КРАНОВЩИК
Мерило жизни нашей -
честный труд.
Я, крановщик,
"воюю" в скромном чине.
Бананы в нашем цехе
не растут,
хоть африканский зной
в моей кабине.
Ведь подо мной
мартеновская печь,
в ее груди огонь металла бьется -
и надо сохранить и уберечь
в ковшах
частицу собственного солнца.
Николай Худовеков,
журналист
ОДНА НОЧЬ
Очерк
Отпуск для журналиста - это та же творческая командировка, блокнот с адресами и постоянная готовность к поиску. Я прилетел из Магнитогорска на родину в Архангельск и разыскал строителя Магнитки, ветерана войны Алексея Сергеевича Устюжинского.
Оказалось, мы оба помним одну и ту же ночь сорок второго года. Он был участником событий, а я, по малолетству, свидетелем. У детей войны особенная память: я помню и пожары, и то, как бабушка тащила меня в охапке от полыхавшей нашей Северодвинской улицы в какой-то подвал.
С Устюжинским мы прежде никогда не встречались, но с первой минуты разговорились так, словно давно-давно были знакомы.
И уже невозможно было пройти мимо той ночи и тех двух городов, которые породнили нас.
…Северное лето проходит незаметно. Еще август не кончился, а блеклый палый лист липнет к дощатым тротуарам и темным от дождя бревенчатым двухэтажным домам, которыми издавна застроен почти весь город.
Работа в мастерской лесотехнического института, куда с первых дней войны запихнули Алексея, признанного по зрению непригодным для армии, была не тяжелой, но изматывала спешкой. К себе в общежитие, чтобы рассеяться, он пошел пешком по набережной. С утра над городом бродили косматые тучи, серая Двина словно бы вздулась, и плотная морось над ней совершенно скрыла и без того еле различимый противоположный берег. Но к вечеру немного прояснилось.
Набережная - любимое место прогулок горожан - в эти часы была пустынной. Иногда, впрочем, тут звучала чужая речь: в порт заходили английские суда.
А сегодня, к удивлению Алексея, на набережной было полно девчат. Принаряженные, они шумными стайками сновали мимо пятиэтажного, выдвинутого серым полукругом здания лесотехнического института. Да, вспомнил Алексей, завтра первое сентября. Неужели занятия начнутся? Здесь размещался госпиталь, но его уже куда-то перевели. По-видимому, институт завтра откроет двери. Каких трудов стоило все там оборудовать! Досталось и преподавателям, и ему, Устюжинскому, с товарищами.
Немного легче на душе от этого по-мирному беззаботного зрелища. Но заходящее солнце, багровея в спокойных водах Двины, опять напоминает Алексею огонь, расплавленный металл. Магнитка, далекая Магнитка! Привязался к ней, и так неожиданно и нелепо пришлось расстаться перед самой войной.
Не забудет Алексей Устюжинский, как поразила его, парня из глухой северной деревушки, гигантская стройка, не забудет своего первого разговора весенним утром возле барака-конторы с Володей, комсоргом строительного участка (фамилия-то стерлась в памяти). Комсорг, чувствуется, еле держится на ногах. Товарищу, который его о чем-то выпытывал, резко бросил:
- Да, да, на плечах трубы таскали, по этой распутице не то, что грузовик, а и телега пароконная забуксует. А наш Ратке любит, чтобы все было в порядке…
Сам засмеялся неожиданной рифме и продолжал разговор с Алексеем:
- Плотничать, говоришь, можешь? А вот что: сварочный аппарат никогда в руках не держал?
- Приходилось отцу помогать, только…
- Все мы здесь "только", с этого и начинали. Пожалуй, мы тебе специальное комсомольское поручение дадим. Нам не так плотники нужны, как сварщики. Сейчас на этой должности Герман Германович Ратке, из Германии. Очень аккуратный человек: конец смены - домой, хоть тут земная ось переломись. Эта его "аккуратность" - нам поперек горла. Да и своих сварщиков пора иметь. Попробуй-ка у него подучиться, а?
Учиться пришлось больше вприглядку. Герман Германович - все "молчком да волчком". Не подкачал, однако, Алексей, хорошим сварщиком скоро стал и другим ребятам овладеть этой техникой помогал.
Третью домну строили, четвертую… Пошла у Алексея электросварка, крепким специалистом стал. И тут беда наскочила. Авария, короткое замыкание. Огонь слепящий в глаза - и темнота… Хорошо еще, что совсем зрения не лишился. Долго тот огонь кошмаром душил по ночам.
Уехал сюда, на Северную Двину, к родственникам. Болел. Зрение возвращалось, но медленно, вот и в армию из-за этого не взяли. Война, а он, двадцатилетний парень, слесарит в ремонтной мастерской да лазит по ночам на крышу по тревоге. Вот, кстати, и сегодня его очередь дежурить. Тревоги короткие и не страшные: швырнет "он", немец, фугаску, другую на город или порт - больше для острастки - вот и вся война.
"Ратке, тот, небось, сейчас броню для "тигров" варит, - с неприязнью думает Алексей, - а я тут "негоден", видите ли…"
Девушка из тех, что гуляли по набережной, насмешливо оглядела его. Алексей отвернулся. И эта осуждает, "здоровый, а в тылу отсиживается".
Кончался вечер. Подступала ночь, которой суждено было огнем отпечататься в памяти горожан.
* * *
- Тревога, Алексей, на крышу, - сказала буднично пожилая вахтерша, положив трубку телефона, и, зевнув, добавила: - Пойти, подвал отпереть на всякий случай, может, кто захочет в убежище.
- Тревога, скоро ли отбой? - невесело пошутил Алексей, выбегая на ночную улицу. Из порта отчетливо доносились прерывистые гудки, а с прохладной, не просохшей после дождя крыши их странная разноголосица слышалась еще отчетливее. Рядом с мастерской - крыша института, повыше, а внизу - бесконечные "волны" деревянных кровель домов, сараев, пристроек. И дворы, как пчелиные соты, ухоженные трудом, обжитые. Теперь они - мишени. Небо некстати очистилось, и тени от летящих облаков чаще расступаются и пропускают потоки лунного света.
Ухнул первый отдаленный взрыв. И вдруг мгновенно стало как днем, и все дворы-соты до подробностей видны. Не сразу понял он, в чем дело, и первый раз страшно стало: все-таки он один здесь…
- Фонари, фонари! - исступленно кричал кто-то внизу.
Фашисты сбросили с самолетов десятки осветительных "ламп". Значит, что-то готовили. И после мгновений невероятно глухой тишины все вдруг растворилось в грохоте. Словно горящие угли, посыпались, гремя, на кровлю мастерской "зажигалки". Они шипели и разгорались - первая, вторая, третья… Бояться было некогда.
- Та-ак! Та-ак! - яростно подстегивал он себя, ногами сбрасывая ослепительные бомбы вниз, во двор, прихватывая их рукавицами и швыряя в металлический ящик с песком.
Та девчонка с набережной утром, небось, в институт пойдет, почему-то подумал он с обидой во время короткой паузы и встретит - посмеется, словно кто другой, а не он, днем маялся на ремонте лаборатории, где ей набираться ума, и сейчас вот хватает эти шипящие штучки, рискуя сгореть, чтобы уцелел ее лесотехнический.
Надрывный, плотный гул заглушил посторонние мысли. Была одна как бы внутренняя команда: глядеть в оба! И он глядел и все видел: и беззащитный деревянный город под желтовато мерцающим светом "фонарей", и серебряную ленту реки. Не угадывал, а видел, как тогда, до аварии.
Высоко над головой шли самолеты. Их тени закрывали луну и мелькали на влажных крышах. Гул перешел в отвратительный, дерущий внутренности рев. Поднялось невообразимое… Над городом клубился красный дым, и над этим дымом снова и снова шли самолеты, исторгая вой, скребущий небо и землю. Все, казалось, пылало вокруг. Алексей метался за "зажигалками" и, сжав кулаки, выкрикивал в небо угрозы, не соображая, что это бессмысленно. Но гнев выплескивался сам. И вдруг - снова, как тогда, огонь перед глазами - и темно…
Как стало известно, в эту ночь фашисты, высадив предварительно десант на островах в Белом море, собирались стереть с лица земли город и порт. На деревянные кварталы они сбрасывали зажигательные бомбы, и мгновенно возникали многочисленные очаги пожаров. Бомбили всю ночь. Город спасла только самоотверженность жителей, дежуривших, как и Алексей Устюжинский, на крышах. И пострадал город далеко не так, как рассчитывали враги.
Тяжелая бомба прямым попаданием развалила один из корпусов лесотехнического института, но в другом, рядом с которым дежурил Алексей, через месяц начались занятия.
То была первая боевая ночь строителя Магнитки Алексея Устюжинского, и за нее он получил первую боевую награду.
* * *
- Как-то потом в госпитале слышу в "Последних известиях", - рассказывает Алексей Сергеевич, - сперва, понятно, о боях в районе Сталинграда и в районе Моздока, а дальше:
"На одном из заводов Южного Урала заканчивается сооружение новой доменной печи". Так душа и встрепенулась: в Магнитке! Чего бы, думаю, не дал, чтобы оказаться там, с ребятами…
Мы беседуем с ним на той самой набережной Северной Двины, и разговор то и дело перескакивает то на Магнитку - и я рассказываю о людях, которых он помнит, и о сегодняшнем городе его давней мечты, - то возвращается к той страшной ночи, от которой нас отделяют тридцать лет.
Алексей Сергеевич высок, сухощав. У него, как иногда пишут, "точеные черты лица", почти не задетые морщинами, и совсем седые волосы.
- А вообще-то ночь та, первая, как бы сказать, воскресила меня, - медленно продолжает он. - Равновесие, что ли, восстановила. И моральное, и даже физическое. Клин клином вышибло. Нервное потрясение ли помогло, вторая контузия ли - не знаю, однако, по выздоровлении видеть стал гораздо лучше. Огонь поразил, огонь и вылечил, - смеется он так. - В сорок третьем уже воевал. Ну, на фронте не страшнее показалось… После войны преподавал в техникуме. А Магнитку не забываю, заезжал несколько лет назад. Разве сравнишь с прежней!.. Да и наш город не сравнить.
Перед нами - сверкающее белизной здание лесотехнического института. Все здесь новое, послевоенное, кроме памятника Ломоносову, что был немым свидетелем кошмара сорок второго года. А чуть поодаль блестит стеклом выстроенный по последнему слову архитектуры морской вокзал.
- Смотрите, - оживился вдруг Алексей Сергеевич, - туда, левее смотрите! Читайте на борту: кажется, "Магнитогорск".
- Точно, "Магнитогорск".
- Вот так! Магнитогорск - на Двине! Вроде бы раньше не было его у нас. Магнитка везде…
Мы наблюдаем за новеньким буксиром. Я сообщаю, что скоро из Ленинграда выйдет океанский теплоход "Магнитогорск". А этот, маленький, легко разворачиваясь, рассекает речную гладь и идет к противоположному берегу, где его ждут массивные баржи. Вот он стал точкой, а вот и совсем размылся в солнечных лучах.
Генрих Рогозин,
секретарь общества "Знание"
ПИРЧЮПИС
Стихотворение
Здесь кажется - остановилось время,
и все, как было много лет назад,
качается сожженная деревня,
и ждут пощады детские глаза.
Над пеплом черным,
над травой зеленой -
из камня Мать…
Ей век одной страдать.
У всех явлений есть свои законы,
но страшно, если каменеет Мать.
Она в себя такую боль вместила,
какой нести не может человек.
…У ног ее - безмолвная могила,
цветы живые
и XX век.
Геннадий Корчагин,
машинист крана
ЧАБРЕЧНЫЙ ДОЛ
Стихотворение
Я слушал рокот переката
И видел серую скалу.
Она скорбела по солдату,
Что не вернулся поутру
В селенье тихое у речки,
В саманный дом, в Чабречный дол,
К березке тонкой.
В лютый вечер
Он пал геройски за Оскол.
Теперь он бронзов, в бронзе каска,
Заря на бронзовом лице.
Стоит чуть сгорблен, по-солдатски,
В голубоглазом чабреце.
Я видел это в час заката.
В тот тихий предвечерний час
Чабрец вздыхал у ног солдата -
И слезы капали из глаз.
Иван Жирош,
разметчик
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЖАННЫ-МАРИИ
Очерк
Наш механический цех - не основной, хотя прежде и назывался основным механическим цехом, сокращенно - ОМЦ. Здесь не ходят прославленные рабочие в войлочных шляпах, не колдуют знатные люди в синих очках и не преображаются по мановению руки именитых вальцовщиков огненные стальные полосы в могучих валках прокатных клетей. Но мы нужны всегда и везде - ведь ни один еще завод не обходился без умельца-токаря или слесаря. Коллектив наш так же славен молодежными бригадами, и все мы полны той же горячей жизни, что и хозяева огня, которых куда чаще показывают на экранах.
В канун юбилея Победы решили ребята нашего цеха первыми откликнуться на патриотический зов работать за погибших на фронтах героев. Однако "того парня" в списках не нашли - в войну здесь работали только девушки.
И все-таки комсомольско-молодежные коллективы механического не хотели в этом почине отстать от других, особенно бригада мастера Михаила Васильевича Бревнова, где почти все окончили ГПТУ № 19 имени Героя Советского Союза И. С. Андрейко и в социалистическом соревновании показали себя как отличные станочники.
Тогдашний комсомольский вожак Александр Шапкин сказал:
- Работала здесь токарем Мария Романенко, пошла добровольно воевать, стала отважной партизанкой. Подпольное имя ее было Жанна. Если лучшей бригаде присвоить имя Жанны-Марии Романенко? Какое ваше мнение? Погибла она геройски и заслуживает нашей рабочей памяти.
- Мнение одно, - поддержали ребята. - Но за право носить ее имя надо бороться.
О боевой жизни славной партизанки отряда имени С. М. Кирова помогли нам узнать юные следопыты подшефного нашего детского клуба имени Героя Советского Союза И. Ф. Бибишева.
…Осень сорок второго года выдалась мокрой, всю Белоруссию буквально размыло дождями. Даже маленькие речушки, которые за лето обычно пересыхают, - и те вышли из берегов и стали серьезной преградой для фашистских полчищ, еще одержимых бредовой идеей "блица". Партизанам тоже было нелегко. Мучили сырость, холод. Люди болели. Но отряд ни на один день не прекращал своих боевых действий. Взлетали мосты и эшелоны, уничтожалась связь. Партизаны устраивали засады, принимали открытые бои с неравными силами. В эту трудную пору и обратили внимание товарищи на бесстрашие Жанны, ее выдержку и постоянную готовность идти на самый опасный участок.
После дождей внезапно стукнули морозы, еще не опавшие воды покрылись по берегам ледяной коркой, пошли снегопады, стало еще труднее наносить удары захватчикам.
Жанна дважды ходила с группой уничтожать мосты по шоссейной дороге Пуховичи - Узда, участвовала в других диверсиях и удивляла всех настойчивостью: всегда отстаивала свое право быть рядом с товарищами.
- Там мои комсомольцы, а я буду отсиживаться в землянке? Нет, ничего не выйдет.
Выносливая, привыкшая сызмала к труду, Жанна не подводила бойцов да и оружием владела по-мужски.
Большой, боеспособный отряд изматывал противника, и за ним охотились каратели. Они чинили расправу над мирными жителями окрестных деревень и все чаще выползали на партизанские тропы. Видимо, была команда любыми средствами расправиться с партизанами.
Однажды боевая группа возвращалась с задания - добывали боеприпасы. Операция прошла на редкость успешно, без шума, и у каждого бойца было отличное настроение. Усталые партизаны, миновав опасный участок открытого шоссе, углубились в лес. И тут конная разведка донесла: прямо на их группу со стороны деревни Бородячицы движется отряд карателей. Могут прижать к реке и уничтожить.
Оставалось одно: немедленно форсировать ледяные, еще не замерзшие воды Орессы. Средств для переправы не было, а что-либо сооружать некогда. Тогда Жанна первой бросилась в воду.
Обжигало тело, дышать было тяжело. На середине реки глубина доходила до двух метров, и вброд ее не пройти.
Жанна, когда была еще просто Марусей Романенко, на спор переплывала реку Урал, и это подбадривало ее.
Каратели заметили партизан с опозданием и начали дальний обстрел.
- Нам бой не очень-то и нужен, - рассуждал комиссар, - но если напросились, так получайте!
В тот же миг его граната уложила четырех фрицев.
Рядом с Жанной на другой стороне реки залег конный разведчик, крестьянин из Западной Белоруссии Адам Майлычко. Он знал тропы и болота, речки и урочища и стал незаменимым человеком в разведке.
Всю их деревню расстреляли фашисты. Сам уцелел случайно: мать послала его в лес подыскать деревцо на коромысло. Вот и подался потом Адам искать мстителей-партизан. Счет к фрицам у него был особый, и не было злее бойца, чем Адам, хотя до отряда он в руках, кроме топора, ничего подходящего не держал. А теперь и от других требовал злости.
- Ты чего не стреляешь? - крикнул он Жанне.
- Не могу на мушку взять. Ну, гад!.. - И тут наконец раздался выстрел. Вражеский офицер, вскинув руки, повалился навзничь. Недобитки убрались восвояси, оставив около двадцати трупов.
Комиссар допытывался, чей это был выстрел.
- Жанна стреляла, - с гордостью сказал Адам. - Молодчина.
- Молодчина, - подтвердил комиссар.
Как-то и до этой вылазки молодая партизанка участвовала в уничтожении торфяного завода в Радичеве - надо было лишить фашистов топлива и вывести из строя электростанцию. Оттуда, из Радичева, Романенко привела к командиру трех полицаев, охранявших один из постов завода. С тех пор стали ее называть Жанной д’Арк.
Радостные вести несло советское радио - планы Гитлера рухнули, наши по всему фронту наступали, и партизаны, сидя у приемника в часы затишья, считали залпы салютов в честь освобожденных городов. Но недобитый зверь был страшен, и предстояла еще очень яростная, жестокая борьба.
Отряд имени С. М. Кирова зимой 1943-1944 гг. располагался в урочище Федосово. К весне гитлеровцам удалось выведать место зимнего лагеря партизан, и они втайне готовили нападение. Ночью Адам Майлычко прискакал с дальних постов охраны.