– Ну, как? – заломив на затылок кубанку, таинственно спросил директор пилота. – Ну, как разведка? – повторил он, тяжело и часто дыша. – Ба-а! – вдруг удивлённо протянул он, завидев в кругу ловцов рыбачек. – Дочурки! Дорогие! – обнимая их, причитал он. Но набежавшие женщины быстро отбили у него девчат.
– Нюська! Шурка' – слышались их имена.
– Милые! Нюська! Шурка!..
А над воплями и гомоном взлетали звонкие, радостные детские голоса:
– Нашли! Относных нашли! Живы все! Живы-ы-ы!
Женщины обнимали, целовали молодых рыбачек, обливая их горячими, неудержимыми слезами. Каждой хотелось подольше задержаться в объятиях, но их оттаскивали другие.
– Красавицы вы наши! Царицы морские!..
Привезённые со льдины рыбачки часто, часто хлопали пушистыми ресницами. Невольно влага заволакивала им глаза, туманя взор. По щекам покатились крупные слезинки…
– Беда с бабами, – качая головой, сокрушённо проговорил директор, – и с горя плачут, и с радости…
– Ну так, – как бы опомнившись, – продолжал он, – а за остальными завтра?
– Да. С утра начнём, – ответил Орлов. "А вдруг непогода", – тут же подумал он, и сердце его как-то тревожно и часто забилось.
* * *
– Я как в зеркало смотрел! Я это предчувствовал!..
– Не волнуйся, Пётр, день только начинается, – успокаивали раздосадованного Орлова товарищи, – на дню ещё десять перемен будет.
Прошло всего несколько минут, как три амфибии, рассекая морозный воздух и будоража утреннюю тишину, устремлялись к морю. Рокот моторов летел над застывшей в зимней спячке дельте, заполняя покрытые льдом, как хрустальные, протоки, вплетаясь в дремавшие по берегам камыши, подымая людей в сёлах…
А из далёких морских просторов навстречу самолётам валил и валил туман. Его огромные бело-серые волны подкатывали к берегу, извивались змеёй и ползли вдоль переплетённых камышовых зарослей.
Встретив непогоду, пилоты решили переждать и произвели посадку у приморского села.
– Будет, будет! – понурив голову, сердито, будто передразнивая, повторял Орлов. – Вот уж засели. Ждём, когда это будет, – и он посмотрел в бесконечную голубую высь, а затем на горизонт, проступавший сквозь утреннюю дымку. Ослеплённый взор его остановился на исчезающей бледнооранжевой заре. Её всё больше заливало холодным, ярким светом встающее солнце. Косые лучи, озарив морозный день, скользили по оголённым верхушкам деревьев, по плотному лесу золотистого камыша, по хмурому, негодующему лицу Орлова.
– Здесь погода, а в море сам чорт её не поймёт! – и, в сердцах бросив на землю лохматую перчатку, он пошёл прочь от самолётов.
– Ну, Миша, командир у тебя. Прямо кипяток, – покачав головой, сказал пилот Силин и уставил сверлящий взгляд всегда прищуренных глаз в широкую спину Орлова. – Не понимаю? Пожар, что ли? Куда торопиться? – и он вставил свою излюбленную пословицу: – Тише едешь, дальше будешь.
– Да, далеко. Слишком далеко будешь, только от того места, куда стремишься, – вступился бортмеханик Михаил Ковылин. – Всегда Орлов на деле горяч, а тут вот, как на грех, словно на мель сели, – и, укрывая чехлом мотор, добавил: – Полёт для него, что валерианка. Ему бы в воздух сейчас…
– Поди-ка, Коленька, верни друга, – прервал механика Силин, – ты с ним знаешь как… – и, растянув улыбку на скуластом лице, закончил: – А то, гляди, и в прорубь ухнется.
Пилот Рожков только строго сверкнул на него и молча пошёл за Орловым.
Про таких, как Рожков, обычно говорят: это человек невозмутимый. Сам он, казалось, был наполнен спокойствием, добротой и весельем. Всем он был по душе, и, любя, его звали просто Коленькой.
Свою профессию он любил. Увлекал его каждый полёт и если почему-либо полететь не удавалось, то боль досады он растворял в самом себе, всегда спокойно говоря: "Что же поделаешь".
– Пётр! – сочувственно окрикнул он. – Подожди!
Орлов, нервно перебирая в руках шлем, остановился.
Лёгкое дуновение ветерка играло в его волосах. Повернув голову с раскинутой ветром пышной шевелюрой, он с удивлением, будто впервые, рассматривал широко шагавшего плечистого Рожкова.
– Ну, что ты, право, – подойдя, заговорил Рожков. – Чувствуешь, ветер потягивает? Разгонит туман.
Орлов из-под нахмуренных бровей взглянул в продолговатое лицо Рожкова и сумрачно сказал:
– Ждут нас, Коленька. Я обещал. Ведь на пловучей льдине не дом отдыха…
– Ну, что поделаешь, – разведя руками, ответил Рожков в тон ему, – а шлем-то надо одеть.
– А что, если ещё попробовать? – и Орлов вопрошающе заглянул в чёрные глаза Рожкоза, близко сидящие к нависшему над тонкой губой носу.
– Конечно, конечно! – тут же поддержал он, – слетай, поразведай, а мы подождём.
– Бывает же так, – вдруг просияв, продолжал Орлов, – в чернях туман, а дальше в море его и нет, – и, приподнимаясь на носки, громко крикнул:
– Готовьте мою машину!
Бортмеханики неулетающих самолётов пришли помочь Ковылину. Один из них был, как и сам Ковылин, низенький крепыш, проворный в работе. Другой, механик Рожкова, Вася Глебов, в противоположность им, был худ и сажённого роста. "И как только он в самолёте умещается", – невольно думал каждый, дивясь его росту.
Вскоре Орлов повёл машину на бреющем полёте, в надежде пролететь меж льдов и низко над ними клубившимися дымчатыми облаками. Местами они ложились на лёд сырыми, рыхлыми, бесформенными клочьями и, как щупальцы, охватывали амфибию. Самолёт всё чаще утопал в непроглядной мути тумана, и пилот вынужден был вернуться.
– "Попробую сверху", – решил Орлов, когда вырвался из тёмной морской хмары, и, набирая высоту, полетел над безбрежным океаном облаков. Взгляд пилота сначала блуждал по их волнистой сверкающей белизне, потом остановился на радужном кольце, в котором бежала остроносая тень самолёта.
Орлов воочию убедился, что ни сверху облаков, ни под ними к рыбакам не подойти, и прекратил бесплодные поиски.
….Прошли три дня, похожие одни на другой. От восхода и до вечерней зари над побережьем в томительной тишине проплывало солнце. Над морем по прежнему лежал тяжёлый, сырой туман.
В четвёртую ночь подул ветер. Вначале плавно и ровно, лишь слегка склоняя поднимавшийся над трубами дым. Затем он всё чаще и чаще наскакивал быстрыми порывами, насвистывая в оголённых ветвях ветлы, подвывая в чердаках…
– Шторм будет, – прислушиваясь к завыванию ветра, предупредительно сказал бортмеханик Глебов. – Самолёты надо покрепче увязать.
– Да, нужно, – поддержали остальные.
Захватив с собой верёвки, пешни, лопаты, пилоты и механики быстро вышли.
А холодный, колючий северо-западный ветер уже лютовал. Насквозь пронизывал и больно колол лицо.
– Быстрей! Быстрей, товарищи! – надрываясь, кричал Орлов, глужбе втягивая голову в воротник.
По дельте властно разгуливал шторм, сбивая с ног идущих во мраке людей, теребил одежду, больно хлестал концами верёвок, свисавших с их плеч.
Орлов, надрывая голос, что-то крикнул ещё, но его слова, подхваченные ветром, слились с шумящим, упруго клонившимся к земле камышом. Вся дельта дико и протяжно ревела, а ошалелый норд-вест всё летел и летел по замёрзшим её протокам, рекам и рывками гулко врывался в мере…
* * *
К рассвету ещё пуще залютовал шторм. Раскатистые, тяжёлые, пронзительные порывы, гукая, упирались в сгустевший предутренний мрак, будто разрывая его. Проносились с диким воем шквалы, подхватывая обломанные ветви; срезая верхушки камыша, всё мешая со снежной пылью и выбрасывая в море. Но вот там, вдали, ветер как-то глухо надрывно взвыл, ещё раз, другой, простонал и утих, будто захлебнувшись в волнах.
Над приморьем вставало тихое морозное утро.
Механики запустили застоявшиеся моторы. Вскоре они весело и звонко запели, стремительно унося самолёты в затихшее просветлевшее море.
Шторм вспорол ледовое полотно, разорвал на куски, а кое-где забугрил их высокими, седыми курганами над посиневшими, словно от стужи, волнами.
И всюду, куда доставал глаз, перед пилотами открывалась всё та же картина погрома.
Не найдя дрейфующую льдину с рыбаками, они к вечеру опустились на острове Чистая банка. Остров был ближе к месту действия. Командование отряда перебазировало на него самолёты: одни самолёты подвозили сюда бензин, другие, вылетая парами, "прочёсывали" морские районы.
…Шла вторая неделя, а рыбаков всё ещё не могли найти.
Людей всё сильней угнетала томительная, напряжённая неизвестность. Угрюмыми и задумчивыми стали лица островитян.
…"Бесполезно искать. Поди, утонули давно. А может, и льдом под бугор завалило", – нередко поговаривали они меж собой.
А пилоты вылетали чуть свет. Затаив надежду найти рыбаков, обшаривали море и поздно возвращались с горьким осадком на душе.
Небольшую, хорошо натопленную комнату заполнил лётный состав. В ней заканчивался разбор проведённого лётного дня. У глухой стены, где висела большая карта Северного Каспия, стоял узкий стол, покрытый красным полотном. За ним сидел, подперев левой рукой крупную голову с седеющими висками, командир. Слушая доклады пилотов, он не переставая курил, обволакивая дымом сидевших по бокам своих заместителей. Дальше полукольцом на табуретах расположились пилоты и бортмеханики.
– Да-а… – заслушав неутешительные сообщения, задумчиво произнёс командир и, прикурив папиросу от своего окурка, продолжал:
– Так, где же будем искать? – и он ожидающим взглядом обвёл пилотов.
Они молчали. Никто не знал, что ещё можно предпринять после столь тщательных, продолжительных поисков.
– Значит, нечего подсказать. Ну, прослушайте наш план, – и командир кивнул своей большой головой заместителю по лётной части. Тот быстро встал, одёрнул китель, аккуратно облегавший его стройную фигуру, и, водя указкой по карте, заговорил мягким приятным голосом.
Объясняя пилотам задачу будущего дня, он часто отрывался от карты, обращая к ним своё сухое, с покрасневшими глазами утомлённое лицо.
– Прошу на отдых, товарищи, – объявил командир, когда закончил его заместитель, и тут же вышел вместе с ним.
Пилоты нехотя вставали с мест. Не расходясь, вели меж собой нескладный, невесёлый разговор.
– Ну, что носы повесили! – подойдя к ним, громко сказал замполит.
Все умолкли и насторожённо смотрели в его не по годам морщинистое лицо, с вниманием ожидая, что он скажет дальше. Пилоты любили своего замполита. Он немало полетал и сам, но по состоянию здоровья "списан на землю", как обычно говорят авиаторы. Его советы для них всегда были вескими, деловыми.
– Ай-я-яй! – качая головой, как бы стыдя их, продолжал он. – Зачем же преждевременно руки опускать? Мы ведь на море Каспии работаем, а здесь и не то бывает. Присядемте-ка на минутку. Случай один мне припомнился.
По комнате прокатился дробный стук табуреток, и стало тихо.
– Вот также зимой дело было, – начал рассказ замполит. – Я с разведки возвращался, а мысли работали вперёд, и план субботнего вечера уже созрел… А тут… Tax… Tax… Tax… – забарахлил мотор. Ну, заёрзал я на сиденье, а самолёт всё ниже и ниже к заснеженному льду. Облюбовал "полянку" и на ней примостился.
Повозились, мы с механиком на моторе. Наконец, он извлёк из карбюратора прохудившийся поплавок и, пожалев, что нечем запаять, сунул его в карман. "Летит! – Летит!" – вдруг, спрыгнув с самолёта и побежав по льдине, размахивая шлемом, закричал механик. Я туповат нa уши и не сразу услышал гул мотора, а как глянул, на душе так повеселело, будто там музыка играла. Вот самолёт поравнялся с нами и стал удаляться. Не заметил. Мы поняли, что заходящее солнце маскировало нас. Наступила ночь, звёздная, холодная. Я осветил фонариком термометр, столбик ртути опустился за тридцать. Отвели ужин: грызли застывшие консервы с галетами.
А стрелки часов еле-еле подползали к семи. Механик, скорчившись, уже лежал в хвостовом отсеке. Забрался и я. Чехлами задраили проход, но мороз находил лазейки, и через десяток минут на теле не ощущалось тёплого обмундирования. Хоть и холодно, а встать тяжело, так и лежал бы. "Нет, это кончится плохим", – подумал я и толкнул механика. – Вставай, Иван, вставай.
– Обожди, подремлем немного.
– Нет, вставай, вставай, – настаивал я.
Пробежались вокруг машины. Кровь по жилам так и заходила.
– Командир, у. нас же работа на самолёте есть, – неожиданно заявил механик. – Займёмся. А?..
– Давай, давай, Иван, – обрадовался я. И тут же уловил резкое шипенье: это он выпустил с покрышки воздух.
– Качай!
И я ритмично, сгибая и выпрямляя спину, заработал насосом. Так и прокоротали ночь. К утру потеплело, но занялась пурга. О прилёте самолёта не приходилось и думать.
– Пойдём на берег, – говорю я механику, – кто знает, сколько времени пакостная погода простоит, да и лёд здесь часто большие подвижки даёт.
Вышли. Самолёт быстро затерялся в крутящей белёсой мгле.
Килограммовый компас непомерно тянул мне руку. Но благо он, а то плутать бы нам. Временами вьюга ослабевала, и впереди туманно проглядывали громады.
– Ну, наконец-то берег, рыбозавод, – радовались мы, а это были ледовые бугры. Они всплывали то справа, то слева, маня к себе, но я твёрдо верил волшебной стрелке компаса. Идти становилось труднее, и мы чаще присаживались на отдых. Разгорячённый механик не мог утолить жажды, часто глотал снег.
– Ну, пойдём, Ваня, хватит, а то худо будет, – предупреждал я. – И он шёл, на ходу подхватывая комья снега.
Под вечер, пройдя более тридцати километров по торосистому заснеженному льду, в который по колено проваливались ноги в унтах, мы взобрались на высокие мостки рыбозавода. Натруженные ноги легко несли нас по гладкому настилу.
Немало были удивлены рабочие, увидев лётчиков без самолёта, точно мы с неба к ним свалились. Но вскоре они узнали, что произошло, и повели нас из конторки в тёплое помещение, где мы с механиком успели осушить двухлитровый графин воды.
Там мы разделись и развесили над горячей плитой промокшую от пота одежду. Утром получили нелестные сообщения. Карбюратор доставить нам не смогут: в Астрахани туман.
А механик уже запаял худой поплавок и всё порывался как-то добраться к самолёту. Да и оставлять его надолго там было опасно. Решили ехать. Уселись мы в розвальни, и рыбаки, лихо подгоняя коней, примчали нас к самолёту. Наладили мотор, и погода просветлела. Расчистили для взлёта полоску от снежных переносов и перегнали на берег самолёт.
Прошло три дня, как мы прожили на заводе, а из Астрахани всё по-прежнему не мог вылететь к нам самолёт.
Так вот, товарищи, к чему я вёл рассказ. Чтобы преодолеть трудности, мало одного отличного знания техники. Мало, – повторил он, вставая, – нужна ещё воля. Твёрдая большевистская воля, – и, окинув всех быстрым взглядом, добавил: – А мы кто? Разве мы не партийные и беспартийные большевики? А где это было, чтоб они перед трудностями отступали!? Да. нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять. – И, хлопнув по плечу нахмуренного Орлова, спросил: – А ну, скажи, кто это сказал?
Орлов на мгновение остановил на нём понимающий взор, ответил:
– Товарищ Сталин.
– Так то-то же, – и, видя оживление пилотов, он по– отцовски сказал:
– Ну, а сейчас, товарищи, пора и койки занимать. Пошли! – и, уходя последним, он щёлкнул выключателем.
В помещении, где расположились на ночлег пилоты, было тесно и тихо. Казалось, все спали.
– …А знаешь, Коленька, – вдруг зашептал Орлов, – что, если махнуть сюда, – поднимаясь с кровати. Орлов запалил спичку.
Рожков повернул лицо на бледно освещённую карту, по которой ноготь Орлова прочертил линию, уходящую далеко на юг.
– Без нас там уж были, – глухо пробасил он, также охваченный бессонницей.
– А мы ещё раз проверим, – сдвинув к переносице брови, настойчиво повторил тот.
– Дайте же спать! – прозвучал недовольный голос в противоположном углу.
Орлов промолчал и только пристально посмотрел сквозь тёмное окно, за которым тихо шумело море.