Конфликты в Кремле. Сумерки богов по русски - Валентин Фалин 5 стр.

Записка вышла из-под пера автора и редактора в 1986 году. Ересь в ней материализовалась на свой­ственном тому этапу лексиконе. Текст не свобо­ден от дежурных фраз и даже книксенов в сторону нового гарнитура руководителей. Последнее спаса­ет не во всех случаях, но психологически действует вроде "эйрбэгс" при езде по сложнопересеченной местности.

Сказывают, что и в то время существовали сочи­нители, которые с первого захода на обоюдоострую тему умели ставить все точки над "и". Возможно. Мне подобные не встречались.

Был ли отклик на записку? По заверениям А. Яковлева, ее "прочитали, и не без интереса". Уже славно. Еще лучше, что тот же А. Яковлев пе­редал пожелание "главного" знакомиться с даль­нейшими размышлениями о методике лечения советской экономики, если запал у авторов не ис­сякнет. Спрос рождает предложение. Он же помо­гает опускать условности.

Наверх пошли записки "Об антизатратной ре­форме" (А. Яковлев посоветовал мне ужать вариант Г. Писаревского вдвое) и "Модель перестройки", где, среди прочего, развивалась тема кооперации. Г. Писаревский напоминал ко времени - : это было, похоже, уже в 1988 году, - что у Фурье, не у Маркса, Ленин нашел в кооперации "тайну социализма".

"Модель перестройки" докладывалась М. Горбачеву в изначальной авторской редакции (67 страниц). Перед XIX партконференцией генеральный секретарь нуждался в крутом, избавленном от дипломатических ужимок воздействии с антибюрократических позиций. Поэтому, наряду с "Моделью перестройки", мы одарили его также опусом, озаглавленным "Вектор цивилизованного развития страны". Он, по некоторым признакам, пришелся М. Горбачеву не по вкусу, как затем и моя записка по поводу самой партконференции, о чем пойдет рассказ ниже.

Сопоставьте "Вектор" с любым критическим ма­териалом, получившим хождение в советском обще­стве в восьмидесятых годах. Если оставить в стороне публикации профессиональных антисоветчиков,он никому не уступит по накалу оценок и бескомпромиссности заключений. Записка с несколькихзаходов получилась компактной и, право, стоит того, чтобы в нее заглянуть. Убедитесь в этом на паре-другой цитат.

"В СССР 43 миллиона нищих людей. И примерно 40 миллионов ненужных рабочих мест, - данной констатацией открывается "Вектор". - Добывать хлеб в поте лица своего - Христов завет не про нас. Про нас получать хлеб.

Не имея возможности честно заработать, чело­век тем не менее имеет потенциальную возмож­ность получить квартиру, образование, зарплату, загородный участок, место в поликлинике и тому подобное. Это наша беда.

Серьезный массив социальной паразитации об­щества - следствие многих причин, прежде всего экономических и исторических...

Трагедия России состоит в том, что ею тыся­чу лет, со времен принятия христианства, правят люди, а не законы. А люди попирают и искажают законы... Мы только еще отходим от векового дог­мата, что насилие - мать всего: и государствен­ности, и порядка, и экономики, и культуры".

"Римское право, к сожалению, обошло Россию стороной. И русский человек никогда не был соб­ственником в полном смысле этого слова. Он все­гда был слугой государства, слугой государя, да, впрочем, он так и назывался. А если продвигал­ся, то на царевой службе, блага получал от царя.

Это отчуждение от собственности, по существу, остается до сих пор. Что бы ни говорилось, что бы ни писалось, что бы ни фантазировалось, что бы ни диссертировалось, человек без собственности есть раб с поправкой на время, или просто раб, или кре­постной раб, или крепостной колхозник, или кре­постной советский рабочий...

И то, что русский человек практически никог­да не имел собственности, явилось неиссякаемым родником социальной инертности. Сталин точно сказал, что советский человек - винтик государ­ственной машины. И только иногда, от случая к случаю, государство смазывает этот винтик спе­циальным маслом, чтобы не заржавел, не зачах. А винтик сидит и ждет, когда его облагодетель­ствуют.

Богатство - и материальное, и духовное - со­здается трудом и талантом, и только трудом и та­лантом. Какая сила заставляет трудиться человека? Это коренной вопрос человеческого бытия.

Буржуазия потому и добилась великих достиже­ний, что на этот вопрос ответила просто: личный, частный интерес...

[Однако. - В.Ф.] личный, частный интерес зас­тавляет человека не только трудиться, но и порож­дает эгоизм со всеми его отвратительными послед­ствиями. Где же тогда альтернатива? Она возникла из предположения, что только внеэкономическое принуждение избавит от разрушительного эгоизма и приведет к искомому экономическому эффекту. На­сильственное принуждение к труду, как это ни пе­чально, стало альфой и омегой всех социальных уто­пий, начиная от Томаса Мора и Кампанеллы и до самых последних вариантов мирового утопизма".

"Любая система, основанная на внеэкономичес­ком принуждении, выше феодализма подняться не может. Ни по производительности труда, ни по эф­фективности, ни по социальным благам, ни по уров­ню благосостояния...

Именно в разгроме товаропроизводителя, все­го товарного производства и находится корень на­ших бед...

Без двух основополагающих законов: закона о собственности и закона о свободе торговли, то есть создания рынка, - перестройка обречена на террор недоумков и умных злодеев".

"Протяжная песня сталинизма - презумпция виновности советского человека... Он виноват все­гда и везде. Чтобы удержать такую нагрузку на че­ловека, надо было создать особую систему...

Мощнейшим рычагом моновласти, монособст­венности стал принцип "распределяй и властвуй". И до тех пор, пока распределять блага будут люди, аппарат управления, а не труд, не рынок, мы бу­дем иметь то, что имеем. Потом вообще ничего иметь не будем. Общество требует от государства благ: масла, мяса, молока, одежды, квартир, - но государство само не в состоянии удовлетворить и малую часть этих требований. И посему смута неминуема.

Агония тотальной государственной собственно­сти условно началась 1 июня 1985 года, когда стар­товала кавалерийская атака на пьянство... К этому его [государство. - В.Ф.] подтолкнуло и падение цен на нефть, на другие ресурсы, не шибко уро­жайные годы, Чернобыль и т. д. Государственная форма собственности начала разлагаться... Там, где монополия государства, там нет хозяина. Где нет хозяина, нет ничего... Сколько бы ни суети­лись вокруг разных прожектов, нормальных че­ловеческих результатов быть не может, а смуты не миновать... Брагой социальной напряженности станет иждивенчество, помноженное на национа-. лизм. Поэтому нужны свобода торговли - немед­ленно - и реальное равноправие всех видов соб­ственности. Только деловитость, предприимчи­вость могут спасти нас от новых трудностей соци­ального характера...

Человек - существо, сотканное из интересов. И абсурдно, утопично, и античеловечно управ­лять непосредственно человеком... Его можно убить, искалечить, все это можно, но интересы людские убить нельзя. Гуманно управлять интере­сами, и только тогда общество вступит на циви­лизованный путь развития".

"Теоретически все понимают, что государство благодетелем быть просто не может... Общест­во стоит на голове, поэтому так и получается, что государство якобы кормит всех. И это убеждение миллионов...

Вот здесь и получается спайка, с которой мы не справляемся. Бюрократия смыкается с иждивенче­ством. Как бы там ни было, но именно в этом, в паразитизме на казенных харчах, и смыкается кон­сервативная часть верхов с консервативной частью низов...

Что надо делать?.. Если мы цивилизованно не демонтируем государственный социализм и не со­здадим новое качественное состояние социалисти­ческого общества, нынешнее здание рухнет и при­давит многих. Нас - наверняка".

На такой не слишком мажорной ноте конча­лась записка. И между строк, и черным по бело­му выказывалось отношение не к персоне Ста­лина, но к краеугольным камням сталинизма, заложенным в фундамент системы, не изъяв ко­торые замах на строительство "социализма с че­ловеческим лицом" окажется очередным пусто­цветом. Это была уже критика подходов, разде­лявшихся М. Горбачевым. Они оставляли самую тяжелую, не захватывающую воображение работу "на потом", утверждая, что пока можно удовлетво­риться реконструкцией надстроек, подновлением фасадов, сменой вывесок.

Подмена планирования системой госдоговоров с производителями (закон об управлении государ­ственными предприятиями вступил в силу 1 янва­ря 1988 года), на мой взгляд, сути не решала. По­всюду в мире сложившуюся в результате ситуацию не лестно характеризуют - сидение на двух сту­льях. Или чисто по-русски, как было отчеканено на рублях Павла I: "Ни мне, ни тебе, а имени тво­ему". Вы хотели демократизации, извольте - вот дань "имени ее".

Госплан будет расставлять лишь стратегические вехи и сложит с себя ответственность за межот­раслевые и все прочие балансы. Место сверхмоно­полиста Госплана отдавалось на откуп десяткам и сотням больших и малых монополистов, для ко­торых новый закон без преувеличения стал золо­той жилой. Стихийно начал складываться рынок, не регулируемый никакими правилами и норма­ми. Он приступил к захвату господствующих вы­сот, не дожидаясь, когда правителям страны при­дет элементарно простое познание: экономике и социальной сфере нужны не скачки и наско­ки, а солидная правовая инфраструктура и ясная лоция.

В октябре 1988 года мы с Г. Писаревским напра­вили М. Горбачеву еще одну записку, опять не ща­дившую его самолюбие. Она метила в нескончае­мые колебания генсекретаря, в тенденцию тянуть резину с надеждой, что обстоятельства удастся за­тем сделать козлом отпущения.

На публике и на заседаниях Политбюро тем паче М. Горбачев изображал твердокаменного револю­ционера-большевика: "Пока я являюсь генераль­ным секретарем, ленинское наследие не станет объектом надругательств, социалистический выбор будет защищен". Или играл он мастерски, вешая лапшу на уши, или до какого-то момента сам ве-" рил в то, что заявлял?

В нашей записке Ленин, если скрупулезно точ­но, Ленин, прошедший горнило гражданской вой­ны и интервенции, сомнению не подвергался. Мы сосредоточились на показе того, что сталинская модель, сохранившаяся вплоть до перестройки, абсолютно чужда и представлениям Ленина-прак­тика, и социализму, как к нему ни относись - с симпатией или антипатией, и императивам обще­ственного развития.

"Общество устало в экономическом и некото­рых иных смыслах стоять на голове, - говорилось в записке. - Это и опасность, и шанс одновре­менно. Пример Китая показывает, как благодар­но отозвался народ на дозволение ему прекратить бить поклоны маоизму и взяться вплотную за ра­боту, хотя нам следует настраиваться на то, что поднять советское хозяйство - объективно более сложная задача, ибо процесс насильственного рас­крестьянивания деревни и подавление всякой ин­дивидуальной инициативы зашел у нас гораздо глуб­же, чем у любого из соседей".

И далее: "Со всеми оговорками тем не менее мож­но констатировать, что нельзя восстановить нор­мальное экономическое кровообращение в СССР, минуя рынок или в обход рынка...

На социалистическом рынке бесчисленное мно­жество удовлетворенных потребностей переплавит­ся в мандат доверия партии и строю, придаст фун­даменту нашего общества необходимую сейсмоустойчивость.

Отсюда вывод - нынешние нелады на рынке есть сигнал тревоги. Это не просто неудобство, каждо­дневно портящее людям настроение, а честным руко­водителям предприятий - здоровье. Нет, все гораз­до серьезней, т.к. рынок превратился в решающий партийный форум. Независимо от того, нравится нам это или нет".

Поскольку текст записки приводится в прило­жении, можно ограничиться несколькими репли­ками и констатациями, чтобы пояснить наш за­мысел.

Мы напоминали М. Горбачеву, что кронштадтс­кий и прочие бунты были, по Ленину, "политичес­ким выражением экономического зла".

"Государственный социализм, где всем - от ржа­вого гвоздя до космической станции - распоряжа­ется государство через чиновника, никогда не пой­дет дальше лозунга...

Безрыночный социализм - это глубоко боль­ное общество, в коем расстроен обмен трудовы­ми эквивалентами. Звено "производство - обмен" социалистично. В той же мере, как оно и буржу­азно, и феодально, ибо оно вечно: закон стоимо­сти - это печень экономического организма лю­бой формации".

Если перестройка сведется к латанию, прихорашиванию сталинизма, то партия, предпочевшая подобный путь, впадет в маразм либо совершит самоубийство. Никакие реальные реформы, ставя­щие целью демократию и социализм, невозмож­ны, пока не преодолен главный результат после­октябрьского переворота 1928-1932 годов, глав­ный антагонизм советского общества - отчуждение человека от собственности и власти.

В записке были сформулированы три постула­та, коим надлежало стать путеводными в нашей жизни:

"1. Нормальный обмен трудовыми эквивалента­ми, который возможен только на рынке и который реально может ликвидировать абсурд затратности.

2. Нормальный обмен информацией, который возможен только в условиях демократии и глас­ности: информационная автаркия, засоренность и зауживание догмами, авторитарностью инфор­мационных потоков неминуемо ведут социализм к сталинизму, а западные демократии - к фа­шизму.

3. Нормальная система обратных связей, кото­рая приоритетом закона гасит авторитарность: об­ществом могут справедливо править только зако­ны, а не люди. Когда этого нет, общество стано­вится аномальным".

Необходимо принудить и чиновника, и догма­тика принять эти три истины, ибо "перестройка погибнет без демократии и гласности, погибнет от беззакония, погибнет без свободы торговли. Вме­сте с перестройкой погибнет и социализм: шанс нам дается последний". А времени для реализации этого шанса отпускается, подчеркивали мы, всего два-три года, не больше.

Если А. Яковлев не лукавил, генсекретарь запис­ку прочитал и "задумался". Какие мысли и чувства навеяли у него наши неказенные оценки и прогно­зы, мы не узнали. Очевидно, разноречивые, иначе не объяснить установление в конце 1988-го - на­чале 1989 года аппаратуры подслушивания в моей московской квартире.

Информация тем действенней, чем дальше от­стоят друг от друга по идеологическим платфор­мам авторы, высказывающие аналогичные мнения. Учитывая этот момент, М. Горбачеву посылались сведения о том, как откликаются на наши процес­сы авторитетные деловые люди Европы. В част­ности, Марио Скимберни, бывший президент концерна "Монтэдисон" и в конце восьмидесятых годов генеральный комиссар итальянских желез­ных дорог, вслух раздумывал, как сложится разви­тие СССР в случае падения М. Горбачева, кото­рого он причислял к неустойчивым лидерам. Это говорилось, приметим, в 1989 году. Вся советская система, находил Скимберни, охвачена затяжным кризисом, из которого ей не выбраться по мень­шей мере до конца века. "Кризис, - отмечал ита­льянец, - мог бы иметь непредсказуемые по­следствия". "Если бы перестройка провалилась, - предрекал Скимберни, - СССР погрузился бы во мрак и превратился со своим внушительным во­енным аппаратом в крайне опасный фактор для мира" (см. приложение 5).

Примерно в то же самое время на меня вышел Рудольф Баро. Он просил оказать содействие в пе­ресылке М.С. Горбачеву копий писем, ранее на­правленных в адрес генсекретаря через посольство СССР в Бонне, а также другой оказией и остав­ленных без ответа. Баро пытался пробудить инте­рес архитектора перестройки к конструктивному варианту реформирования системы, величавшей себя социалистической, системы, которую этот дис­сидент из ГДР подверг беспощадному разносу в своей нашумевшей книге "Альтернатива" (см. пись­ма Р. Баро в приложении 6).

Само собой разумеется, перевод писем Р. Баро с моей рекомендацией положительно откликнуть­ся на это необычайное обращение были доло­жены М.С. Горбачеву. Никакого отклика они не вызвали. Нет даже уверенности, что наш рефор­матор взял на себя труд поинтересоваться, о ком и о чем шла речь.

Экономические записки 1986-1988 годов повто­ряли и дополняли одна другую. Повторения вводи­лись намеренно, а не по недосмотру. Из текста в текст варьировалось несколько мыслей: успех пе­рестройки в решающей степени зависит от верной расстановки приоритетов, от умения увязать раз­розненные шаги в целостную систему, от последо­вательности и твердости в одолении открытого и скрытого противоборства оппонентов обновления, идущих на всевозможные уловки, чтобы перестрой­ка не состоялась.

Политики - что английский газон: без регуляр­ной прополки и стрижки быстро мшеют и теряют форму. Не проскандируй "рынок", "закон стоимо­сти", "кооператив кооперативов" полдюжины раз, не подкрепи наши выкладки доподлинными фак­тами из истории становления ленинского нэпа, нельзя было надеяться понудить М. Горбачева поднять забрало и перестать метаться из стороны в сторону. К сожалению, повторение - лишь мать учения, но не гарантия того, что вас поймут. Да и убеждения, навеянные извне, в отличие от выс­траданных самими и выношенных в себе, нестой­ки, они блекнут в непогоду. Или, как заметил один из персонажей, сыгранных известным не­мецким актером Рюманном, порядочным становятся в одиночку.

Политика колебаний ущербна всегда, но наи­большие издержки она навлекает на экономику. Если бы удалось подвигнуть М. Горбачева на то, чтобы экономическим задачам было подчинено все остальное, судьба Советского Союза сложи­лась бы, несомненно, по-другому. Если бы гене­ральный секретарь воспринимал докладывавши­еся ему материалы как набат, а не как занятное или назойливое чтиво, - материалы, характеризо­вавшие подлинные параметры развития СССР и его главных соперников, - самоуверенности, ко­торой сиял М. Горбачев, поубавилось бы. Ведь по основным показателям, особенно тем, что касают­ся информатики, новых материалов, микроэлект­роники, биотехнологии и прочего из того же ря­да вещей, отставание от США, Японии, Западной Европы не только не сокращалось, но увеличива­лось почти до безнадежности. Об эффективности капиталовложений, качестве изделий, их энерго- и материалоемкости, глубине переработки сырья, нагрузках на природу, другими словами, о культу­ре хозяйствования, нечего было и заикаться.

Еще и еще раз скажу: неверны утверждения, буд­то генеральный секретарь был неприступен или что оболочка, которая отделяла его от реального мира, всегда оказывалась непроницаемой. Факт, что на совещаниях, которые он сам же и созывал, М. Горбачев терпел чересполосицу суждений экс­пертов разных экономических школ. То обстоя­тельство, что на подобные встречи звали порой Г. Писаревского, можно принять за индикатор интереса к нашим запискам. Данное мне поруче­ние готовить исходные материалы к докладу генсекретаря на пленуме ЦК о бесхозяйственности и потерях от нее, говорило в пользу поверья "капля камень долбит".