Главным героем "Звездной мести" является космодесантник Иван (фамилии у него нет, поскольку герой репрезентирует весь русский народ), наделенный необычайной физической силой, выносливостью и самообладанием. Высшая ценность для него – Родина, Россия, защищая которую он готов пожертвовать всем, вплоть до жизни. Иван вступает в борьбу с внутренними врагами и пришельцами, после ряда схваток гибнет, воскресает, беседует с Господом и, "уполномоченный" им, возвращается на Землю.
Возможности героя не беспредельны (хотя в романе можно найти элементы чуда, но в целом Петухов исходит из незыблемости законов природы). Однако они очень велики: Иван беспрепятственно перемещается в пространстве (в том числе и на другие планеты) и во времени. Следует отметить, что своих целей он достигает не на основе хитроумного плана, изобретения или духовного подвига, нравственной чистоты, святости, а путем прямого физического действия, схватки.
Хотя герой поклоняется православным святыням, но воплощенное в "Звездной мести" мировоззрение – не христианское, а языческо-магическое. Достаточно упомянуть ключевое для романа представление, что человек (а не Бог) может направлять и изменять по своей воле ход истории: Иван отправляется в решающий момент прошлого и своими действиями там вносит изменения в настоящее. Другое дело, что для оправдания и обоснования своих поступков Петухов ссылается на поддержку Рода и на божественную санкцию.
Социальный идеал его – в прошлом, а не в будущем; отношение к другим (людям, народам) – страх и подозрение, тут царствуют национализм и ксенофобия. Перед нами – чистой воды мировоззренческий традиционализм, являющийся реакцией на быстрые социальные и культурные перемены.
Но Петухов соединяет консервативное традиционалистское мировоззрение и явно модернизационный жанр научной фантастики. При этом, хотя у Петухова сверхактивный и уверенный в себе герой, его книги демонстрируют больное сознание нашего современника, испытывающего шок после краха советской империи, всего боящегося и пытающегося преодолеть свою фрустрацию – в мечтах и фантазиях.
К концу 1990-х амбиции Ю. Петухова и его единомышленников выросли, а научные и культурные стандарты и нормы стали слабее. В результате стало возможным без проблем выражать свои взгляды напрямую, без прикрывающей литературной (фантастической) оболочки.
В конце 1990-х гг. была выпущена серия книг, излагающих "фундаментальное открытие в антропо– и этногенезе человечества, сделанное известным историком и этнологом Ю.Д. Петуховым", суть которого заключается в том, что "мы, русы, принадлежим к наидревнейшему этносу Земли – к пранароду праотцов, мы породили большую часть народов планеты, наш древнейший язык стал основой всех индоевропейских и части семитских языков".
Ю. Петухов далеко не одинок. Схожих взглядов о древности и могуществе славян придерживаются П.В. Тулаев (Венеты: предки славян. М., 2000), Ю.А. Шилов (Прародина Ариев. Киев, 1995; Пути Ариев. Киев, 1996; Прародина Руси. М., 1999), В.М. Демин (От Ариев к русичам. М., 2001), В.Н. Демин (Гиперборея: Исторические корни русского народа. М., 2000), А. Абрашкин (Древние росы: Пути миграции // Гибель России. М., 1999. С. 86-120), С.Г. Антоненко (Русь Арийская: Непривычная правда. М., 1994), А.И. Журавлев (Кто мы, русские, и когда возникли? (К истории отечества). М., 1997) и многие другие. Например, А.В. Трехлебов утверждает, что "целая плеяда историков России, о которых ее недруги всячески стараются умалчивать, как то: М.В. Ломоносов, А.Д. Чертков, Е.И. Классен, Ф. Воланский, А. Вельтман, М.А. Максимович, Ю.И. Венелин, Ю.П. Миролюбов, Ф.Л. Морошкин, С.П. Микуцкий, О. Бодянский, В. Малышев, В. Старостин, В. Вилинбахов, А.П. Жуковская, Катанчич, Шаффарик, Савельев, Надеждин, Святной, Боричевский, Александров, Лукашевич и многие другие, опираясь на письменные свидетельства и данные археологических исследований, провели серьезный анализ славянского этногенеза и доказали, что племена, которых греческие, римские и западные историки окрестили скифами, сарматами, венетами, этрусками, пеласгами, лелегами, антами, гетами, вендами, ругами, рутенами, русинами, склавинами, ставанами, роксоланами и многими иными прозвищами – все без исключения были славянами", "Античная Эллада была, мягко говоря, интеллектуальным нахлебником славян, но, называя их скифами и варварами, тщательно это скрывала", "славяне были образованнее и скандинавских народов". Точно так же и Л. Рыжков утверждает, что "славянская культура положила фундамент всей европейской цивилизации".
Итак, мы проследили судьбу одной мифологемы, возникшей в 1820-1860-х гг. и распространявшейся тогда в околонаучной исторической литературе, во второй половине XX в. бытовавшей в научной фантастике, а сейчас вновь попавшей в околонаучную историческую литературу.
Уже отмечалось, что "русский миф" призван "служить механизмом психологической защиты и компенсации", поскольку позволяет преодолеть в воображении экономическое и интеллектуальное отставание от западных стран, обозначить "преимущества" русского образа жизни.
Для большинства населения сейчас более приемлемым является вариант "русского мифа", опирающийся на концепты "русской идеи", "соборности", "особого пути" России, определяемого спецификой православия, и т.п. Но существуют в обществе и более радикально настроенные группы, прежде всего в молодежной среде, склонные к предельному упрощению сложных социальных проблем, однозначным решениям, плохо знающие историю. Это радикальное меньшинство считает и православие чуждым России, занесенным из-за рубежа и разлагающим исконно русские ценности. В этой среде распространены различные неоязыческие движения, и именно их сторонники придерживаются рассмотренного варианта "русского мифа". Для них характерен тоталитаристский утопизм, представление, что можно силой заставить всех жить одинаково, причем группа людей (или даже один человек) может определять это за других. Представители подобного мировоззрения – люди с достаточно высоким образовательным цензом (средняя школа, техникум, нередко технический вуз), у которых старые советские взгляды сменила национальная идея в ее радикально-патриотическом изводе, – полагают, что все социальные и политические проблемы можно решить насилием. Они не против капитализма, но за "национальный" и "социальный" его характер.
Появление и усиление влияния подобного комплекса идей не удивительны. Определяющую роль в настроениях современного российского общества и особенно в идеологических программах, предлагаемых интеллектуальной элитой, играет неотрадиционализм. Он, по формулировке Л.Д. Гудкова, "включает в себя: 1) идею "возрождения" России (тоска по империи, мечтания о прежней роли супердержавы в мире), 2) антизападничество и изоляционизм, а соответственно – восстановление образа врага, 3) упрощение и консервацию сниженных представлений о человеке и социальной действительности".
Языческий русский миф доводит перечисленные характеристики до предела. Ему присущи следующие черты:
– расизм (представление, что человечество испокон веков состоит из рас, навсегда определяющих физические и духовные черты их представителей, их образ мысли, их ценности),
– представление, что история всегда являет собой арену борьбы рас и народов и что у народа всегда есть враги,
– вера в то, что славяне (=русские) принадлежат к числу самых древних на Земле народов,
– идея, что в древности славяне создали самое могущественное государство,
– представление, что культура славян повлияла на все другие,
– ориентация на язычество (иногда она выступает не вполне явно, а иногда делается попытка совместить язычество с христианством под маркой "русского православия").
Именно в молодежной среде находят для себя почву представления, выработанные столетие, а то и два назад в рамках (хотя и на границах) научной сферы, быстро извлеченные из научного контекста, гипостазированные и использованные для чисто идеологических и политических целей.
Распространению этих взглядов способствовал идеологический "люфт" в перестроечные годы, приведший не только к падению жестко нормативных трактовок отечественного прошлого, но и к снижению авторитета исторической науки.
Сама историческая наука, в свою очередь, впала в эти годы в жесточайший кризис, она находится сейчас в состоянии разброда, потери ориентиров. Профессиональные стандарты утрачены, профессиональное общественное мнение в среде ученых-историков отсутствует (его выразители – научные журналы – влачат жалкое существование, рецензируют мало, с большим опозданием и редко нелицеприятно), и в результате охарактеризованные в статье книги оказываются на полках книжных магазинов и библиотек рядом с научными изданиями и у многих читателей вызывают такое же доверие.
В первой половине XIX в. история как наука только возникала, границы ее и научные стандарты еще не установились, позднее, с институционализацией исторической науки эта идея была вытеснена за ее пределы и существовала в рамках массовой художественной литературы, а теперь историческая наука в России вновь депрофессионализируется, границы опять стираются (напомним о широчайшем распространении и высокой популярности книг А.Т. Фоменко и его последователей), и эта идея (как и многие другие) вновь входит в круг исторического знания.
2003 г.
ПУШКИН КАК БУЛГАРИН
К вопросу о политических взглядах и журналистской
деятельности Ф.В. Булгарина и А.С. Пушкина
Идеологические и социально-политические взгляды Николаевской эпохи, особенно второй половины 1820-х – первой половины 1830-х годов, изучены очень слабо. Если по первой четверти XIX века в последние десятилетия появился ряд содержательных работ, то по указанному периоду поставить рядом почти нечего. Во многом это понятно: тяжелая травма, нанесенная русскому общественному сознанию как восстанием декабристов, так и его разгромом, привела к уходу со сцены целого ряда идейных течений, а другие либо еще не народились (как славянофилы и западники), либо не имели возможности выразиться публично. И спектр идейных течений стал существенно уже, и доступ к печати стал еще более затруднен. Но при этом правительство приняло весьма либеральный цензурный устав (1828), провело ряд мероприятий по кодификации законодательства, совершенствованию судопроизводства, осуществило реформу управления государственными крестьянами, существенно облегчившую их положение, обсуждало вопрос об освобождении крестьян и т.д. Проанализировав законодательную деятельность той эпохи, И.В. Ружицкая пришла к выводу, что "в годы правления Николая I были не только приняты законы, давшие возможность в следующее царствование в короткие сроки составить проекты реформ, но были подготовлены и люди, эти реформы осуществившие". Историк либерализма также отмечал, что "при Николае I некоторые конкретные элементы либерального правосознания упрочились", "…это была эпоха, в которой незаметным образом один строй сменялся другим, а именно крепостной строй – строем гражданским".
В то же время восстание декабристов продемонстрировало, что время переворотов, совершаемых узким кругом дворян-заговорщиков, прошло и что изменения могут быть осуществлены только при опоре на более широкие слои, причем изменения эти должны осуществляться мирным путем, поскольку в стране, в которой большая часть населения представлена крепостными, существует угроза перерастания революции в кровавый бунт (кроме того, у всех еще был в памяти террор Французской революции). Вставала задача обеспечить поддержку реформ населением либо, напротив (у противников реформ), оттолкнуть его от них. В связи с ростом уровня грамотности и образования (а в этой сфере правительство вело довольно интенсивную деятельность: открывались новые высшие и средние учебные заведения; проводилась работа по подготовке педагогических кадров; создавались и издавались учебные пособия и т.д.) возникла довольно значительная потенциальная аудитория (достигавшая, по нашей оценке, нескольких десятков тысяч человек), которую интересовали эти вопросы и которая хотела бы обсуждать их.
Однако возможностей для печатного и публичного устного обсуждения политических проблем в стране почти не было (если не считать светских салонов и дружеских кружков, поскольку в клубах, научных и литературных обществах политические и идеологические вопросы не затрагивались). Американский историк А. Мартин справедливо отмечает, что "российские подданные могли участвовать в практическом управлении страной путем чиновной, военной или придворной службы, но в этой среде приходилось действовать в идейных рамках существующей системы, не обсуждая идеологические или даже государственные вопросы принципиального характера. С другой стороны, они могли поднимать такие принципиальные вопросы через литературу или журналистику, но там обсуждались – уже хотя бы по одним цензурным соображениям – главным образом отвлеченные, теоретические, далекие от злободневной политики темы".