Эта картина, в которой сочетаются основы брачного единения и дружеского союза, дорога моему сердцу. Слова "любящая чета", сказанные об Измаиле и Квикеге, похожи на библейское "любезные и согласные в жизни своей", вызывающее в памяти Давида и Ионафана и я не принимаю ту трактовку, которая ищет и там, и тут гомосексуальную связь. Когда двое спят в одной постели, курят вместе трубку, разговаривают, скрещивают ноги и говорят друг о друге: "Любовь твоя была для меня превыше любви женской" - это свидетельствует о дружбе двух людей одного пола, которую те из нас, кому повезло, и женщины, и мужчины, знают на собственном опыте. И я повторяю: не ошибитесь в трактовке этой дружбы. Это мужская дружба, без которой не соберется компания для охоты и не будет удачным путешествие.
И действительно, именно такого рода дружбу можно найти во всевозможных компаниях охотников, и неважно, идет речь о скрещенных ногах двух охотников за китами, о боевом братстве солдат или о других литературных парах: Давид и Ионафан в Библии, Энкиду и Гильгамеш в шумерском мифе, Гекльберри Финн и Том Сойер у Марка Твена, Ахилл и Патрокл в "Илиаде", Кастор и Поллукс в походе аргонавтов.
Когда мы сталкиваемся с великой книгой вроде "Моби Дика" и пытаемся понять, в чем тайна ее очарования, то доля ответа на этот вопрос, на мой взгляд, кроется именно в сказанном. И вообще, если я уже упомянул об очаровании и поскольку я упоминаю в наших беседах те книги, которые очень люблю, которые составляют часть моей жизни и моего мира, я хочу сказать, что если бы Господь удостоил меня возможности - и права - написать свое имя на обложке какой-нибудь из них, это был бы "Моби Дик". Если бы мне был дарован ум и писательский талант, намного превосходящие те, что у меня есть, именно эту книгу я хотел бы написать. Вы, конечно, знакомы с мнением, что на литературном горизонте нет ничего нового, уже написано все и обо всем и каждая новая книга есть не что иное, как новая версия уже существующей. И действительно, это мнение в большинстве случаев справедливо. Но лишь до тех пор, пока вы не натыкаетесь на "Моби Дика". Каждый раз, когда я перечитываю его, я говорю себе: нет, все-таки еще можно написать книгу, подобно которой не было. Можно. Факт, что можно.
В книге "Ветер в ивах" речь тоже идет о мужской дружбе, но эта дружба не подвергается испытанию в путешествии, на охоте или в приключении. Она целиком сосредоточена в кругу домашнего существования. Мы уже говорили, что противление путешествию составляет принципиальную линию этой книги. Соответственно повозка и самый дорогой автомобиль, которые покупает мистер Тоуд, влекут за собой осложнения, неприятности и даже настоящие несчастья, а небольшая поездка в Дремучий Лес, которую предпринимает Крот, едва не заканчивается трагедией:
Стоял тихий холодный день, небо над головой было стального цвета, когда он шмыгнул наружу из теплой гостиной. […] …в бодром настроении он шел, не останавливаясь, в сторону Дремучего Леса, который чернел внизу, точно грозный риф в каком-нибудь тихом южном море. Поначалу, когда он только вошел в лес, его ничто не встревожило. Сухие сучки потрескивали под ногами, поваленные деревья перегораживали путь, грибы на стволах напоминали карикатуры, пугая его в первый момент своей похожестью на что-то знакомое, но далекое. Все это казалось ему поначалу забавным и веселым. Но лесная глубь понемногу заманивала.
Слабое чувство страха охватывает его уже с первых шагов. Сейчас оно еще более усиливается:
Он уже проникал туда, где было таинственно и сумеречно, где деревья начинали подкрадываться к нему все ближе, а дупла стали кривить рты.
Здесь было очень тихо, темнота надвигалась неуклонно, быстро, сгущаясь и спереди и позади него, а свет как бы впитывался в землю, как вода в половодье.
И вдруг стали появляться гримасничающие рожицы. Сначала ему показалось, что он неясно увидел где-то там, из-за плеча, чье-то лицо - маленькую злую клинообразную рожицу, которая глядела на него из дупла. […]
У каждого дупла, а их были сотни, вблизи и в отдалении, оказалась своя рожица, которая появлялась и тут же исчезала, и каждая делала гримасу или вперяла в него злобный, ненавидящий взгляд.
Крота спасает дядюшка Рэт, водяная крыса. Он находит друга в лесу и приводит к Барсуку, который приглашает их к себе в дом.
Пол в кухне был из старого, исшарканного кирпича, в огромном устье камина пылали бревна. […] Ряды чисто вымытых тарелок подмигивали с полок буфета, стоящего в дальнем углу кухни, а с балок над головой свешивались окорока, пучки высушенных трав, сетки с луком, корзины, полные яиц.
Вот он снова - Дом. Горящий камин, дружелюбная посуда, полные закрома - все вызывает ощущение безопасности. Этот дом - нечто куда большее, чем просто "мой дом - моя крепость". Он не только убежище и укрытие. Он - сама суть жизни, центр бытия, и эта концепция Дома достигает вершины в последней главе книги, когда мистер Тоуд с помощью двух друзей, дядюшки Рэта и Крота, возвращается в свой старый милый дом, отнятый у него отвратительными жестокими существами из Дремучего Леса.
Кеннет Грэм не колеблется. Он идет до конца и главу о возвращении мистера Тоуда и изгнании захватчиков называет "Возвращение Одиссея", не больше и не меньше.
Это очень важная деталь, потому что в "Одиссее", этом самом большом путешествии в истории литературы, герой, возвращаясь домой, убивает наглыхухажеров своей жены. А здесь мистер Тоуд, вернувшись, убивает тех, кто захватил его дом. У жабы, такогожехолостяка, как и трое его друзей - водяная крыса, крот и барсук, - нет никакой Пенелопы, которая ждала бы его дома. Есть только дом, и именно дом, как уже сказано, - это для него самое главное. Но поскольку Кеннет Грэм придерживается созданной им аналогии, это его не беспокоит. И поэтому, хотя Пенелопы нет, но женихов вдосталь, и этих женихов надо выгнать, картина изгнания женихов мистером Тоудом и его друзьями чрезвычайно похожа на картину их убийства Одиссеем и его сыном Телемахом.
Напомню тем, кто забыл, что ухажеры Пенелопы нагло хозяйничали в доме Одиссея. Они ели и пили, ни с чем не считаясь, они добивались руки хозяйки дома, и после давления и угроз, которые продолжались долгие годы, Пенелопа вынуждена была объявить, что выйдет замуж за того, кто сумеет натянуть большой лук ее мужа и выпустить стрелу, чтобы та пролетела сквозь все отверстия в рукоятках его двенадцати боевых топоров, которые для этой цели были воткнуты в землю в один длинный ряд. Нужна огромная сила и большая тренировка, чтобы выполнить это задание, и ни один из женихов не сумел выдержать экзамен.
Оставим специалистам символическую трактовку стрел и отверстий. Нас интересует Одиссей, который появился в облике старого убогого странника и попросил разрешения испробовать свои силы после того, как все женихи потерпели поражение. Первую стрелу он выпустил, как требовалось, через отверстия топоров, а все остальные вонзил в женихов.
Двадцать вторая песнь "Одиссеи" описывает убийство женихов. Первым был самый наглый из них по имени Антиной:
Тот в это время как раз поднять золотой собирался
Кубок двуухий; его меж руками он двигал, готовясь
Пить вино из него. Помышления даже о смерти
Он не имел. Да и кто из обедавших мог бы подумать,
Чтобы один человек, как могуч бы он ни был, такому
Множеству мог принести погибель и черную Керу?
В горло нацелясь, стрелой поразил Одиссей Антиноя.
Юноши нежную шею насквозь острие пронизало.
В сторону он наклонился, сраженный. Из рук его чаша
Выпала наземь. Мгновенно из носа густою струею
Хлынула кровь человечья. Ногой от себя оттолкнул он
Стол и его опрокинул. Попадали кушанья на пол.
С грязью смешались и хлеб и жаркое. В тенистом чертоге
Подняли шум женихи, увидавши упавшего мужа.
С кресел они повскакали и стали метаться по залу
Жадно глазами оружья ища по стенам обнаженным.
Не было видно нигде ни щита, ни копья боевого.
Один за другим погибли женихи от стрел Одиссея и копий его сына, и нет сомнений, что эта картина стояла перед глазами Кеннета Грэма, когда он описывал битву за дом мистера Тоуда.
Хозяин дома и трое его решительных друзей - Барсук, дядюшка Рэт-водяная крыса и Крот - прошли через подземный ход и ворвались в столовую в разгар празднества: ласки, хорьки и другие захватчики, подобно ухажерам Пенелопы в доме Одиссея, буянили, опустошали кладовые и закрома, пожирали хозяйские яства и распивали хозяйские вина.
Какой крик, и писк, и визг наполнил комнату!
Ласки в ужасе ныряли под столы и скакали в окна как сумасшедшие! В каминную трубу кинулись хорьки и все там безнадежно застряли! Это был поистине грозный момент, когда четверо разгневанных героев появились в столовой, - там переворачивались столы и стулья, наземь летели тарелки и стаканы.
Мы не найдем здесь гомеровских описаний летящих стрел и потоков крови - потому, возможно, что это не так уж подходит для детских книг, - но и тут герои на удивление хорошо направляют свои удары и так же решительно изгоняют захватчиков. Это действительно похоже на возвращение Одиссея из путешествия домой.
И вот тут, в заключение этой героической главы, я должен заметить, что если до сих пор Кеннет Грэм проявлял полную солидарность со своими героями, то название "Возвращение Одиссея", равно как и само описание сражения героев с ласками и хорьками, явно свидетельствуют о небольшой, но счастливой мере иронии, и это делает автору честь. Ибо хотя предметом тоски и целью стремлений Одиссея тоже был дом, но для него главным в этом доме была женщина, Пенелопа. Именно она была истинным объектом всех стремлений Одиссея в течение всех двадцати лет его странствий и страданий. Она - та, что сама проходила в это время жестокое испытание верности, любви и ожидания. Она, а не мебель, не кладовая, не сад и не камин.
По пути, соединяющему Ханаан и Месопотамию, по так называемому Плодородному полумесяцу прошли три библейских путешественника: праотец Авраам, его слуга Елиезер и праотец Иаков. Авраам и Елиезер шли навстречу цели, их путешествие было продиктовано влечением: Авраам шел, согласно велению Бога, "в землю, которую Я укажу тебе", Елиезер - чтобы привезти невесту сыну Авраама. Но Иаков, "человек кроткий, живущий в шатрах", был принужден к путешествию. У него нет никакой особой цели. Он просто хочет оказаться как можно дальше от своего брата Исава, мести которого страшится. Неудивительно, что предстоящее путешествие его пугает, и неудивительно, что в первую же ночь вне дома, когда ему приснился сон о лестнице и ангелах, ему открылся Бог, Который успокоил его, обещал ему Свою защиту в пути и благополучное возвращение в землю, которую он сейчас покидает.
Иаков дал Богу интересный ответ, свидетельствующий не только о глубоком страхе, но также о врожденной подозрительности и хитрости. Он сказал: "Если Бог будет со мною, и сохранит меня в пути сем, в который я иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться, и я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом".
Уже тот факт, что его ответ начинается со слова "если", показывает, что Иаков отличается от своего деда Авраама, который верил любому обещанию Бога, выходил в любой путь и слушался любого приказа, вплоть до принесения в жертву своего собственного сына. Иаков, напротив, ставит Богу условие: если дашь мне пищу, если дашь мне одежду, если дашь мне защиту и если благополучно вернешь меня домой, только тогда Ты будешь моим Богом.
С этой точки зрения, с Иакова начинаются настоящие отношения сынов Израиля со своим Богом - отношения личного и требовательного диалога, спора, просьбы, взаимозависимости, претензии и обвинения, который впервые сложились в ту ночь в Бейт-Эле, где ночевал Иаков, и продолжаются, к нашему удовольствию, до нынешнего дня.
Интересно, что Иаков добавляет еще одну фразу, которая показывает, как хорошо он знает, что любит еврейский Бог. А если не Бог, то, уж конечно, Его представители на земле: "Этот камень, который я поставил памятником, будет домом Божиим, - возвещает он, - и из всего, что Ты, Боже, даруешь мне, я дам Тебе десятую часть". "Дом Божий", то есть храм, и десятина, которые составляют материальную опору священничества и религиозного истеблишмента, обещаны здесь впервые. Но и это обещание подчиняется условию, которое Иаков поставил Богу раньше: сначала, Владыка, подавай товар и только тогда получишь Свою плату.
Если я не ошибаюсь, Иаков - первый и последний в Библии, кто так говорит, и это свидетельствует не только о его хитрости и подозрительности. Это попытка самому владеть своей судьбой и направлять ее, подобная попыткам пророка Ионы и Томаса Трейси. И действительно, в продолжение пути Иакова ждут большие неожиданности, по части - весьма неприятные, но теперь, после разговора со своим Творцом, он знает, что останется в живых и вернется на свою землю.
Кстати, если вы позволите мне еще немного задержаться в Бейт-Эле, перед тем, как мы проснемся вместе с Иаковом и продолжим путь в Харран, то я бы обратил ваше внимание на слова, которые Бог говорит ему в ту же ночь: "Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему". Эта фраза - другая и более интересная версия обещания, данного Аврааму: "Всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я". Иными словами, границы, обещанные Аврааму, ограничены полем зрения, а границы, обещанные Иакову, - размерами его тела. Поле зрения много шире места, занятого телом, но оно отдаленнее и холоднее и лишено того интимного контакта с землей, который ощущает лежащее тело. Стоит отметить тут и обещание, данное по тому же вопросу Иисусу Навину накануне захвата Земли обетованной. Там нет речи ни о телесном контакте с землей, ни о ее обозревании, там сказано: "Всякое место, на которое ступят стопы ног ваших, Я даю вам", то есть речь идет о попирании, захвате и господстве.
Итак, Иаков лежит на земле, данной ему и его сыновьям после него, и касается ее всем телом. Кстати, если кого-нибудь беспокоит ограниченная площадь этого владения, то я могу успокоить вас комментарием одного из наших мудрецов, который разъяснил, что Господь Бог, благословен будь Он, свернул под Иаковом всю Страну Израиля. Аутром, надо полагать, наш праотец поднялся веселый и умиротворенный, развернул свою складную землю и продолжил свой путь.
Все длинное путешествие от Ханаана до Харрана, путь в многие сотни километров, Библия удостаивает всего одной фразой: "И встал Иаков, и пошел в страну сынов востока". Любители приключений не найдут здесь пищи и для осьмушки своего любопытства. К нашему счастью, Томас Манн описывает это путешествие весьма подробно и осязаемо, и нужно отметить к его чести, что он не поленился посетить Ближний Восток и внимательно все тут изучил, прежде чем приступил к этой части своей книги.
Когда я снова просматривал "Иосифа и его братьев" для этих наших бесед, я удивился той остроте восприятия, с которой Томас Манн увидел ландшафт нашей земли, и припомнил, что зимой 1991 года здесь гостил еще один немецкий автор, имени которого я не назову и которого я повез тогда в Иудейскую пустыню.
Зима того года выдалась особенной - вся Иудейская пустыня была покрыта поразительно большими участками травы и цветов, подобных которым давно не бывало. Я объяснил немецкому гостю, что он видит чудо, потому что пустыня цветет так интенсивно лишь раз в пятьдесят лет, что здешние растения научились долгие годы ждать в земле такого редкого часа, как нынешний, и тому подобные ботанические изыски. Я был очень взволнован, но мой гость сидел в джипе с довольно скучным видом, а в конце обвел пухлой белой рукой зеленеющие и цветущие холмы и вынес вердикт: "Just like in Bavaria".
Томас Манн был наделен намного более любопытствующим взглядом и более глубоким умом. Он произвел серьезное исследование здешнего ландшафта, и книга "Иосиф и его братья" свидетельствует об осведомленности автора в мельчайших деталях. Так, например, Манн описывает, как Иаков сошел с верблюда и пошел рядом с ним: "Он вел его в поводу, и тогда верблюд шагал по одной из параллельных тропинок, из которых состояли дороги, а сам он шел по соседней, меся ногами каменистую пыль". И действительно, тесная сеть тропинок, покрывающая склоны, характерна для пустыни - это вечные тропы, которые копыта пасущихся коз и овец протаптывают здесь каждую весну.
Так двигался он вперед, против течения Иордана, во впалую Сирию, к теснине Оронта и к подножию Белых гор, но продвиженье было медленным, ибо способ, каким он добывал себе хлеб, требовал много времени… На своем пути он видел много прекрасного и священного, видел, как сверкает словно бы огненными каменьями царственная гора крайнего севера, и молитвенно восхитился ею, видел земли, превосходно орошенные горными снегами, где высокие, тонкие стволы пальм подражали чешуйчатым драконьим хвостам, где темнели кедровые и смоковные рощи, а иные деревья угощали его гроздьями сладких, мучнистых плодов.
В этих описаниях природы воссозданы не только библейские пейзажи и библейские стихи - мы видим перед собой также древние рельефные изображения Месопотамии и слышим забытые стихи из "Эпоса о Гильгамеше".
Потом Иаков со страхом и отвращеньем увидел пустыню. Она была красная, как и полагалось. Одетая багровой дымкой, она уходила на восток, море порока, обиталище злых духов, преисподняя. Да, преисподняя была теперь уделом Иакова. Бог посылал его в пустыню за то, что он исторг у Исава громкий и горький вопль, как того пожелал Бог.
Итак, путь, в который отправляется Иаков, - это наказание. Возможно, это также искупление и очищение от грехов, но в любом случае это навязанное ему путешествие. То же самое можно, кстати, сказать и об Одиссее. Но Одиссей влеком к Пенелопе и стремится к ней, тогда как Иаков, напротив, хочет бежать от Исава и удалиться от него. И он до последнего шага не знает, что в конце пути его ждут Рахиль и любовь. Это знает только Господь. Таким образом, только с того момента, когда наши праотец и праматерь встретились у колодца в земле сынов Востока, становится понятно - и Иакову, и Рахили, и нам, читателям, - что это путешествие с самого начала имело некую скрытую цель, которая откроется только в его конце.