крайне узко как создание ансамблей песни и пляски или проведение культурных фестивалей. Между тем попытки "затолкнуть" этническую активность только в сферу фольклора нигде в мире не увенчались успехом. Этничность нельзя отменить, а ее политизацию нельзя (опасно) запрещать. Вместо этого ее можно направить в цивилизованное русло. В большинстве демократических стран сложились этнические организации, которые отстаивают интересы своих членов и поддерживают на выборах те или иные партии или кандидатов в сенаторы, в губернаторы или в президенты. В Америке, например, стены офисов армянских, еврейских, мексиканских, итальянских, китайских и прочих организаций увешаны портретами их лидеров, пожимающих руки губернаторам, конгрессменам, сенаторам или даже президенту страны. И в подавляющем большинстве случаев политики сами ищут поддержки у таких организаций. Политизация этничности сама по себе не более опасна, чем появление профессиональных, конфессиональных, женских или молодежных организаций, ставящих перед собой некие политические задачи. Развитие каждой из них может привести к политическому экстремизму, если их активность направлена на доказательство своей исключительности и достижение неких преимущественных прав и привилегий. Однако эти же организации могут содействовать становлению и развитию гражданского общества, если сосредоточивают свою деятельность на решении общегражданских задач и развиваются в рамках демократических норм.
В этой связи полезно опираться на идеи политической корректности. Сам этот термин возник давно, во всяком случае задолго до появления концепции мультикультурализма, но сейчас по характеру основного использования может рассматриваться как частный случай этой доктрины. Под политкорректностью в рамках мультикультурного проекта понимают прежде всего систему моральных предписаний (иногда подкрепляемых некими институциональными нормами), во-первых, порицающих действия или высказывания, которые могут быть восприняты как психологически травмирующие представителями иных культур, во вторых, одобряющие действия, направленные на привлечение и вовлечение расовых, этнических и конфессиональных меньшинств в наиболее престижные сферы жизнедеятельности (политика, бизнес, искусство и др.).
Подчеркиваю, политическая корректность предполагает прежде всего опору на моральные культурные нормы, а не на правовые предписания. Никто, никакие законы не предписывали президенту Клинтону или президенту Бушу включать в свои администрации представителей разных рас, этнических и конфессиональных групп. Последние американские президенты добиваются этого, исходя из сложившейся к настоящему времени нормы политической культуры в Америке, а также из своих представлений о политической целесообразности. В нынешних условиях эффективно управлять страной может лишь администрация, отражающая культурное разнообразие общества. И несмотря на то, что проблему этнического представительства нельзя абсолютизировать и не стоит преувеличивать, президенты российских республик должны понимать, что в целях обеспечения благоприятного психологического климата в республиках и роста взаимного доверия между народами нельзя управлять республикой, не включая в ее руководство заметного числа русских, составляющих в некоторых из названных регионов численно наибольшую группу населения. Но одновременно и федеральной власти стоило бы расширить представительство разных народов России в аппарате федеральных ведомств. Примеры такого подхода демонстрируют не только западные страны, но и некоторые полиэтнические страны Востока, имеющие солидные традиции политической парламентской культуры. Показателен в этом отношении пример Индии, политическая элита которой (объединение правящей партии "Бхаратия джаната парти" и большинства оппозиционных партий, кроме левых сил) впервые в истории этой страны добилась избрания в качестве президента представителя исламского меньшинства Абдул Калама.
И в США, и в Индии политическая корректность и политическая целесообразность продиктовали необходимость добровольного самоограничения этнического большинства в целях поддержания и усиления интегративных процессов.
Для объяснения сути этого принципа сошлюсь на пример, который часто приводит в своих публикациях и публичных выступлениях В. Тишков. Ядром испанской гражданской нации и этническим большинством страны являются кастильцы, которые не только не требуют для себя каких-то преимущественных прав, не добиваются для себя автономии, предлагая ее меньшинствам (баскам, каталонцам и др.), но даже и от своего самоназвания отказались в пользу общегражданской, и в этом смысле национальной, интеграции. Подобный подход жизненно необходим и для России. Я далек от мысли предлагать русским забыть о своем самоназвании, да и нужды такой нет. Как уже отмечалось, рост русского этнического самосознания также можно было бы рассматривать как положительное явление, если бы оно не сопровождалось увеличением страхов и фобий, а главное, так называемым "эксклюзивным мышлением", выражающимся в одиозном лозунге "Россия для русских".
Неблагоприятное психологическое самочувствие этнического большинства, его неудовлетворенность, тревожность, ожидание угроз со стороны других народов в сочетании с активной эксплуатацией этих настроений влиятельными политическими силами является, на мой взгляд, главной из современных проблем этнической политики, которая проводится в России. Люди, называющие себя "защитниками русского народа", чаще всего как раз и заняты тем, что изощренно разжигают реальные и мнимые обиды этнического большинства страны. По сути, они занимаются формированием у большинства психологических комплексов, присущих обычно меньшинствам. Реальное оздоровление этнополитической обстановки в стране и улучшение психологического самочувствия русских людей может быть обеспечено не за счет создания неких институциональных условий для защиты большинства от меньшинств, а на пути формирования у большинства представлений о его роли в этнополитической интеграции общества, той интеграции, в которой большинство объективно заинтересовано в наибольшей мере, а также создания механизмов интеграции, в том числе создания климата доверия меньшинств к большинству. И здесь я хочу еще раз вернуться к идее "государствообразующего народа".
Неоднократно в этой книге я высказывал свое крайне негативное отношение к данной идее, поскольку она подразумевает юридическое закрепление за этнической общностью некоего особого статуса в государстве, как это предусмотрено в проекте Федерального закона "О русском народе". Такой подход противоречит самому духу Конституции страны и ее букве, а главное, сразу же, при одной лишь постановке вопроса вызывает рост подозрительности других народов. Вместе с тем я поддерживаю (об этом также не раз говорилось в книге) идею просвещения всего российского общества в духе осознания им объективно наибольшей роли этнического большинства в процессе гражданской интеграции народов России. Такая роль предполагает не присвоение этническому большинству особого статуса, как ордена или другой награды, а наоборот – осознанный и добровольный отказ представителей этнического большинства от части своих преимуществ.
Речь идет не только о том, что большинству стоит потесниться в институтах центральной власти, чтобы интегрировать во властную элиту представителей других этнических групп, но и о необходимости затратить некие усилия в освоении культуры братских народов. Так, в последние годы в России в национальных республиках уменьшается доля русских, которые владеют языком титульной национальности или хотят его освоить [192] . Это, наряду с сокращением количества газет и книг на национальных языках, национальных школ, создает у меньшинств ощущение возврата к советской политике недобровольной русификации. И хотя многие из отмеченных процессов имеют другую природу и вызваны прежде всего экономическими причинами (при общем сокращении тиражей всех газет и книгоиздания в стране больше всего пострадали пресса и книгоиздание на национальных языках, при общем свертывании сети школ – национальные школы, а миграционные процессы увеличили долю русских, недавно переселившихся в республики, не знакомых с их культурой и т. п.), однако и политические решения усугубляют эскалацию таких подозрений. Закон, навязывающий кириллицу в качестве графической основы всех языков народов России, в практическом отношении абсолютно не имеет смысла (русские, не знающие татарского языка, не смогут прочитать татарскую газету, даже написанную на кириллице), но, как уже отмечалось, резко ухудшил этнополитическую ситуацию в ряде республик и недобрым воспоминанием откладывается в исторической памяти.
Принцип самоограничения большинства предусматривает проведение такой политики, при которой федеральная власть требует от своих чиновников в республиках обязательного знания языка титульных народов и поощряет, стимулирует интерес русского населения республик к его изучению. Такая ориентация не только увеличивает доверие к большинству со стороны меньшинств, но и служит для них примером, побуждает к ответным действиям по самоограничению, необходимому для их аккультурации. Трудно ожидать, что иноэтнические мигранты первыми откажутся от привычных для них культурных традиций, если большинство не подаст им пример необходимого самоограничения.
В отечественной литературе и прессе о политике мультикультурализма и политкорректности пишут в основном в негативных тонах [193] . Такие публикации переполнены примерами ошибок и перегибов в осуществлении этих программ в США и Европе. Действительно, программа мультикультурализма первоначально развивалась как сугубо инструментальный и экспериментальный проект, т. е. методом проб, а следовательно, и ошибок. Как уже отмечалось, лишь недавно началось теоретическое осмысление таких программ, и можно не сомневаться, что это приведет к коррективам политической практики. Вместе с тем публикации в жанре описания "ошибок" и "вредного опыта" уже сейчас в значительной мере дезинформируют российских читателей, многие из которых и сами рады услышать что-то нехорошее про "них". Зачастую это форма самоутверждения: когда не удается самоутвердиться на основе своих достижений, то охотно принижают чужие.
В чем же проявляется неадекватность подобных аналитических материалов? Остановимся на этом подробнее.
Во-первых, описание "провалов" (во многом мнимых) политики мультикультурализма не сопровождается оценкой ее реальных успехов, а они весьма впечатляющи. Например, в США до начала осуществления этого проекта, направленного прежде всего на устранение расовых предрассудков, страна постоянно находилась под угрозой расовых волнений и бунтов, сопровождавшихся многочисленными жертвами и большими разрушениями. В Вашингтоне еще в 1960-е годы чуть ли не в двух-трех километрах от Белого дома в результате бунтов и поджогов выгорали целые кварталы жилых домов. Но вот уже почти 40 лет Америка не знает расовых беспорядков такого масштаба.