Не такого ответа ждал Орлов. Но, уходя с радиостанции, он всё же был успокоен тем, что ледокол будет искать пропавший самолёт.
* * *
Всю ночь ледокол шёл вдоль кромки, глубоко врезался в ледовые поля.
Мощным прожектором шарил по торосистым льдинам. Басисто ревела его сирена, будоража тишину…
Утром Орлов прочёл неуспокоительные радиограммы. В последней из них сообщалось о том, что из Астрахани на помощь вылетели два самолёта.
– Дела, дела, – тяжело вздохнул Орлов и принялся одеваться. Взяв отвердевший за ночь комбинезон, он невольно подумал о товарищах, о мучительной, сырой и холодной ночи…
Погода стояла хорошая, и Орлов ещё надеялся, что Рожков вот-вот появится над островом. Но время шло, а самолёта не было. В голову лезли тревожные, беспокойные мысли. Орлов тут же выживал их, и на смену наплывали хорошие воспоминания. Почему-то припомнился последний вечер, проведённый в семье Рожкова. Он не раз посещал эту небольшую, дружную семью. Серёжа – пятилетний сын, крутился всё больше около отца, вовлекая его в свои игры. Таня, жена Рожкова, заботливая женщина, закончив хлопоты по хозяйству, хотела взять от отца шалуна. Но тот крепко обхватил его шею и спросил:
– Папка, а ты мне с моря тюленя маленького привезёшь?
– Ну, конечно, Серёженька, – и, подымая сына над собой, восторженно продолжал: – вот такого же беленького, глазастого…
* * *
…– Ну, Миша! – вдруг решительно сказал Орлов бортмеханику, – ждать больше нечего, полетим. Надо искать.
Пилот решил сначала осмотреть ближайшие острова. Взлетев, он взял курс к одному из них. Вскоре экипаж заметил на льду чернеющую точку. Когда самолёт стал приближаться к ней, то стало ясно видно, что два человека идут с перекинутыми через плечо котомками.
"Тюленебойцы с острова вышли", – подумали лётчик и бортмеханик, продолжая полёт.
"Нет, надо проверить", – решил Орлов.
Вернувшись, он увидел, как один из идущих упал на лёд и раскинул руки, изображая букву "Т".
– "Грамотные", – усмехнулся Орлов и сел к этому "Т" – знаку посадки. Вылезая, он совсем опешил, увидев Рожкова и Глебова с болтающимися за их спинами свёрнутыми комбинезонами.
– Коленька! Васька! – радостно выкрикивали то Орлов, то Ковылин, кидаясь к ним в объятия.
– Балык бар? Рыба есть? – серьёзно спросил Рожков, как обычно спрашивают про тюленя у лётчиков тюленебойцы-казахи.
– Чертяка ты этакий, – тряся за плечи Рожкова, радостно говорил Орлов. – Ты ещё шутишь. Говори, как сюда попал?
– Погодка отжала, – начал Рожков, – боялся, как бы не наскочить на тебя, и отвернул в сторону. Сели на острове Святом. Самолёт в порядке, привязан. Бензин ночью спалили – сушились. Ну, вот и решили идти на остров.
– Ай, яй-яй, – качая головой, подшучивал Орлов, – куда вы торопились? Ну, садитесь, подвезу! – добродушно предложил он и доставил товарищей на остров.
* * *
На бой тюленя отправляются не только на судах, но и на лошадях, запряжённых в сани. Для "саничей", как принято их называть, ещё не были найдены тюленьи залёжки. Лёд у кромки был подвижным, и направлять в такие места "саничей" опасно. Для них залёжки отыскиваются в северо-восточной части моря, где оно лежит глубоким котлованом. Это место Каспия издавна называют Гурьевской бороздиной. Льды здесь сплошь покрывают море. Чернеющие разводины, как узкие речушки, не препятствуют зверобоям, а множество бугров спасают их от больших ледовых подвижек.
– Ну, Коленька, сегодня, надеюсь, ты покажешь мне, что там за большая залёжка в квадрате 190, – оглядывая безоблачную глубокую высь, проговорил Карамшин. – А то просто беда, – садясь в самолёт, сокрушённо продолжал он, – февраль на исходе, а мы не знаем, куда направить "саничей".
– Борис Ильич, да какие могут быть сомнения, – уверенно отвечал Рожков. – Прилетим – оцените сами, какая это залёжка. Ну, готовы, так понеслись! – в завершение крикнул он, и самолёт, слегка подпрыгивая, пошёл на взлёт.
Над морем ярко светило солнце. Лучи, разливаясь по заснеженному льду, слепили, невольно заставляя щуриться. До залёжки было недалеко. Впереди от самого льда поднималась белёсая полоса. Рожкову не хотелось верить, что это туман. Всё же вскоре ему пришлось снизиться и лететь под тенью низко ползущей сплошной облачности. С каждой минутой становилось всё темнее и темнее. Давившие сверху облака "прижимали" самолёт всё ниже и ниже ко льду. Рожкову так хотелось хоть на миг "выскочить" к залёжке, увидеть хоть одного тюленя, – ведь сколько пролетели и уже почти у цели! Но самолёт, окутанный хлопьями тумана, шёл бреющим полётом, и под ним мелькали торосы – гладкие ледяные поля с зияющими разводинами.
Дальше лететь было невозможно. Влажная белёсая муть слилась со льдом. Рожков нехотя повернул на юг, к побережью.
Берег встретил их хмуро. Валом наползавшая облачность скрывала солнце. Рожков, продолжая полёт вдоль побережья, шёл на малой высоте в Баутино. Вот промелькнули мазанки посёлка Урта-Эспе, и снова потянулся низкий пустынный берег. Туман, словно преследуя самолёт, преградил дорогу.
"Что творится", – подумал Рожков и поспешил обратно в единственный поблизости населённый пункт Урта-Эспе, где был рыбацкий колхоз.
Но вскоре снова туман накрыл самолёт.
"Что поделаешь, кругом всё закрыто", – прикинул Рожков и посадил машину на прибрежный лёд.
– Посёлок где-то здесь рядом, – вылезая первым, заговорил Рожков.
– Надо пойти поискать, – отозвался Карамшин.
Распахивая комбинезоны, они вразвалку направились в сторону предполагаемого жилья.
– Нет, хватит, братцы, дальше не пойдём, – остановил всех Рожков, глядя на исчезающий, как видение, в дымке самолёт. – Чего доброго, посёлка не найдём и машину потеряем. Вася, ты повыше нас, крикни-ка со своей высотки, – обратился он затем к механику Глебову. Механик, завернув на голове шлем, с добродушной улыбкой посмотрел на товарищей, поднёс к губам сложенные трубочкой ладони и громко затянул: – Э-э-э-э…
Туман поглотил его дребезжащий голос.
– Нет, Вася, никто тебя не услышит в этой пустыне, – нарушил недолгую напряжённую тишину Рожков. – Разве только звери. Говорят, здесь есть и волки, – с усмешкой добавил он.
– Тише, тише, – прошипел Карамшин. Припав на одно колено на лёд, он внимательно вслушивался в каждый шорох. – Идут, идут! – вдруг радостно вскрикнул он.
Вскоре все ясно услышали говор людей и нарастающий лай собак.
Люди так неожиданно появились из непроглядной стены тумана, словно выросли из земли.
Лётчиков быстро окружило почти всё население казахского посёлка. Появление самолёта тут было большим событием.
Карамшии, сдвинув на лоб лётные очки и повесив на горбинку носа пенснэ, легко заговорил с ними.
Беседа была оживлённой.
– Что же, придётся заночевать, – сказал Карамшин, прибирая штурманское снаряжение. – Кстати, нас на бишбармак приглашают. Колхозники хотят нас угостить своим излюбленным национальным блюдом. Это у них принято при встрече гостей.
Колхозники принесли якорьки, верёвки и общими усилиями заканчивали крепление самолёта.
Но погода, видимо, решила поиздеваться над разведчиками. Туман стал редеть. Появилась видимость. Отчётливо вырисовывались выплывавшие из тумана контуры берега и посёлка. Затем туман, как бы рассечённый сверху невидимым мечом, образовал трещину, оголив светлую полоску неба. На западе вырвалось из объятий туч низко повисшее над горизонтом солнце.
– Полетим! – оживлённый неожиданным улучшением погоды, воскликнул Рожков.
– Немного прихватим сумерки, – глядя на часы, отвечал Карамшин.
– Ничего, аэродром мне хорошо знаком. Если останемся здесь, то о нас будут беспокоиться, – доказывал Рожков.
… Самолёт взял курс на Баутино. Под крылом играло, переливаясь в вечерних лучах солнца, море, редка замерзающее в этом районе.
Впереди показалась возвышенная береговая полоса. Дальше берег вдруг круто обрывался, и в море выпирал, как высокий лоб, Тюб-Караганский мыс. За ним на низкой песчаной косе скрывался посёлок Баутино.
Солнце падало так быстро, что, казалось, вот-вот оно с шумом ударится о поверхность моря, раскинув в стороны тысячи брызг. Но случилось иначе. Солнце спокойно легло на притихший Каспий, и море быстро погасило его огненный диск. Меркло зарево заката. Сгущались сумерки. С гор сползали языки тумана, отрезая дорогу в Баутино.
– Ловушка, – крикнул Рожков, указывая на расползавшиеся белые хлопья, и взял курс на остров Кулалы, где был посёлок.
Темнело.
Вдруг впереди справа замигал маяк. Минута, другая, – и лётчик, сделав круг над маяком, произвёл посадку на лёд.
– Кулалы! – утвердительно сказал Рожков.
– Нет, – возразил механик, – Кулалы – низкий остров, а это высокий, и, пожалуй, это будет остров Святой.
– А почему здесь маяк? Маяк только на северной оконечности острова Кулалы, – не соглашался Рожков. – И давайте безо всяких "пожалуй", Кулалы это! Не мог я ошибиться! – и у него от резкого разговора даже задёргался кончик носа.
– А сейчас установили маяк и на Святом. Это я точно знаю, – продолжал спор механик.
– Я про это слышу впервые, – удивлялся Карамшин.
– Ну, не время спорам, – сказал Рожков, – взлетим да посмотрим. Святой остров маленький, Кулалы же длиннющий, и посёлок должен вскоре быть от маяка, а если нет, то по-твоему – Святой.
Немедля взлетели, и вскоре в темноте потеряли остров.
– Ну, видишь, – кричал Рожкову механик, показывая маленький кружок из пальцев, довольный, что смог доказать свою праиоту.
Рожков молча взял курс норд-ост, на Кулалы. Но как ни "шарили" они глазами, всё же маяка не видели. Скрылся и тот, от которого улетели.
Вдруг Глебов, как ужаленный, что есть сил крикнул:
– Смотрите, куда мы попали! – и показал на черневшие во льду "тюленки".
Ночь уже окутала самолёт чёрной непроглядной шалью.
"Куда податься? – прикидывал Рожков. – Если обратно – там туман… Пойду на восток, на Гурьевскую бороздину, там льды сплошные и крепче".
Развернув самолёт, Рожков поспешно удалился от опасного места. Под ним чернела вода, усыпанная мелкими битыми льдинками. Рожков всматривался в светящиеся стрелки приборов и, как никогда, чувствовал работу мотора, словно удары своего сердца. Малейший перебой живой болью отдавался в его груди.
"Ну, тяни, тяни, милый", – мысленно разговаривал он с мотором.
Наконец, забелели заснеженные ледяные поля. Сосредоточившись, Рожков осторожно повёл самолёт на посадку. Долго летел он над серым покровом. Вот лётчик нащупал колёсами лёд, и самолёт плавно покатился.
Вылезая, пилот вытирал вспотевший лоб и, расстегнув комбинезон, рукой оттягивал прилипшую к телу рубаху.
– Эх, послушал же я тебя, – с гневом на себя и механика говорил Рожков, вглядываясь в тусклый шар луны, летящий над матовой пеленой низких облаков.
Карамшин, сжавшись, всё ещё сидел в кабине, а Глебов молча ходил вокруг, оставляя крупные следы на заснеженном льду.
– Но, я-то, я-то, – стуча себя пальцами в лоб, продолжал вопреки своему характеру бушевать Рожков. – Послушал тебя и напрасно. Ведь мы же были на острове Кулалы, а улетели в море.
– Теперь напрасно горячиться, Коленька, – успокаивал Карамшин. – На будущее запомнишь. Если земля под ногами, не бросай её, держись за неё, пока не установишь, какая она. Всё же она куда крепче и надёжней любого арктического льда.
– Вы правы, Борис Ильич, – это будет наука, – успокаиваясь, отвечал Рожков. – Ведь, говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает. Ну, хватит, Вася, дуться! – весело сказал он механику. – Что же поделаешь. Самолёт цел, горючее есть, переночуем.
Ночёвка в море для них не была новинкой. Может, эти, уже испытанные, ночи и заставили Рожкова взлететь поискать посёлок, но наползавший с темнотой туман всё запутал, и они оказались в море на льду.
Прежде всего они прорубили лёд, замерили глубину и определили, что находятся в 50 километрах по норд-осту от острова Кулалы. Затем запалили в банке светильник. Поддерживали колыхающееся пламя, подплёскивая бензин. Растапливая снег и лёд, добывали воду. Долбили отвёрткой замороженные консервы. Курили даже те, кто никогда не курил. Часто смотрели на недвижимые, казалось, стрелки часов. Дремали, собравшись в комок. Быстро вскакивая, бегали, чтобы согреться. Слушали протяжный свист ветра. Пристально смотрели в темноту, и каждый видел мигающий огонь маяка, только почему– то каждый видел его в разных направлениях. Снова смотрели на часы. И каждый, сквозь дремоту, желал быстрейшего конца длинной ночи…
Под утро по небу поплыла низкая, плотная облачность. Исчезали мерцающие звёзды, словно облака снимали их. Кругом всё потемнело.
Наконец, наступило утро. Вернее, оно неожиданно подкралось, без такой резкой грани, которая отличает ночь от рассвета. Было так же мрачно и серо.
– Да-а, – многозначительно произнёс Рожков, оглядывая горизонт. – Туман вряд ли рассеется. А лететь надо.
– Рискованно, – заметил Карамшин. Глебов молчал.
– Оставаться на льду не менее рискованно, – возразил Рожков. – Бреющим вполне дойдём до острова. Неплохо, верно? – закончил он, как бы одобряя своё решение.
Более двадцати минут самолёт летел над самым льдом.
– Кулалы! – вдруг радостно воскликнул Глебов, когда под колёсами зажелтел песок.
Рожков повернул вдоль острова на север к посёлку. Вскоре ему пришлось отвернуть от внезапно выросших радиомачт и тут же сесть у берега.
…На шестой день над морем ярко светило солнце. Рожков вышел из душного помещения. Радостный, он, словно впервые, смотрел на посёлок в несколько домов, на неприветливый, песчаный, уходящий вдаль остров и посеревший лёд, где стоял самолёт.
– Борис Ильич, – обратился он к подходившему Карамшину, – как всё-таки резко меняется погода на Каспии. – И, прищурившись на восходящее солнце, всё также радостно сказал: – Сегодня оно нас не подведёт. Непременно будем на большой тюленьей залёжке!
РАННЕЙ ВЕСНОЙ
Ледоход в низовьях Волги близился к концу.
Остатки разбитых, почерневших льдин, медленно кружась, спускались к взморью.
Расталкивая и обгоняя льдины, шумно продвигались вперёд буксирные пароходы. Рядом с ними шли пузатые роторные рыбницы, прогонистые железные баркасы. А за них цеплялись длинные караваны парусного рыболовного флота. Всё на реке – вместе с вешними водами – неслось, спешило на Главный банк, к большим воротам моря.
Солнечная лава и весенние ветры рушили, ломали, разгоняли льды.
Сюда, на Каспий, подняв паруса, на реюшках стремились рыбаки из приморских сёл.
Оживали морские просторы. На горизонте радовали глаз кипенно-белые паруса, словно стаи лебедей.
"Вот и началась путина", – подумал Орлов, пролетая над рыбаками, обтянувшими тучный косяк подлёдной рыбы. Вокруг качались подчалки, доверху заполненные рыбой первых уловов.
Орлов сделал глубокий вираж над косяком воблы, клубком катившимся в воде. Круто направив в него самолёт и затем быстро взмыв над водой, он увидел, как рыбы веером разлетались в стороны. И вновь под крылом раскинулось море, где клубились, как в небе облака, рыбьи косяки.
Лётчик написал записку: "Держитесь этого места, вокруг вас косяки", – и бросил её на ближайшую реюшку с трепещущим красным вымпелом. А затем взял курс на Астрахань.
Под самолётом – раздольные каспийские черни. Волга в изобилии питает их пресной водой. В эту мелководную часть моря стремятся различные породы рыб. Тысячи перелётных птиц находят здесь первый приют и корм.
Вот, пугаясь шума мотора, неохотно захлопал крыльями белый остров лебедей. Вытянув длинные шеи, птицы разлетались в стороны, как выпущенный из наволочки пух. Тучей поднимались утки. Быстро, как винты, работали их маленькие крылья. Они стремились подняться выше самолёта и ударялись о него.
Отклоняясь от внезапно возникающих препятствий, Орлов пролетел черни и вышел к дельте. Её протоки извилистыми лентами прорезали побережье и, отражая облака на золотистой глади, плавно вливались в Каспий.
По земле фронтом бежало пламя. Оно карабкалось на высокую стену камыша, валило его, двигалось дальше, оставляя за собой оголённые чёрные площадки. Столбы дыма тянулись к небу.
Дым расползался в стороны, скрадывая видимость.
Навстречу летели куски обгоревшего камыша, запах гари щекотал в носу. То, как обычно ранней весной, выжигались излишние камышовые заросли.
"Весна", – подумал Орлов. Хоть пожарище и накинуло на солнце тёмную вуаль, хоть и трудно было лететь, как в тумане, – всё же весна. Она особенная на Волго-Каспии – с нетерпеливыми судами, взламывающими льды на реке, с рыбаками, которые спешат захватить крупные подлёдные косяки, с птичьей суетнёй в воздухе, с пылающей, задымлённой дельтой.
"Кончились ледовые эпопеи", – подлетая к аэродрому, продолжал думать Орлов.
В его памяти мигом пронеслись зимние картины: торосистые льды, "порядки" выбитых сетей, рыбаки на дрейфующей льдине… Теперь всё это не повторится до будущей зимы.
Начинается горячая пора – весенняя путина.
Орлов посадил самолёт и подрулил на стоянку.
– Быстрей вылезай! Дело срочное есть, – строго окликнул его командир.
Орлов вылез из кабины и подошёл к взволнованному командиру.
– Вот что, Орлов, – уже мягко продолжал тот, – коротко напиши донесение о разведке и снова надо лететь…
– Я готов, – решительным ответом прервал его Орлов.
– Только не горячись! – повысил голос командир, и его крупное, всегда красное, лицо вновь стало строгим, он не любил поспешных решений. Будто охладив Орлова недолгим молчанием, продолжал: – Задание ответственное. Самолёт вам готовим другой, полетите на поиски рыбаков, отнесённых на льдине.
– Как, – удивился Орлов, – в апреле на льду рыбаки?
– Да. Вот радиограмма, – и, передав её пилоту, командир ушёл в штаб.
Орлов, нахмурив брови, быстро прочитал радиограмму: "31 марта десять рыбаков колхоза "Амангельды" попали в "относ". При них две подводы. Просим организовать поиски".
– А сегодня третье апреля, – опуская руку, задумчиво проговорил пилот.
– Самолёт готов, – доложил бортмеханик.
– А сколько аварийных посылок взял? – спросил лётчик, осматривая самолёт и постукивая пальцами по днищу "амфибии".
– Пять.
– Орлов! К командиру зайди, – раздался голос диспетчера.
– Пять, говоришь? Ну, хватит, а пока запускай и пробуй мотор, я сейчас…
– Вот что, Орлов, – подписывая полётное задание, давал наставление командир. – Людей надо найти и спасти. Понимаешь? – Он поглядел в глаза Орлову, и, встретив его спокойный, уверенный взгляд, продолжал: – Приложи все силы, опыт. Сам впросак не попади. А в общем действуй и решай, сообразуясь с обстановкой. Я надеюсь.
– Есть, товарищ командир! Постараюсь! – чётко ответил Орлов и направился к выходу.
– Да, вот ещё что, – и, приложив руку к седеющим вискам, командир добавил: – Рожков два часа как вылетел туда же. Встретишь – работайте вместе. Ну, желаю успеха, – и он крепко пожал руку лётчика.
Вскоре на аэродроме полосой поднялась пыль. Ветер сбивал её в сторону. Она редела, и над ней взметнулся самолёт. Орлов, набирая высоту, удалялся на восток.