Почему возникли такие трудности? Во-первых, в силу реальной сложности предмета, в котором переплелись этнические и гражданские свойства и функции. Во-вторых, по причине реального многообразия исторических моделей формирования наций, тогда как в головах некоторых ученых (не только российских) сохраняется однолинейное восприятие мира – "может быть только так, и не иначе". В-третьих, и это самая большая проблема, сам термин "нация" имеет разный смысл в языках разных народов мира, и эти различия исторически закрепились. Во французском и английском языках они связаны с гражданством людей (nationality), в русском и в некоторых других с этничностью. Когда американцы говорят "американская нация", то понимают под этим граждан, всех граждан Америки вне зависимости от их этнической принадлежности. В России никому и в голову не придет сказать "российская нация", зато часто говорят: "Ты к какой нации принадлежишь – к русской или к украинской (якутской, татарской и т. д.)?" Впрочем, эти различия обусловлены не только и не столько особенностями языка, сколько спецификой исторического развития. Как уже отмечалось, ни в Российской империи, ни в Советском Союзе гражданская трактовка нации не могла возникнуть и тем более прижиться. Да и в современной России на пути такого понимания стоит немало преград.
Помимо двух названных смыслов понятия нации – как гражданства и как этничности – в XX веке в политическом лексиконе возникло еще и третье – нация как синоним государства. Такой смысл заложен в терминах: Организация объединенных наций, Национальная армия, Совет национальной безопасности и др. Однако и в этом случае мы можем говорить о разных смыслах одного и того же термина. Для людей западной культуры, в которой приоритет нации по отношению к государству стал элементом культурной традиции, вполне естественна замена двух слов "государство-нация" (national-state) одним, предполагающим, что государство отражает интересы нации как общества. В России же такая замена приводит к прямо противоположным результатам: она позволяет государственному аппарату полагать, что он представляет нацию как государство.
Можно себе представить, какая путаница возникает в головах людей, если к этому еще добавить, что о нации толкуют представители разных наук и научных школ, у которых сложились свои традиции и свои представления о нации.
В силу разного понимания одних и тех же терминов часто возникают идеологические споры даже среди людей, которые, по сути, являются идейными единомышленниками, но говорят на разных научных и этнических языках. Например, А. Янов, человек, мысли которого мне чаще всего близки, спорит с западными учеными Р. Пайпсом, А. Туминез, Д. Дэнлопом (к этой же группе он причислил и Д. Хоскинга, который на самом деле, как говорится, "из другой оперы"), отмечающими, что в научном мире существует консенсус относительно следующих утверждений: во-первых, что исторически Россия никогда не была "государством-нацией", во-вторых, что создание такого государства ставит заслон на пути возвращения России в состояние империи [184] . Не буду приводить довольно длинных возражений на это российского историка, сопровождающихся историческими ссылками, скажу лишь, что они сводятся к следующей мысли: России нужна федерация, а вовсе не государство-нация [185] .
Думаю, эта полемика – результат недоразумения. Уверен, что и Янов поддержал бы отвергаемый им консенсус, если бы осознал, что все перечисленные им ученые трактуют термин "государство-нация" в гражданском смысле, как такое государственное устройство, в котором власть находится у граждан, а не у самодержца, и нация представляет собой ипостась гражданского общества. Вряд ли А. Янов станет спорить с тем, что демократического гражданского государства в России не было до 1991 года (сам же историк об этом и говорит, ставя знак равенства между авторитаризмом и самодержавием), а гражданское общество не сложилось и сегодня. Может возникнуть вопрос, а зачем нужна такая сложная конструкция, пишущаяся через дефис, если можно просто говорить о демократическом государстве, не создавая путаницы с использованием столь неоднозначно трактуемого термина "нация"? Не знаю, как для западных стран, но для новых неокрепших демократий такие упрощения были бы крайне нежелательными.
Мы уже говорили о том, что гражданская нация выполняет множество функций по отношению к государству. "Нация, – пишет Эмерсон, – стремится овладеть государством как политическим инструментом, с помощью которого она может защитить и утвердить себя…нация фактически стала тем, что придает легитимность государству. Если в основу государства заложен любой другой принцип, а не национальный, как это имеет место в каждой имперской системе, то его основы в век национализма немедленно ставятся под сомнение" [186] . Нация не только легитимизирует государство, но и формирует национальные интересы, которые должны переплавляться государством в политические стратегии. Главное же, что нация, как общество, объединенное единством гражданских ценностей, только одна и способна предотвратить перерождение демократического государства в тоталитарное.
Как известно, Гитлер пришел к власти демократическим путем, но, не встречая сопротивления гражданской нации, не сложившейся в то время в Германии, быстро превратил республику в рейх, а ее население в мобилизационное общество. После распада СССР многие новые независимые государства, например Туркмения и Белоруссия, приняли конституции, вполне соответствующие международным нормам, но совершенно не освоенные национальным сознанием и не опиравшиеся на национальную гражданскую идею, и это позволило вождю всех туркмен и батьке белорусского народа со временем перешить их под свой размер. России в этом отношении больше повезло: в заслугу Б. Ельцину можно поставить уже то, что он избирался по Конституции, а главное, ушел со своего поста конституционно, а В. Путину – что он объявил о своем намерении не пересматривать тот раздел Конституции, в котором определены сроки исполнения полномочий президента. Однако предложения о ревизии практически всего корпуса демократических преобразований раздаются из уст весьма высокопоставленных деятелей нашего демократического государства и часто встречают поддержку у значительной части населения. И до тех пор, пока демократия во всем своем объеме не станет нормой для общества, его основным национальным интересом, не будет и уверенности в том, что Россия в очередной раз не вернется назад, в империю, или не распадется. Поэтому для России двуглавая формула "государство-нация" важна не менее, чем двуглавый орел на ее гербе.
Возвращаясь к полемике, которую я комментировал, замечу, что федеративные государства, например Швейцария, США или Германия, в такой же мере являются государствами-нациями (т. е. не империями), как и унитарная Франция, разумеется, современная, а не та, которая была при императоре Наполеоне. Во всех упомянутых случаях понятие "нация" лишено этнического содержания, которое, скорее всего, подразумевал А. Янов, и уж конечно само это понятие не связано с этническим национализмом, против которого он выступает, а я его в этом решительно поддерживаю, как в целом, так и в частности, а именно в споре с Д. Хоскингом.
Впрочем, из цитируемого российским историком высказывания своего английского коллеги ("Россия не государство-нация, а обрубок империи") позицию последнего понять трудно, поскольку метафора "обрубок империи" дает повод для различных ее толкований. Однако я знаком с позицией Д. Хоскинга не только по упомянутой статье, мы обменивались мнениями в Вашингтоне в 2001 году в ходе публичной дискуссии, посвященной итогам первого десятилетия постсоветской России. Хоскинг отстаивал весьма экзотическую для западной научной мысли позицию, не имеющую никакого отношения к консенсусу, упоминавшемуся Яновым. Смысл идеи Хоскинга в том, что русский этнический национализм (подчеркиваю – этнический) противостоит имперскому сознанию и одновременно способствует формированию государства-нации, поэтому нужно приветствовать нынешний рост национализма в России. Этот совершено умозрительный вывод английского историка противоречит фактам, в том числе и изложенным в данной работе, свидетельствующим, что ныне такой национализм является единственной опорой российских сил, сохраняющих имперское сознание, стремящихся к возрождению самодержавного устройства в стране, и уже поэтому он выступает основным барьером на пути формирования в России гражданской нации. Кроме того, великорусский национализм драматическим образом нарушает баланс этнических интересов и создает угрозу для целостности страны и, следовательно, для консолидации государства-нации.
Как видим, терминологические тонкости иногда просто необходимо учитывать в идеологических и политических дискуссиях, чтобы по крайней мере понимать друга. Научные дискуссии отличаются от идеологических тем, что в них стороны, как правило, хорошо понимают, о чем говорят их оппоненты, а длительность дискуссий свидетельствует чаще всего о сложности предмета обсуждения.
Например, даже сравнительно частный вопрос в дискуссии о соотношении этничности и гражданства в зарождении современных наций не имеет однозначной трактовки в научном сообществе. Одни исследователи (например, И. Горовиц и У Коннор) полагают, что нации и государства выросли из этнических сообществ, тогда как другие (Т. Неирн и Э. Геллнер), напротив, считают, что государства породили нации. История же показывает, что правы и те и другие, поскольку известны разные модели генезиса национальных государств. Одни нации создавались усилиями государств, которые силой стирали этнические и региональные перегородки внутри страны (это модель "от государства к нации"), другие – усилиями лидеров этнических общностей, разделенных государственными границами, и в этом случае именно этническая солидарность стимулировала процессы объединения неких территорий в новое единое государство и национальную консолидацию его граждан (модель "от общности к нации").
Как всегда, ближе к истине те исследователи, которые предлагают синтетический подход, включающий в качестве комплиментарных, казалось бы, конкурирующие идеи. По мнению Э. Смита, позицию которого я во многом разделяю, каждая нация содержит в себе элементы как гражданско-территориальной, так и этнической (культурной) общности [187] . Более того, в разные периоды истории соотношение гражданских и этнических представлений о нации может варьировать. Даже во Франции, которая кажется воплощением гражданской концепции нации, еще сравнительно недавно идея примата этничности поддерживалась значительной частью политической элиты, например в период "дела Дрейфуса". Добавлю, что и в наше время в этой стране, власти которой, казалось бы, хотят забыть об этничности, вычеркнув ее не только из официальных документов, но даже из статистики, немалая часть общества поддерживает этнонационалиста Ле Пена [188] .
По мнению Э. Смита, гражданский подход к понятию "нация" редко бывает естественной идеологией всего общества. Даже в странах с развитыми демократическими традициями ее, как правило, отстаивают правительства, политические элиты и этническое большинство, как политически доминирующий слой населения. Меньшинствам же более присуща этническая трактовка нации, особенно когда возникает угроза самому существованию общности либо угроза утраты культурных символов, а также когда возникает ощущение насильственного удержания общности в составе государства.
В силу потенциальной конфликтности этнической (культурной) и гражданской концепций нации почти в любом государстве возникает необходимость поддержания национальной сплоченности, консолидации граждан, и эта задача является одним из важнейших элементов внутренней политики. В современном мире не только геноцид (т. е. целенаправленное истребление этнических общностей), но и их насильственная ассимиляция осуждается мировым сообществом и признается международным правом преступлением против человечности. Уже хотя бы по этой причине у государств, стремящихся не быть изгоями в мировом сообществе, фактически складываются более или менее сходные принципы поддержания национального мира.
Международное право, безусловно, исходит из принципа гражданской нации, поскольку закрепляет права на национальное самоопределение не за этническими, а за территориально-гражданскими общностями. Доктрины государств, в которых сложился режим, основанный на политическом плюрализме, также, в явной или неявной форме, трактуют понятие нации прежде всего как гражданского сообщества. Во всяком случае, в конституциях таких государств отмечается, что источником власти выступает весь полиэтнический народ данной страны, все граждане независимо от их расы, религии и этнической принадлежности. Ни одной этнической общности не предоставляется исключительное или преобладающее право контроля над ресурсами и территорией.
Признавая справедливость этих норм, хочу тем не менее заметить, что в рамках концепции этнополитической интеграции было бы неверно полностью отождествлять нацию с гражданством. На мой взгляд, нация – это самоопределяющаяся общность, основанная как на гражданстве, так и на моральной, культурно-ценностной сплоченности ее членов, что предполагает сознательное самоопределение индивида, его идентификацию с нацией. Минимальный уровень такой сплоченности подразумевает лояльность не только законам, но и моральным нормам и базовым ценностям общества. Еще Эрнест Ренан в знаменитой лекции "Что такое нация?", прочитанной в Сорбонне в 1812 году, отмечал, что "нация – это повседневный плебисцит", который жители страны проводят по отношению к государству, признавая или не признавая его действия справедливыми, отвечающими их интересам, поэтому имперские государства (Ренан говорил об Австрийской империи), несмотря на все их усилия, не смогли сплотить населяющие их народы в единую нацию [189] .
И в современном мире реальна ситуация, когда индивид или группа, оставаясь гражданами страны, не идентифицируют себя со сложившейся в ней нацией. Например, в некоторых демократических странах (Англия, Канада, некоторые штаты США) открыто действуют партии и организации, добивающиеся отделения некой территориальной культурно-специфичной общности от данного государства и реализующие право на национальную консолидацию в других государственно-политических условиях. Разумеется, речь идет о цивилизованных формах национального самоопределения посредствам выборов или референдумов. В тех случаях, когда большинство представителей некой этнотерриториальной общности настаивает на создании нового государства, могут оказаться нецелесообразными не только попытки их насильственного удержания в стране, но и меры, поощряющие их добровольную интеграцию в некое национальное сообщество. Скажем, палестинская автономия до сих пор признается мировым сообществом частью государства Израиль, а ее жители формально являются его гражданами. Однако, несомненно, большинство палестинцев не считает себя частью израильской нации, да и большинство израильтян не признает их таковыми. И правительство, и большая часть израильского общества согласились с возможностью выделения палестинской автономии в отдельное государство и выдвигают лишь одно условие для этого – обеспечение безопасности Израиля от нападения террористов с территории Палестины.
Не исключено (хотя и не обязательно), что подобным же образом могут развиваться события, связанные с проблемой Чечни, в Российской Федерации.
В тех случаях, когда противоречия между этнической и гражданской идентификацией не заходят так далеко, как в Израиле, а взаимоотношения между государством и этническими (конфессиональными и др.) общностями не отягощены многолетним вооруженным конфликтом, задачи поддержания, развития или формирования национальной консолидации на гражданской основе вполне решаемы. Такие задачи можно даже считать рутинными для многих государств, особенно для тех, в которых ядро этнических меньшинств сложилось не в результате их миграции, а вследствие предшествующей колонизации этнических территорий.
Как показывают исторический опыт и современная практика демократических государств, в качестве основного средства устранения или ослабления подобных конфликтов (особенно на латентных его стадиях) выступают не сила, не административное принуждение и даже не столько пропаганда и просвещение, сколько социально-экономические меры, повышающие привлекательность гражданской интеграции по сравнению с этническим изоляционизмом и сепаратизмом.
Чаще всего выделяются следующие преимущества интеграции для индивидов и общностей:
• рост экономических выгод и возможностей в результате возрастания экономических связей, кооперации, реализации совместных экономических программ;
• повышение уровня защищенности и безопасности (как от внешних, так и от внутренних угроз) на основе коллективных усилий за счет создания системы предупреждения, предотвращения и урегулирования этнополитических конфликтов, усиления роли и повышения эффективности деятельности общенациональной системы защиты прав человека;
• увеличение возможностей для социальной и территориальной мобильности людей и устранение барьеров для движения товаров, услуг, информации;
• возрастание возможностей для политической самореализации всех участников сообщества, прежде всего региональных элит, за счет сближения этнических элит, обеспечение их взаимодействия; формирование и развитие политических институтов для координации этнополитических процессов;
• повышение взаимного доверия всех участников интеграции и рост предсказуемости их поведения за счет сближения ценностей представителей разных национальностей и формирования общих норм жизнедеятельности в процессе роста значимости общегражданской идентичности.
Этнополитическая интеграция – это не состояние, а процесс, который необходимо постоянно поддерживать, прежде всего за счет расширения возможностей для самореализции индивидов и общностей.