"… У нас в изобилии и кораблей и людей, но нет ни флота, ни моряков. В ту минуту, как я подплывала к "Штандарту", и корабли стали проходить, отдавая мне салюты, двое из них чуть не погибли по вине своих капитанов. Один попал кормою в снасти другого, и это, может быть, всего в ста туазах от моей яхты. Затем адмирал хотел, чтобы они держали линию, но ни один корабль не мог этого сделать. Наконец в пять часов пополудни подошли к берегу для бомбардировки предполагаемого города. До семи часов вечера стреляли ядрами и бомбами безрезультатно, и наконец мне это надоело. Я просила адмирала не упорствовать больше в том, чтобы сжечь остатки этого города, потому что, прежде чем стрелять, привязали предусмотрительно в разных местах на берегу пороховые нити, которые не замедлили произвести должный эффект лучше, чем бомбы и ядра. Вот все, что мы видели в этом плавании. Надо признаться, что они больше похожи на флотилию, которая ежегодно выезжает, из Голландии для ловли сельдей, чем на военный флот".
Справедливости ради отметим, что недовольство флотом по итогам смотра восьмого июня 1765 г. было позже нейтрализовано победами под Андреевским флагом - как известно, Чесменское сражение было именно при матушке Екатерине.
Потомок Екатерины - император Николай Второй - даже считал своим долгом посетить больного управляющего Морским министерством, адмирала Павла Петровича Тыртова.
Двоюродного брата Николая Второго, контр–адмирала Великого князя Кирилла Владимировича следует упомянуть хотя бы потому, что он вполне мог спасти монархию в феврале 1917 г. Гвардейский флотский экипаж оставался последней боевой частью, лояльной монархии, но все решилось лично Кириллом Владимировичем. Нацепив красный бант, во главе экипажа Великий князь привел своих подчиненных к зданию Государственной думы. Более того, по воспоминаниям дворцового коменданта Владимира Николаевича Воейкова, Кирилл рассылал начальникам частей Царскосельского гарнизона записки следующего содержания:
"Я и вверенный мне Гвардейский экипаж вполне присоединились к новому правительству. Уверен, что и вы, и вся вверенная вам часть также присоединитесь к нам. Командир Гвардейского экипажа, Свиты Его Величества контр–адмирал Кирилл".
Впрочем, в 1924 г. красный бант образца 1917 г. не помешал Великому князю объявить себя в Париже императором Кириллом Первым. Признала его таковым, правда, далеко не вся русская эмиграция.
Еще одна интересная деталь про Кирилла Владимировича. Как известно, ему очень сильно повезло в Русско–японскую войну. Когда Великий князь стал одним из немногих спасшихся при взрыве эскадренного броненосца "Петропавловск" 31 марта 1904 г. Злые языки сразу же стали говорить, что причиной было "воспитание" в "Аквариуме". А "Аквариумом" в начале XX в. именовался ресторан на Каменностровском проспекте, обладавший, скажем так, неоднозначной репутацией.
Моряком из династии Романовых можно назвать брата императора Николая Второго, Великого князя Георгия Александровича. Он был моложе своего венценосного брата на три года и получил с рождением весь положенный Великому князю комплект - ордена Святого Апостола, Андрея Первозванного, Святого Александра Невского, Белого Орла и Святой Анны первой степени.
В чин мичмана Великий князь был произведен в 1889 г., после чего он служил на ряде кораблей, включая фрегат "Память Азова", ходивший с наследником престола Великим князем Николаем Александровичем в Японию. В 1891 г. Георгий Александрович стал лейтенантом и флигель–адъютантом. В 1894 г. он был объявлен наследником российского престола, поскольку только что вступивший на престол император Николай Второй еще не имел потомства.
Впрочем, в семье Романовых знали, что Георгий, скорее всего, недолго будет наследником–цесаревичем. Дело в том, что он был болен тяжелой формой туберкулеза и большую часть времени проводил не в столице или на кораблях, а в своем имении "Абас-Туман" на Кавказе (в 70 верстах от Боржоми в современной Грузии). Здесь он и умер, как писала тогдашняя пресса, "во время одинокой прогулки на руках случайно проходившей женщины". Кстати, на средства Великого князя в парке "Абас-Тумана" была выстроена первая в России горная астрономическая обсерватория.
Последним "августейшим" моряком можно считать умершего в 19 лет от туберкулеза в итальянском городе Сан-Ремо Великого князя Алексея Михайловича, брата уже известного нам Великого князя Александра Михайловича. Александр Александрович Половцов писал, что это был "премилый, умный, способный мальчик".
Как говорили в те времена, он был "причислен к выпуску" 1894 г., из–за чего стоял в списке мичманов раньше первого по успеваемости Александра Васильевича Колчака, будущего адмирала и "Верховного правителя" России.
А вот что вспоминал о нем будущий контр–адмирал в отставке Дмитрий Владимирович Никитин (Фокагитов):
"К выпуску 1894 г. был причислен Августейший кадет: младший сын Великого князя Михаила Николаевича, носивший несчастливое для молодых отпрысков нашей династии имя Алексей. Он проделал с выпуском два или три плавания, неся судовую службу наравне с прочими кадетами и будучи очень любим ими. Последний поход на "Скобелеве" в осеннее бурное и холодное время оказался для него роковым. Сказалось предрасположение к чахотке, и офицерский палаш, только что им полученный, был положен на гроб столь безвременно скончавшегося юноши".
Говоря о династии Романовых и Российском Императорском флоте, не стоит забывать и о дочери Генерал–адмирала Великого князя Константина Николаевича Великой княгине Ольге Константиновне, с 1867 г. являвшейся королевой Греции. В 1879–1908 гг. она состояла шефом Второго Балтийского флотского экипажа, а затем, после реформы системы флотских экипажей, стала шефом крейсера "Адмирал Макаров". После 1917 г. Ольга Константиновна, в то время уже вдовствующая королева Греции, по мере сил помогала русским морякам, волей судеб оказавшимся на чужбине.
И снова обратимся к воспоминаниям контр–адмирала Владимира Александровича Белли:
"До революции 1905 г. королева принимала даже русских матросов, которые приходили к ней с разными просьбами, в том числе и о заступничестве перед начальством, обрушившимся с какими–нибудь наказаниями на того или иного матроса. Рассказывали, что адмирал А. А. Бирилев, мастер на всякого рода позы, когда командовал Средиземноморской эскадрой, неоднократно исполнял желания королевы о смягчении наказания, наложенного на какого–нибудь матроса. Но однажды, встав перед ней на одно колено, он сказал: "Ваше величество, приказывайте, что хотите, буду повиноваться, но в данном случае ваше желание исполнить не могу".
Георг I, разумеется, русскими кораблями не интересовался в той мере, как королева. На моей памяти он наши корабли не посещал. Однако принимал русских офицеров вместе с королевой в своем дворце и был всегда внимателен. Рассказывали такой случай, будто бы произошедший еще до Русско–японской войны. Однажды король неожиданно прибыл в Пирей на стоящий там небольшой русский миноносец. Его командир не говорил по–французски или по–английски, а король не знал русского языка. Через пару часов после прибытия короля на миноносец туда поднялся какой–то другой офицер и увидел в кают–компании трогательную сцену. Командир похлопывал короля по плечу и говорил все, что знал по–французски, а именно: "Roix, buvons" ("Король, выпьем"). На столе стояли бутылки с винами. Говорили, что король остался очень доволен приемом, утверждая, что никогда в жизни его не принимали так просто, интимно и сердечно. Насколько верен этот рассказ и точен в изложении - ручаться не могу. Но не исключено, что это происходило действительно так".
Глава 10. Корабельные сутки
Попробуем проследить, как протекал день на корабле Российского Императорского флота, находившемся в плавании.
В пять часов утра в рынду били две склянки (два получасовых промежутка после четырех часов) и зычные голоса боцманов начинали будить команду. Матросы просыпались и начинали вязать койки - парусиновые тюфяки, набитые крошеной пробкой (подробнее о роли койки на военном корабле мы расскажем немного ниже).
Крик и свист боцманских дудок был настолько громогласным, что офицеры стремительно закрывали свои иллюминаторы. Если же речь шла о парусном судне с гладкой палубой, где в жаркое время офицеры сами спали не в каютах, а наверху, то старшие чины быстро собирали свои постельные принадлежности и спускались досыпать в каюты. Приближалось время уборки, или по–матросски - "убирки".
Тем временем матросы быстро умывались (обычно - соленой водой), молились и получали полчаса на завтрак.
Отметим, что матросские коки часто поднимались часа в три ночи - необходимо было затопить камбузы, сварить жидкую кашицу и заготовить большое количество кипятка для чая.
Завтрак в море "сервировался" на разложенных на палубе брезентах после пяти часов утра (сразу после побудки, умывания и молитвы). Он чаще всего включал в себя кашицу–размазню, куда окунали сухари. Перед употреблением сухарь было положено стукнуть о палубу, дабы выбить червей, которые могли там поселиться. Как вариант "толченку" из сухарей добавляли в саму кашицу.
Затем до изнеможения пили чай.
Между половиной шестого и шестью часами утра начиналась большая уборка корабля. Требование поддерживать судно в чистоте содержится еще в петровском Морском уставе:
"Корабли надлежит чистить и месть; а фордек мыть по вся дни, и между палубами открывать окна, так часто, как время позволит. Снаружи корабль поутру и вечеру повинен обметен и вымыт был, во время стоянки на якоре. Также места, где бараны, птицы и прочая живность, надлежит чистить всякой день дважды при боцмане, или другом караульном ундер офицере, и сего всего надлежит над ними смотреть караульным офицерам, под вычетом жалованья на неделю за каждое преступление".
Вот как она протекала на корвете "Коршун" (под этим названием, как мы помним, скрывается корвет "Калевала", корабль юности российского писателя–мариниста Константина Михайловича Станюковича):
"Босые, с засученными до колен штанами и до локтей рукавами, разбрелись матросы по палубе, вооруженные скребками, камнем, ящиками с песком, ведрами, голикамии швабрами. Ползая на четвереньках, они терли ее песком и камнем, потом обильно поливали водой из брандспойта и из парусинных ведер, которые то и дело опускали за борт на длинных концах. После этого палубу проходили голиками и затем швабрами. Пока одни занимались палубой, другие оканчивали борта, предварительно промыв их мылом; вытирали и мыли стекла люков, сами люки и т. д. Повсюду терли, скребли и скоблили; повсюду обильно лилась вода, даже и на быков, свиней и баранов, и разгуливали голики и швабры.
Нечего и прибавлять, что тоже самое происходило и внизу: в жилой палубе, на кубрике, в машинном отделении, в трюме, - словом, везде, куда только могла проникнуть матросская рука с голиком и долететь крылатое словечко боцманов и унтер–офицеров.
Когда корвет был выскоблен и вымыт во всех своих закоулках, приступили к его чистке и окончательной "убирке".
Едва ли так тщательно и любовно убирали какую–нибудь барыню–красавицу, отправляющуюся на бал, как убирали матросы свой "Коршун". С суконками, тряпками и пемзой в руках, имея около себя жестянки с толченым кирпичом и мелом, они не без ожесточения оттирали медь люков, компасов, поручней, кнехтов и наводили глянец на чугунные орудия, на болты, крючки, блочки…".
Особенно много возни было с деревянными корабельными палубами. В частности, их полагалось "лопатить" - как следует из названия процесса, удалять воду специальной деревянной лопатой. Она состояла из двух деревянных дощечек, насаженных на шток. Между дощечек приделывали кусок войлока или кожи, позже замененный толстой резиной.
В восемь часов утра, по окончании второй вахты, на судне происходил торжественный подъем флага.
В Российском Императорском флоте существовала торжественная церемония подъема флага. Команда строилась во фронт; место на левой стороне шканцев занимал вооруженный ружьями караул. Появление на фалах Андреевского стяга офицеры, под барабанный сигнал "поход", встречали отданием чести, а матросы - снимали головные уборы.
Слово гардемарину и известному советскому писателю Леониду Сергеевичу Соболеву, описавшему спустя много лет подъем флага на линейном корабле "Генералиссимус Суворов" (под этим названием скрывались однотипные "Император Павел Первый" и "Андрей Первозванный") следующим образом:
"Колокольный звон склянок. Резкие фанфары горнов, подобранных нарочно чуть не в тон. Стук весел, взлетающих над шлюпками вертикально вверх. Свист всех дудок унтер–офицеров. Трепетание ленточек фуражек, сорванных одновременно с тысяч голов. Двойной сухой треск винтовок, взятых на караул: ать, два! Флаг медленно поднимается к клотику, играя складками. Флаг доходит "до места" в тишине".
Примечательно, что первый подъем флага на боевом корабле Российского Императорского флота сопровождался артиллерийским салютом, после которого шел торжественный молебен. Добавим также, что спуск флага перед неприятелем считался одним из самых тяжких преступлений, возможных во флоте.
После подъема флага следовал доклад командиру старшего офицера, старших специалистов и судового врача. Затем офицеры отправлялись завтракать, после чего команда разводилась "по работам". Начинался новый общесудовой день.
Приблизительно до полудня матросы занимались всевозможными "работами". Кто–то красил либо ремонтировал различные детали; новички изучали артиллерию и механизмы корабля. Командир в это время "работал по своему графику", а вот старший офицер (говоря современным языком - старший помощник командира) не покидал палубу - в его прямые обязанности входило наблюдение за всеми корабельными работами. Кроме того, "старшой" контролировал деятельность офицеров, отвечавших за деятельность подчиненных им матросов–специалистов.
К двенадцати наступало время обеда, после которого отводилось время для послеобеденного отдыха.
Обед начинался в полдень и предварялся церемонией выдачи винной порции нижним чинам - Российском Императорском флоте существовало понятие "казенной чарки". Она полагалась в плавании каждому нижнему чину (матросу, унтер–офицеру и кондуктору) ежедневно, причем дважды. Исключение составляли моряки, находившиеся "в разряде штрафованных".
К числу "штрафованных" относились матросы и унтер–офицеры, ограниченные в правах и подлежавшие за проступки телесным наказаниям. Перевод в данный "разряд" в мирное время был возможен только по суду, а в военное - и в дисциплинарном порядке. Штрафованные матросы (унтер–офицеры и кондукторы лишались своего чина) не имели также права на получение прибавочного жалованья и знаков отличия. Кроме того, в дисциплинарном порядке их могли подвергнуть наказанию розгами до 50 ударов единовременно. Если же нижнего чина присуждали к тюремному заключению, то количество возможных ударов увеличивалось до двухсот.
Какие же "поражения в правах" ожидали осужденных за воинские преступления? Их не производили в унтер–офицеры, не отряжали в состав почетного караула и не назначали вестовыми и посыльными. Штрафованным матросам не полагались временные отпуска.
Для получения прощения штрафованному требовалось беспорочно прослужить не менее года (решение принимал обычно командир флотского экипажа). Раньше стать обычным матросом можно было в качестве награды за храбрость или "иные отличные подвиги". В этом случае окончательное решение было уже за командующим соединением кораблей.
Но вернемся в раздаче "винной порции".
Каждый день в определенное время - перед обедом и в шесть часов вечера - на палубу выносилась огромная луженая ендова с водкой (в российских водах) или ромом (в заграничном плавании). Сосуд устанавливался на шканцах. Затем появлялся баталер с мерной получаркой, в которую входило около 60 мл живительной влаги. В ведении баталера была и так называемая "форменная книга", где отмечались пьющие и трезвенники.
Сразу отметим, что разбиение винной порции на два приема было обусловлено требованиями морских врачей, которые считали, что прием одновременно более 100 граммов алкоголя не приносит матросу ничего, кроме вреда. Кстати, нормативы Морского ведомства требовали делить "чарку" не ровно пополам, а из расчета двух третей к обеду и одной трети - к ужину. Но чаще всего требования циркуляров не соблюдались, и матросы получали каждый раз равную дозу.
Ключ от корабельного "винного погреба" хранился в каюте старшего офицера судна. Баталер - обязательно в присутствии вахтенного офицера - открывал кран цистерны с ромом или другим подходящим к случаю напитком, сцеживал необходимое количество в ендову, после чего разводил "живительную влагу" до необходимой пропорции.
Затем начинали свистеть боцманские дудки, причем их призыв к водке матросы называли не иначе, как "соловьиным пением". Первым к ендове подходил хозяин палубы - старший боцман, за которым следовали унтер–офицеры, именовавшиеся в те времена "баковой аристократией". Затем - матросы по списку. Перед приемом чарки было положено снять шапку и перекреститься. После чарки - поклониться и передать емкость следующему.
Если же на корабле имелись люди, приравненные к нижним чинам, - мастеровые, жертвы кораблекрушения и т. д. - то они также подходили к ендове. Более того - в случае особого почтения со стороны членов экипажа к гостям, их могли пригласить первыми.
Последним водку "кушал" сам баталер, после чего ендова снова убиралась под замок.