Цинковые мальчики - Светлана Алексиевич 16 стр.


Он коммунист, но ходил в церковь, ставил свечку.

- Зачем ты это делаешь, отец?

- Мне надо вложить во что-то свою веру. Кого мне ещё просить, чтобы ты вернулся?..

Рядом лежал парень. К нему приехала мать из Душанбе, привезла фрукты, коньяк:

- Хочу сына дома оставить. Кого просить?

- Давай, мать, лучше выпьем твой коньяк за наше здоровье.

- Хочу сына дома оставить…

Выпили мы её коньяк. Целый ящик. В последний день услышали: у одного из наших в палате обнаружили язву желудка, кладут в медсанбат. Шкура! Мы его лицо стёрли для себя из памяти.

Для меня - или чёрное, или белое… Серого нет… Никаких полутонов…

Нам не верилось, что где-то целый день дождь, "грибной" дождь. Наши архангельские комары над водой гудят. Выжженные шершавые горы… Поджаренный колючий песок… И на нем, как на большой простыне, наши окровавленные солдаты лежат… У них отрезано все мужское… Записка: ваши женщины никогда не родят от них сыновей…

А вы говорите - забыть?!

Возвращались: кто с японским магнитофоном, кто чиркал музыкальными зажигалками, а кто в стираном-перестираном "хэбэ" и с пустым дипломатом.

Почему нет книг? Нет стихов? Нет песен об Афгане, которые мы все пели? Мы воевали хорошо, храбро. Нас наградили орденами… Говорят, что нас, "афганцев", и без орденов узнают, по глазам.

- Парень, ты из Афгана?

А я иду в советском пальто, в советских ботинках…"

Рядовой

"Может, она жива, моя девочка, она где-то далеко… Я все равно рада, где бы она ни была, только бы жила. Так я думаю, так этого мне хочется, очень хочется! И вот мне приснился сон… Вот она пришла домой… Взяла стул и села посреди комнаты… Волосы длинные у неё, очень красивые, рассыпались по плечам… Она их так отбросила рукой и говорит: "Мама, ну что ты меня все зовёшь и зовёшь, ты ведь знаешь, что я прийти к тебе не могу. У меня муж, двое детей… У меня семья".

И я ещё во сне сразу вспомнила: когда её похоронили, прошёл, наверное, месяц, мне подумалось - она не убита, а её украли… Мы, бывало, идём с ней по улице, на неё оглядываются… Она высокая, и эти волосы льются… Но мне никто не верил… А тут я получила подтверждение, что догадка моя верная, она живёт…

Я - медик, я всю жизнь считала, что это - святая профессия. Очень её любила, поэтому и доченьку увлекла. А теперь проклинаю себя. Не будь у неё этой профессии, она осталась бы дома и жила. Теперь мы с мужем только вдвоём, у нас никого больше нет. Пусто, ужасно пусто. Вот вечером садимся, вот смотрим телевизор. Сидим, молчим, иногда слова за весь вечер не произнесём. Только когда начинают петь, я заплачу, а муж застонет - и пойдёт. Вы не представляете, что здесь, в груди… Утром надо идти на работу, а встать не можешь. Такая боль! Я другой раз думаю, что не встану и не пойду. Буду лежать, буду ждать, чтобы взяли меня к ней. Позвали…

У меня есть склонность к воображению, и я все время с ней, она никогда в моих мечтах не повторяется. Я даже вместе с ней читаю… Правда, теперь я читаю книги о растениях, о животных, о звёздах, о людях не люблю… Думала, что природа мне поможет, весна… Поехала за город… Фиалки цветут, на деревьях листочки детские… А я начала кричать… Так красота природы, радость живого на меня подействовали… Стала бояться течения времени, оно забирает её у меня, память о ней… Исчезают подробности… Что она говорила, как улыбалась… Собрала с костюма её волосы, сложила в коробочку. Муж спросил:

- Что ты делаешь?

- Пусть будет. Её уже нет.

Иногда сижу дома, думаю и вдруг слышу ясно: "Мама, не плачь". Оглянусь - нет никого. Продолжаю дальше вспоминать. Вот она лежит… Яма уже выкопана, уже земля готова принять… А я стою перед ней на коленях: "Доченька моя милая… Доченька моя дорогая… Как же это случилось? Где ты? Куда ты ушла?" Но она ещё со мной, хотя и в гробу лежит…

…Помню тот день. Она вернулась с работы и сказала:

- Меня вызвал сегодня главврач. - И замолчала.

- И что? - Я ещё ничего не услышала в ответ на свой вопрос, но мне уже нехорошо стало.

- Пришла в нашу больницу разнарядка послать одного человека в Афганистан.

- И что?

- Нужна именно операционная сестра. - А она работала операционной сестрой в кардиологии.

- И что? - Я забыла все другие слова, повторяла одно и то же.

- Я согласилась.

- И что?

- Кому-то все равно надо ехать. А я хочу побыть там, где трудно.

Уже все знали, и я тоже, что идёт война, льётся кровь и медсёстры нужны. Я заплакала, а сказать "нет" не смогла. Она бы строго посмотрела на меня:

- Мама, мы с тобой обе давали клятву Гиппократа…

Несколько месяцев она готовила документы. Принесла и показала характеристику. Там были слова; "Политику партии и правительства понимает правильно". А я ещё все не верила.

Рассказываю вам… И мне легче… Как будто она у меня есть… Я завтра её хоронить буду… В комнате гроб стоит… Она ещё со мной… А может, она где-то живёт? Я только бы хотела знать: какая она сейчас? Длинные ли у неё волосы? Даже какая кофточка на ней? Мне все интересно…

Если честной перед вами быть, то я людей не хочу видеть. Я люблю быть одна… Я с ней, со Светочкой своей, тогда разговариваю. Стоит кому-то зайти, все нарушается. Никого не хочу пускать в этот мир. Ко мне мама из деревни приезжает… Я даже с ней не хочу делиться… Один раз только пришла ко мне женщина… С моей работы… Вот её я не отпускала, мы с ней до ночи сидели… Боялись, что метро закроют, она не успеет… Уже муж её волновался… У неё вернулся из Афганистана сын… Вернулся совсем другой, чем тот, каким она его отправила туда…"Мама, я буду печь с тобой пироги… Мама, я пойду с тобой в прачечную…" Он боится мужчин, дружит с одними девочками. Она побежала к врачу. Врач сказал: "Терпите, пройдёт". Мне теперь такие люди ближе, понятнее. Я могла бы с ней дружить, с этой женщиной. Но она ко мне больше не пришла, она смотрела на портрет Светочки и все время плакала…

Но я что-то другое хотела вспомнить… Что же я хотела вам рассказать? А?! Как она приехала первый раз в отпуск… Нет, ещё о том, как мы её провожали, как она уезжала… Пришли на вокзал её школьные друзья, товарищи с её работы. И один старый хирург наклонился и поцеловал ей руки: "Больше я таких рук не встречу".

Приехала в отпуск. Худенькая, маленькая. Три дня спала. Встанет, поест и спит. Опять встанет, поест и спит.

- Светочка, как тебе там?

- Все хорошо, мама. Все хорошо.

Сидит, молчит и тихонько сама себе улыбается.

- Светочка, что у тебя с руками? - Я не узнала её рук, они стали такими, как будто ей пятьдесят лет.

- Там, мама, много работы. Могу ли я думать о своих руках? Ты представляешь: готовимся к операции, мою руки муравьиной кислотой. А врач подходит ко мне и говорит: "Вам что, своих почек не жалко?" Он о почках своих думает… А рядом люди умирают… Но ты не думай… Я довольна, я там нужна…

Уехала она на три дня раньше:

- Прости, мама, у нас в медсанбате остались только две медсёстры. Врачей достаточно, а медсестёр мало. Девочки задохнутся. Как я могу не ехать?!

Попросила бабушку, она её очень любила, той скоро девяносто лет: "Только не умирай. Дождись меня". К бабушке мы поехали на дачу. Она стояла возле большого куста роз, и Светочка просила её: "Только не умирай. Дождись меня". Бабушка взяла и срезала все розы, отдала ей…

Вставать надо было в пять часов утра. Я бужу её, а она: "Мама, я так и не выспалась. Мне кажется, что теперь мне никогда не хватит сна". В такси она открыла сумочку и ахнула: "Я забыла ключ от нашей квартиры. У меня нет ключей. Я вернусь, а вдруг вас не будет дома?" Потом я ключи нашла, в старой её юбочке… Хотела в посылке отослать, чтобы она не волновалась… Чтобы у неё были ключи от дома…

А вдруг она живая… Она где-то ходит, смеётся… Радуется цветам… Она любила розы… Приезжаю теперь к нашей бабушке, она ещё живёт. Света сказала: "Только не умирай. Дождись меня…"

Встаю ночью… На столе букет роз… Она их вечером срезала… Две чашки чая…

- Почему не спишь?

- Мы со Светланкой (она звала её всегда "Светланка") пьём чай.

А я во сне увижу её и во сне себе говорю: подойду, поцелую, если она тёплая, значит, она живая. Подойду, поцелую - тёплая. Значит, живая!

Вдруг она где-то живёт… В другом месте…

На кладбище сижу у её могилки… Идут двое военных… Один остановился:

- О! Света наша. Ты посмотри… - Заметил меня:

- Вы - мама?

Я кинулась к нему:

- Вы знали Светочку?

А он к другу обращается:

- Ей оторвало обе ноги при обстреле. И она умерла.

Тут я сильно закричала. Он испугался:

- Вы ничего не знали? Простите меня. Простите. - И убежал.

Больше я его не видела. И не искала.

Сижу у могилки… Идёт мама с детьми… Слышу:

- Что это за мать? Как она могла отпустить в наше время на войну единственную дочку (а у меня на памятнике выбито: "Единственной доченьке")? Девочку отдать?..

Как они смеют, как они могут!!! Она же клятву давала, она же медсестра, которой хирурги руки целовали. Она ехала спасать людей, их сыновей…

Люди, кричу я в душе, не отворачивайтесь от меня! Постойте со мной у могилы. Не оставляйте меня одну…"

Мать

"Я думал: все добрые станут… После крови… Думал, что после крови никто крови не захочет… А он берет газету, читает:

- Они вернулись из плена… - И матом.

- Ты чего?

- Да я бы их всех к стенке поставил… И сам лично расстрелял…

- Мало мы кровью умылись? Тебе не хватило?

- Предателей не жалко. Нам руки, ноги отрывало… А они Нью-Йорк разглядывали… Небоскрёбы…

А там он мне другом был… Раньше казалось, что нам разлучаться нельзя, я не смогу один. Сейчас хочу быть один… Моё спасение - одиночество. Мне нравится разговаривать с самим собой:

- Ненавижу этого человека. Ненавижу!

- Кого?

- Себя.

…Боюсь выйти на улицу из дому… Боюсь до женщины дотронуться… Пусть бы я лучше погиб… Повесили бы на моей школе мемориальную доску… Сделали бы из меня героя… Сколько у нас говорят о героях, о героизме, только о героизме. Все хотят быть героями. Я не хотел. Войска в Афганистан уже ввели, но я ещё ничего не знал. Мне было неинтересно. У меня была в это время первая любовь… А сейчас я боюсь до женщины дотронуться… Даже когда в переполненный троллейбус утром втискиваюсь… Никому не признавался… Но у меня ничего не получается с женщинами… От меня жена ушла… Это случилось… Так странно это произошло… Я сжёг чайник… Он горел, а я сидел и смотрел, как он чернел… Возвращается с работы жена:

- Что ты сжёг?

- Чайник.

- Это уже третий…

- Люблю запах огня.

Она закрыла дверь на ключ и ушла… Два года тому назад… И я стал бояться женщин… Им нельзя открыться… Им ничего не надо о себе рассказывать… Даже если они будут вас слушать, то потом все равно осудят…

- Какое утро! Ты опять кричал. Ты опять всю ночь кого-то убивал… - так говорила моя жена.

А я ещё ей не рассказал о восторге вертолётчиков, которые бомбят. О восторге людей возле смерти.

"Какое утро! Ты опять кричал…"

Она не знает, как погиб наш лейтенант. Увидели воду, остановили машины.

- Стой! Всем стоять! - крикнул лейтенант и показал на грязный свёрток, который лежал возле ручья. - Мина?!

Вперёд пошли сапёры: подняли "мину" - она захныкала. Это был ребёнок.

Что с ним делать? Оставить, взять с собой? Его никто не заставлял, лейтенант сам вызвался:

- Бросать нельзя! С голоду умрёт. Я отвезу его в кишлак. Рядом же.

Мы ждали их час, а езды туда и назад минут двадцать было.

Они лежали… Лейтенант и водитель… Посреди кишлака… На площади… Женщины убили их мотыгами…

"Какое утро! Ты опять кричал. Ты опять всю ночь кого-то убивал".

Иногда я не помню своей фамилии, адреса и всего, что делалось со мной. Приходишь в себя… И начинаешь как бы снова жить… Но неуверенно… Вышел из дома - и сразу мысль: закрыл дверь на ключ или не закрыл, выключил газ или не выключил. Ложусь спать, встаю: завёл на утро будильник или не завёл? Утром иду на работу, встречаю соседей: сказал я им "доброе утро" или не сказал?

Запад есть Запад, Восток есть Восток, и друг друга им не понять.
Лишь у Престола Божьего они сойдутся опять.
Но нет Востока и Запада нет, если двое сильных мужчин,
Рождённых в разных концах Земли, сойдутся один на один!

Когда она выходила за меня замуж, она говорила: "Ты вышел из ада… Из чистилища… Я тебя спасу…" А я вылез из помойной ямы… И я боюсь теперь до женщины дотронуться… Уезжал в Афганистан, они носили длинные платья, возвратился - в коротком все. Незнакомые мне. Просил её надеть длинное… Она смеялась, потом обижалась… Затем стала ненавидеть меня…

Но нет Востока и Запада нет, если двое сильных мужчин,
Рождённых в разных концах Земли, сойдутся один на один!

О чем я говорил? А? О длинных платьях моей жены… Они висят в шкафу, она их не забрала… А я ещё ей не рассказал…"

Сержант, разведчик

"Всю жизнь я был военный, иную жизнь знал лишь по рассказам. У настоящих военных другая психология: справедливая война или несправедливая - неважно. Куда нас послали - там справедливая, нужная. Когда посылали, и эта война была справедливая. Мы так считали, я сам стоял перед солдатами и говорил о защите южных рубежей, идейно подковывал. Два раза в неделю - политические занятия. Разве я мог сказать: "Я сомневаюсь"? Армия не терпит свободомыслия. Вас поставили в строй, и отныне вы действуете только по команде. С утра до вечера.

Команда:

- Встать! Подъем!

Встали.

Команда:

- На зарядку, стано-о-о-вись! Налево - бегом!

Сделали физзарядку.

Команда:

- Разойтись по лесу. Пять минут оправиться.

Разошлись.

Команда:

- Стано-о-овись!!!

Никогда не встречал, чтобы в казарме висел портрет… Ну, например, кого? Циолковского или Льва Толстого. Ни разу не видел. Висят портреты Николая Гастелло, Александра Матросова… Героев Великой Отечественной войны… Я однажды, ещё молоденьким лейтенантом был, повесил у себя в комнате портрет (из журнала какого-то вырезал) Ромена Роллана. Заходит командир части:

- Кто это?

- Ромен Роллан, французский писатель, товарищ полковник.

- Немедленно убрать этого француза! У нас своих, что ли, героев не хватает?

- Товарищ полковник…

- Кругом - марш на склад и вернуться с Карлом Марксом.

- Так он же немец.

- Молчать!. Двое суток ареста!

При чем тут Карл Маркс! Я сам стоял перед солдатами и говорил: куда, мол, годится этот станок? Он же заграничный. Куда годится эта машина с иностранной маркой? Она развалится на наших дорогах. Лучшее в мире - это все наше: наши станки, наши машины, наши люди. И только сейчас сам задумался: почему лучший станок не может быть в Японии, лучшие капроновые чулки - во Франции, а лучшие девушки - на Тайване. А мне пятьдесят лет…

…Вижу сон, что я убил человека. Он встал на колени… На четвереньки… Голову не поднимал… Лица не видно, у них у всех одно лицо (сколько я их видел во сне)… Я спокойно в него выстрелил… Спокойно увидел его кровь… Закричал я тогда, когда проснулся и вспомнил этот сон…

Здесь уже писали о политической ошибке, называли эту войну "брежневской авантюрой", "преступлением". А нам надо было воевать и умирать. И убивать. Здесь писали, а там гибли. Не судите, да не судимы будете! Что мы защищали? Революцию? Нет, я уже так не думал, я уже внутренне разрывался. Но убеждал себя, что мы защищаем наши военные городки, наших людей.

Горят рисовые поля… Трассирующие пули зажгли… Трещит и быстро горит… Войне ещё жара помогает… Дехкане бегают, с земли подгоревшее собирают… Никогда не видел, чтобы афганские дети плакали… Дети лёгкие, маленькие, сколько лет - не угадать… Широкие штанишки, из-под них ножки торчат.

Все время было чувство, что кто-то хочет тебя убить… Свинец глупый… До сих пор не знаю: можно ли к этому привыкнуть? А арбузы, дыни там с табурет величиной. Ткнёшь штыком - разваливаются. Умирать так просто… Убивать труднее… О мёртвых не говорили… Такие были правила игры, если так можно сказать… Собираешься в рейд на дно - письмо жене. Прощальное. Я писал: "Засверлить мой пистолет и передать сыну".

Начался бой, а магнитофон кричит… Забыли выключить… Голос Владимира Высоцкого:

В жёлтой жаркой Африке -
В центральной её части -
Как-то вдруг вне графика
Случилося несчастье.

Слон сказал, не разобрав:
- Видно, быть потопу!..
В общем так: один Жираф
Влюбился в Антилопу.

И душманы Высоцкого крутили… Ночью из засады мы слышали у них:

Мой друг уехал в Магадан,
Снимите шляпу, снимите шляпу!
Уехал сам, уехал сам,
Не по этапу, не по этапу.

Они смотрели в горах наши фильмы… О Котовском, о Ковпаке… Стоит в палатке телевизор, магнитофон… Учились у нас воевать с нами…

Из карманов наших убитых пацанов я вытаскивал письма… Фотографии… Таня из Чернигова… Машенька из Пскова… Сделанные в провинциальном ателье… Все одинаковые… Наивные надписи на фото: "Жду ответа, как соловей лета", "Лети с приветом, вернись с ответом"… Лежали у меня на столе, как колода карт… Лица простых русских девочек…

Не могу вернуться в этот мир… Пробовал, ничего не получается… У меня тут поднялось давление… Недостаточная нагрузка… Бунтует адреналин в крови… Не хватает остроты ощущений, презрения к жизни… Врачи дали диагноз: сужение сосудов… Мне нужен ритм, тот ритм, чтобы броситься в драку… Хочу и сейчас туда, но не знаю, что бы я там чувствовал… Разбитая, сгоревшая техника на дорогах… Танки, бэтээры… Неужели это все, что от нас там осталось?

Пошёл на кладбище… Хотел обойти "афганские" могилы… Встретила меня чья-то мать…

- Уходи, командир. Ты с сединой… Ты - живой… А мой сынок лежит… Мой сынок ещё ни разу не побрился…

Недавно умер мой друг, воевал в Эфиопии. Посадил в той жаре почки. Все, что он узнал, ушло с ним. А другой товарищ рассказывал, как попал во Вьетнам… Встречал и тех, кто в Анголе был, в Египте, в Венгрии в пятьдесят шестом, в Чехословакии вшестьдесят восьмом… Разговариваем между собой… Вместе на дачах редиску выращиваем… Рыбу удим… Я теперь пенсионер… В кабульском госпитале одно лёгкое удалили… А под Хмельницком есть госпиталь, там лежат те, от кого отказались родные… Кто сам не захотел вернуться домой… Мне пишет оттуда парень: "Лежу без рук, без ног… Проснусь утром и не знаю, кто я - человек или животное. Другой раз мяукать или лаять охота. Зажму зубы…"

Мне нужен ритм, тот ритм, чтобы драка была. Но я не знаю, с кем мне драться. Я уже не могу стать среди своих пацанов и агитировать: мы - самые лучшие, мы - самые справедливые. Но я утверждаю, что мы хотели такими быть. Но не получилось. Почему?.."

Майор, командир батальона

"Мы перед Родиной чисты. Я честно выполнил свой солдатский долг. Слышал, читал: сейчас эту войну называют "грязной". А как быть с такими чувствами, как чувство Родины, народа, долга? Родина для вас - пустой звук? Мы перед Родиной чисты…

Назад Дальше