К утру из городской больницы, куда больше суток поступали раненые из госпиталя, эвакуировали всех тяжелых. Их увезли в ростовский госпиталь, в госпиталь имени Бурденко в Москву и в военно-медицинскую академию Санкт-Петербурга. В моздокской больнице осталось несколько человек. Их мы нашли в травматологическом отделении. Медсестра Марина Магомедова устроилась в госпиталь, в терапевтическое отделение, год назад, чему радовалась вся ее семья. Теперь семья радуется тому, что Марина выжила; у девушки несколько переломов и ушибы позвоночника.
– Я на четвертом этаже была, – рассказывает она. – Что-то меня тряхнуло, оглянулась, а сзади ничего нет, пустота. Все четыре этажа исчезли. Я кинулась куда-то вперед и провалилась. Очнулась от боли. Кирпичи на лице, руками пошевелить не могу. Рядом санитарочка наша оказалась, ее не сильно придавило, она кое-как выбралась, лицо мне освободила, чтобы дышать я могла, и побежала за помощью. Привела ребят из рабочей команды – это мы так срочников называем, которые в госпитале все чинят и ремонтируют. Они меня вытащили, поймали какую-то машину и отправили в больницу.
Я спрашиваю у Марины, кто виноват в том, что произошло.
– Я не знаю, кто виноват, – говорит она. – Никто не думал, что это может случиться с нами. Мы ведь никому зла не сделали. Мы людей лечили.
– Мы тут уже десять лет мучаемся, – говорит Вера Митяева. – Как началась первая война, так и пошло: убийства, похищения. Но такого еще не было. Весь город в трауре, у всех кто-то да был в госпитале.
Вера почти не пострадала, потому что за полчаса до взрыва вышла из госпиталя погулять.
– Я на лавочке сидела, – вспоминает она. – Вижу, "КамАЗ" мчится прямо на меня. Он резко свернул направо, на огромной скорости врезался в ворота, и я на земле оказалась. Помню только, что за рулем мужчина был, кавказец, в белой рубашке. И лицо у него было странное. Пустое.
Весь вчерашний день у госпиталя стояли люди. Те, кто здесь работал, и те, у кого здесь лечились родственники. Люди не отрываясь следили за тем, что происходит за воротами, во дворе госпиталя. Многие не верили, что больше никогда не придут сюда на работу. Медсестра Наталья Порошина не уходит домой уже вторые сутки. Говорит, что госпиталь – это ее жизнь. Она проработала здесь много лет.
Из ворот в сопровождении высокого военного выходит молодая девушка с пыльными руками и пыльными папками. Лицо она закрыла руками, плечи трясутся. Катя Назаренко работала в госпитале бухгалтером, теперь она вместе с военными ищет финансовую документацию, без которой нельзя выдать работникам зарплату и пенсии.
Кате всего 19 лет. Вечером в пятницу ее вызвали на работу: забыли выдать расчет солдату-дембелю. Чтобы девушка освободилась пораньше, ей помогал госпитальный программист Сергей Тарануха, срочник из Сургута. Катя закончила около семи, и Сергей отвез ее домой. А сам вернулся к своему компьютеру. Через десять минут раздался взрыв. Сергея до сих пор не нашли. Его родители, совсем молодая пара, неделю назад приезжали проведать сына. Привезли хороший телефон для медчасти, чтобы сын мог дозвониться. Теперь в глаза этой паре трудно смотреть. Их уже несколько раз возили в морг, куда поступают тела и то, что от них осталось, но своего сына они так и не опознали.
Плечи у Кати по-прежнему вздрагивают. Высокий военный, командированный из Ростова какой-то финансовой службой, просит ее собраться.
– Нам очень нужна ваша помощь, – растерянно произносит он.
Мама Кати Елена Назаренко, машинистка из медчасти, говорит, что в полдень будут хоронить двух пациентов госпиталя и одного врача, Андрея Кнышенко. С врачом пойдут прощаться все сотрудники госпиталя. Только она не пойдет.
– Я его помню веселым и добрым. Не хочу видеть его мертвым.
Вечером в пятницу травматолог Андрей Кнышенко, хирург Александр Дзуцев, ординатор Арсен Абдуллаев и еще несколько медсестер и врачей делали сложную операцию в операционном блоке на втором этаже. Взрыв застал их, когда операция уже подходила к концу. Никто не выжил. Когда спасатели разгребали нижние слои завалов, увидели руки в резиновых перчатках и кусочек халата. Крикнули, что нашли врача. Это было тело хирурга Дзуцева. Спустя несколько часов нашли остальных.
Погибших было бы меньше, если бы у въезда в госпиталь стояли бетонные блоки. Но медсестры объясняют, что блоки начальство не ставило, потому что хотело спасти больше жизней.
– Вон там, рядышком, на поле, садятся вертолеты, которые обычно привозят тяжелых раненых. Наши "скорые" забирают раненых и мчатся в госпиталь. Если бы на дороге стояли какие-то заграждения, мы просто не довозили бы этих мальчишек до операционного стола. Сколько жизней спасли эти считанные минуты!
Хоронить врача Андрея Кнышенко поехали почти все, кто выжил в госпитале.
– Вон тот врач, хирург, друг Андрея, – показали мне на темноволосого мужчину. – Его Эрик зовут. Они с Андреем были не разлей вода. Все время над всеми шутили.
Эрик взял нас в свою машину. Когда у него зазвонил телефон, он сказал самым будничным голосом: "Я к Андрюше", как будто ехал к Андрюше в гости. Сидящая рядом со мной девушка всхлипнула. Больше Эрик не сказал ни слова. Мы прошли за ним во двор аккуратного дома, где живут родители жены Андрея Кнышенко. Сам Андрей приехал в Моздок из Украины, но хоронить его решили здесь. Во дворе у закрытого гроба сидели недавно приехавшие родители и брат погибшего. Мать обнимала гроб руками и просила, чтобы сын забрал ее к себе.
Ветер задул свечу у траурного портрета, с которого смотрело симпатичное молодое лицо. Пришел священник в белом, отслужил за упокой. Кто-то снова зажег свечу. Рыдания стали тише, на лице у матери появилась обреченность. Она обняла сидящего рядом старшего сына и сказала удивленно: – Тебя в Кабуле спасли, а его в Моздоке не спасли.
И снова обняла гроб.
Андрея Кнышенко похоронили на старом моздокском кладбище. Наверное, это правильно. В этом городе он лечил и спасал людей, и здесь его все любили. Значит, на его могиле всегда будут цветы.
6.10.2003. В гостях у Кадырова
Вчера состоялись выборы президента Чечни. Проголосовало более 80 % избирателей. Серьезных ЧП не было. То, что выборы прошли спокойно, вполне объяснимо: реальных противников у Ахмата Кадырова не было.
Попасть к Ахмату Кадырову перед выборами было практически невозможно. Делегация за делегацией входит в его дом в Центорое, еще несколько человек ждут личной аудиенции во дворе. Наконец господин Кадыров, в шапочке и темном пиджаке, появляется во дворе, провожая группу молодых мужчин, чем-то неуловимо похожих. Мужчины проходят мимо рослых парней из "Альфы", наблюдающих за посетителями, и исчезают за воротами. После этого кандидат минут двадцать общается с десятилетним танцором Мансуром Мусаевым, которого в Чечне называют вторым Махмудом Эсамбаевым и которому необходимо ехать в Москву на лечение. Мансур – беженец и живет в Ингушетии, а в Центорой он приехал вместе с мамой. Мама говорит, что Ахмат Кадыров – спонсор ее сына и что в августе Кадыров выделил $13,5 тыс. для поездки Мансура на международный фестиваль в Кейптауне; мальчик победил и стал лауреатом фестиваля.
– Я загадал два желания, – говорит мальчик, одетый в черкеску и папаху, своему спонсору, сидящему рядом. – Чтобы я победил на фестивале и чтобы Ахмат-хаджи победил на выборах.
Господин Кадыров смеется и говорит Мансуру, что папаху тот носит неправильно, а надо носить так, чтобы уши не торчали. Потом, выслушав Сациту Мусаеву, достает стодолларовые купюры, отсчитывает и отдает ей деньги.
– Ему в Америке предлагают учиться, – говорит женщина и показывает на сына.
– Зачем тебе в Америку? – обращается к мальчику Ахмат Кадыров. – Выучишься в Чечне, мы тебя в хороший институт устроим. А потом и в Америку можно.
– И вот так целый день, – говорит кандидат, проводив гостей. – И мирные, и чиновники, и боевики приходят.
– Предпоследние ваши гости – боевики? – спрашиваю я.
– Это люди Гелаева. Они хотят легализоваться и мирно жить. Переговоры с ними давно велись, и вот они пришли. Говорят: "Ахмат-хаджи, мы обеспечим мирные выборы в Урус-Мартановском и Ачхой-Мартановском районах. Выстрелов не будет, обещаем". Я сказал им: "Хорошо, давайте посмотрим. Если вы мне поможете, я тоже помогу".
– Как вы им поможете? Легализуете их?
– Легализую. А какой еще может быть вариант? Люди не хотят воевать, они хотят мира, надо им помочь.
Всю ночь в Грозном шла перестрелка. Стреляли из автоматов и подствольных гранатометов. Журналисты, ночующие на территории правительственного комплекса, обсуждали, стоит ли наутро вообще выходить в город. Накануне всех потрясло известие о смерти водителя съемочной группы телеканала "Новые коммуникации" Саид-Махмуда Заурбекова – его машину расстреляли в центре Грозного неизвестные. Ходили неясные слухи о том, что охотились на самом деле за самой съемочной группой, которая в поисках эксклюзивов передвигается по Чечне без сопровождения. О том, кто охотился и за чем, можно было только догадываться. Во всяком случае, эта ситуация оказалась на руку всевозможным сотрудникам правительства и администрации Чечни, попытавшимся приструнить слишком самостоятельных журналистов: "Ситуация очень сложная, не советуем вам завтра покидать территорию правительственного комплекса без сопровождения".
Тем не менее утром все, что смогли предложить СМИ работники всевозможных пресс-служб, ограничивалось поездкой в Центорой, где в десять утра господин Кадыров должен был опустить свой бюллетень в избирательную урну, и сопровождением премьера Чечни Анатолия Попова, направляющегося туда же. Поэтому в Октябрьский район Грозного – туда, где ночью и была перестрелка, мы отправились своим ходом.
Главная улица Грозного – проспект Победы – словно вымерла: на улицах нет людей, не ездят машины и вообще очень тихо. Самое оживленное место на проспекте – рынок, но и здесь сегодня ни души: еще накануне торговля в городе была запрещена.
На улице 8 Марта в здании библиотеки для слепых расположился 393-й избирательный участок. У этого квартала в Грозном печальная слава. Во время войны в подвалах нескольких домов на этой улице от бомб прятались старики из республиканского центра слепых. Многие из них так и не вышли из этих подвалов. Слепой Увэйс Ногмурзаев помнит все, что с ним было зимой 2000-го, и всех, кто погиб. Но он не хочет об этом вспоминать. Увэйсу 53 года, он глубокий старик. На избирательный участок его привели товарищи. Он и сам хотел проголосовать, тем более что живет двумя этажами выше избирательного участка, в разрушенной пятиэтажке, да боялся, что не дойдет.
Я спросила Увэйса, за кого он голосовал. – За Бугаева, – сказал мужчина. – Мы уже месяц с соседями решали, за кого голосовать. И решили, что это достойный человек. Он бывший обкомовский работник. Он со стажем. Мне его речи нравились. Он ведь при Завгаеве работал.
– А при Завгаеве жилось хорошо?
– Жилось лучше, чем сейчас. Но Завгаеву не дали работать. Да и Кадырову не дают.
– Как вы думаете, кто пройдет из кандидатов?
– Думаю, что Кадыров. Почему? Не знаю. Так мне кажется.
К нам подходят еще двое пожилых мужчин.
– А вы не знаете, почему Кадыров пройдет? – сердито спрашивает один из них, Муса. – Да уже давно решили, кто пройдет!
– Если Кадыров пройдет, ему все равно придется порядок наводить, – примирительно говорит третий, Увэйс Джадаев. – Такое доверие оказано, ему деваться некуда.
– Вот бы дом побыстрее построили, – говорит слепой. – Вода привозная, покупаем воду. Топить нечем. Холодно, буржуйки не у всех есть.
– Эх, не скоро здесь порядок будет, – машет рукой Муса.
Мужчины берут под локти слепого и уходят к своему разрушенному дому.
Милиционеры, охраняющие участок, говорят, что только старики в Грозном ничего не боятся.
– Они свое отжили, – объясняет майор Султан Шаипов. – А молодежь боится. Не все решаются сюда прийти.
Султан потягивается, резко выдыхает и говорит:
– Одиннадцатые сутки мы на ногах. Еще бы день простоять да ночь продержаться.
У избирательного участка вижу молодого парня. Он внимательно разглядывает входящих.
– А вы за кого голосовали? – спрашиваю у парня.
– За Яндарбиева, – смеется он. – Не хочу ничего говорить, а то меня убьют.
И при этом смеется. Минут через пять сам подходит ко мне:
– Напишите, что за Кадырова голосовал.
– Почему за Кадырова? – удивляюсь неожиданному ответу.
– А что, там кто-то еще был? – зло говорит парень. – Кого там вы еще за кандидатов считаете? Их двое было, Сайдуллаев и Кадыров. А теперь один остался.
Я оглядываюсь на здание, на двери которого сиротливо белеет листок – обращение главы Чечни Ахмата Кадырова к президенту Путину и директору ФСБ Патрушеву с просьбой разобраться с военными преступлениями в Чечне. Между листком и дверью втиснута небольшая записка: "Пропали без вести. Помогите найти". И две фамилии пропавших.
Первое президентское интервью Ахмата Кадырова появилось в "Коммерсанте" на следующий день после выборов. Общаясь с ним в его доме в Центорое, я поняла, что этот человек, всегда вызывавший у меня смешанное чувство неприязни, страха и уважения, возмужал, стал более мудрым и вообще на этот раз производил более приятное впечатление.
Я познакомилась с ним весной 2000 года в чеченском селе Чернокозово – там находился следственный изолятор с боевиками, и Кадыров, которого Кремль тогда только "прощупывал" на предмет президентства, делал первые шаги в роли прокремлевского чеченского лидера. Он плохо говорил по-русски, практически не умея выразить свои мысли. Но в его фигуре, его жестком взгляде уже тогда чувствовалась монументальность. Он был сильным человеком, не побоявшимся пойти на переговоры с кремлем, когда вся чечня называла его предателем. И ощущение этой внутренней силы, исходящей от него, говорило о том, что он никогда не станет марионеткой.
В Кремле, который выращивал в регионах лидеров-марионеток, это поняли слишком поздно. Его сын Рамзан, с которым по дороге в Чернокозово я сидела рядом в вертолете, а потом в автобусе, смотрел на отца с обожанием. Рамзан был моим ровесником и откровенничал со мной всю дорогу. Он говорил, что отцу все время угрожают и что поэтому в охране у отца самые преданные люди, в том числе и он, рамзан.
Кадыров-старший тогда, весной 2000 года, объявил о первой амнистии чеченских боевиков. У него был план закончить чеченскую войну, перетянув на федеральную сторону всех, кто был в лесах с оружием в руках. К тому времени путину война уже была не нужна. Она дала ему президентство и теперь только мешала. Он увидел в кадырове человека, который сможет закончить войну – любым способом. Путин не учел одного фактора: военная элита в лице главы генштаба генерала Квашнина и других военачальников приняла Кадырова в штыки. Кадыров делал популистские заявления, говоря о необходимости скорейшего вывода войск из Чечни и ликвидации блокпостов, что вызывало горячую поддержку у населения и делало его из предателя национальным спасителем. У военных были другие планы. Начав войну, они не хотели ее заканчивать на полпути. Кому-то нужны были деньги, кому-то погоны, кому-то слава. А кто-то просто ненавидел Чечню, за которую погибли тысячи солдат и офицеров. И это противостояние с самого начала было не в пользу Кадырова.
7.10.2003. Ахмат Кадыров
– Перед выборами вы сказали, что ваш первый президентский указ будет о создании комиссии по расследованию преступлений против чеченского народа. Не передумали?
– Нет, я не передумал. Надо расследовать все начиная с 1991 года, начиная со свержения чечено-ингушской власти: как она была свергнута, кто этому способствовал и почему Чечню сделали ареной для политических разборок.
– А вам не кажется, что первые шаги президента должны быть несколько иными?
– А вы думаете, что есть что-то серьезнее? Это боль всего народа, этот вопрос волнует любого чеченца – от торговца на рынке до чиновника.
– Думаете, можно выяснить, кто виноват?
– А почему нет? И через 30, и через 40 лет суды выносят приговоры. Эта комиссия будет не на год, и цель ее – не посадить кого-то завтра или через год. Но надо, чтобы, пусть через 40 лет, наши потомки знали, что произошло в Чечне. Освободительная это была война или придуманный спектакль, чтобы играть в большую политику на этой маленькой территории.
– За три года вы очень изменились. Я имею в виду манеру держаться и общаться с людьми – то есть из муфтия вы стали политиком. У вас есть имиджмейкеры?
– Я, как капитан теплохода, пересел за руль военного корабля, то есть вышел на другое направление. Я три года работал над собой. И, выступая на форуме в Гудермесе, я сказал, что за три года закончил шесть экстренных курсов переподготовки – это образно говоря. Я учился, я не стеснялся спрашивать, и, может быть, поэтому я добился того, чего добился. Я открыл глаза на реальную жизнь, на политическую жизнь. Я стал видеть работу министерств и ведомств – то, о чем я вначале вообще представления не имел. И нет у меня имиджмейкеров. Да, у меня были помощники, но не те, у кого я мог спросить о чем-то деликатном. Моя семья – отец, двоюродные братья. Мы с ними очень близки, но они все духовные люди. Я не могу посоветоваться с ними по политическим или экономическим вопросам. Мне все пришлось делать самому. Я первые четыре-пять месяцев столько работал, что мне казалось, что у меня голова опухла. Я брал себя руками за голову, а она была словно не моя. Я тогда даже на 7 кг похудел. Я думал быстро что-то изменить. Но потом понял, что только потихоньку я смогу добиться чего-то. И я добился.
– Как-то вы сказали, что главное ваше достижение – референдум по конституции Чечни. А чего еще вы добились?
– Я добился, чтобы главы администраций реально контролировали ситуацию в своих районах, чтобы все военные советовались с ними, чтобы не комендант района, а глава администрации решал все вопросы, чтобы не нарушались права, чтобы там вели борьбу против бандитов. До моего назначения главы слова не говорили, им не было позволено говорить о том, что нарушаются права людей. А тут не только права нарушались, тут были и преступления.
– Насколько я знаю, в горах главы администраций платят боевикам за то, чтобы их не трогали.
– Ну, это слухи. Хотя я не исключаю, что это может быть. Взять хотя бы Ведено, Шатой. У нас там главы незащищенные. Я допускаю, что кто-то из них мог сказать: да, я не буду делать то-то и то-то, только не убивайте меня. Правда, не знаю, откуда у них деньги, чтобы платить. Это уже по бюджету можно посмотреть, сколько денег было выделено главе района и сколько израсходовано. Если я узнаю хоть один факт, что это действительно так, этого главу я уволю. Но на сегодня это настоящие герои. Сколько глав уже убито, а они все равно работают. В населенных пунктах есть власть – может, не совсем дееспособная, но есть. Дальше, я думаю, будет лучше.
– Вас упрекают, что перед выборами вы активно демонстрировали свои теплые отношения с президентом Путиным. А почему, собственно, существуют такие теплые отношения?
– Во-первых, ситуация в других регионах не такая, как в Чечне, чтобы президент часто встречался с губернаторами. Второе: и отношение ко мне, и выбор Путина, когда он назначал меня главой администрации Чечни. Вы же знаете, из каких структур наш президент. Эта структура изучает людей от "а" до "я". Значит, они меня изучили: и характер, и мою позицию, и мою твердость. Может быть, ему это понравилось.