– Вы обсуждаете с федеральным центром все решения по Чечне – отставки, назначения?
– Было время, когда был указ президента согласовывать назначения с Южным округом. После принятия конституции я стал и. о. президента и все кадровые вопросы решаю сам.
– То есть команду Бислана Гантамирова вы уволили, не советуясь ни с кем. Что это было – устранение неугодных или выстраивание жесткой вертикали власти?
– Если я глава республики, то везде должны быть мои люди, то есть команда Кадырова. А не так, что в Грозном – люди Гантамирова, в Урус-Мартане – люди Сайдуллаева, в Ведено – Хасбулатова. И кем я буду управлять? Если они будут смотреть на своих начальников и каждый раз звонить и спрашивать: Кадыров дает мне такой-то указ, а вы что скажете, выполнять этот указ или нет? Мне это не нужно. Дальше я буду еще жестче. Тут не может быть ничего другого – они должны подчиняться президенту полностью. Командовать республикой никому не позволю. Если кто-то еще питает такие надежды, он сильно ошибается.
– Это правда, что вы настаиваете на переводе военных в горы, а на равнине предлагаете работать милиции и своим формированиям? Изменит ли это ситуацию в республике?
– Первое: у меня нет формирований, которым я своим указом или решением дал бы оружие. Эти ребята – сотрудники МВД Чечни, комендантско-стрелковых рот и специальных групп, подчиняющихся Минобороны. Второе: решение о том, чтобы войска работали в горах, принималось в Москве. Но когда докомплектуется МВД Чечни, когда я посчитаю, что мы можем в любом случае справиться с ситуацией, я буду обращаться к президенту РФ, чтобы военные ушли. А те, кто на постоянной основе, должны остаться. Все остальное должно быть передано МВД ЧР, чтобы мы знали: если пропал человек, если убили человека, то МВД отвечает. Сегодня мы не знаем, кто что делает. Пропал человек, и мы начинаем искать: какого цвета БТР, какие были погоны, какие номера. Вот чтобы этих вопросов не было, надо передать все одной структуре. Вот когда передавали полномочия от ФСБ к МВД, я говорил: передайте все МВД ЧР (я это у президента сказал, там были Волошин и три министра силовых), но мне ответили: мы не можем отдать федеральные органы власти в подчинение региональным. Я говорил: я не прошу передавать в подчинение, я прошу, чтобы все передвижения согласовывались с МВД ЧР, чтобы мы нигде не встречали блуждающих БТР. И если не согласована операция с МВД, то чтобы сотрудники МВД могли расстреливать эти блуждающие машины и блуждающих людей в военной форме. Но мне объяснили, что пока этого нельзя делать. Я, в принципе, пока согласился: сегодня МВД еще не может справиться самостоятельно.
– Некоторые чеченцы жалуются, что ваша охрана под руководством вашего сына Рамзана бесчинствует, незаконно задерживает и увозит в неизвестном направлении людей.
– Даже в Нью-Йорке задали мне такой вопрос. Я вот что расскажу. Месяца два назад мои ребята совместно с ФСБ и МВД города Хасавюрт провели спецоперацию. Был задержан бандит. Он дал адрес банды, туда поехали, и при попытке оказания сопротивления были убиты три бандита. У них нашли три удостоверения охраны Кадырова. Я в глаза этих людей никогда не видел. Я передал эти удостоверения Ишкову, тогда начальнику РОШ, и сказал: вот вам кадыровцы, смотрите.
Дальше о кадыровцах. Сегодня мне звонил гендиректор "Грознефтегаза" и с удивлением сказал: смотри, три дня назад хищений было до 1000 т нефти, сегодня, за два дня, хищения сократились до 200 т. Три дня прошло, как командиром полка вневедомственной охраны, занимающейся охраной нефтекомплекса, назначен мой человек. Я двумя годами раньше в Москве одному большому генералу сказал: если хотите прекратить хищения нефти, вот вам человек, назначайте, я даю вам слово, что это прекратится. Если вы хотите продолжать воровать, назначайте кого хотите. Они назначали и воровали.
Я однажды на заседании Совбеза, где обсуждался вопрос по нефти, сказал: Владимир Владимирович, у нас с восьми часов ограничение передвижения, и с восьми часов со свистом, с гулом в сопровождении БТР нефтевозы начинают рейсы. Он спросил: "Вы что, хотите сказать, что военные воруют нефть?" Я говорю: "Я ничего не хочу сказать, а говорю, что говорю. Через блокпосты в сопровождении военных идут нефтевозы".
– А вы контролируете деятельность своей охраны?
– У меня в охране 62 человека, они охраняют только меня. А все эти силовые структуры в подчинении силовых министерств и ведомств. Вы сравните: Путин может контролировать каждого солдата в Чечне? Конечно, нет. Это невозможно – каждого за ухо держать.
– На форуме своих сторонников вы сказали: "Я буду бороться с тем, что 50 % ворует Москва, 30 % воруем мы и только 20 % доходят до народа".
– Я об этом говорил и на Совбезе, который проводил Рушайло перед референдумом. Схема такая сделана, чтобы воровать деньги. Эти 50-30-20 % я образно привел, это не факты, но тут есть правда. Зачем дирекция по восстановлению Чечни создана в Москве? И руководитель там? Когда дирекция эта только создавалась, президент спросил председателя Совета федерации Строева: для восстановления Орловской области есть дирекция в Москве? Так зачем для восстановления Чечни она нужна в Москве? Но все равно президенту доказали, что нужно так. А это неправильно. Второе – нефть. У нас тут "Роснефть" командует, у нас 49 % акций, но мы ничем не командуем. Мы не знаем, почему себестоимость нефти такая высокая, когда нефть у нас идет фонтаном. Я был против, я боролся, я просил: отдайте нам. Но мне говорили: вот "Роснефть" принесет вам большие инвестиции, у них большие деньги. А когда в 2001 году обсуждался вопрос о продлении лицензии на добычу нефти, на оперативном штабе, Патрушев его проводил, а докладывал Борисенко, я спросил: сколько денег вы вложили в восстановление нефтяного комплекса республики? Он сказал: два миллиарда триста миллионов. Я говорю: постойте, это деньги, вырученные с реализации, но дополнительно денег в республику от вас ни одного рубля не внесено. И с этим мы будем разбираться после выборов.
– У Чечни будет своя нефтяная компания?
– Да, будет такая. Это заложено в проекте договора, который мы должны подписать с федеральным центром. Этот вопрос мы обсуждали втроем, с Путиным и Касьяновым. Я сказал: у нас до 2010 года должны быть особые полномочия экономического направления, и все налоги, все доходы должны оставаться в республике. Касьянов сказал: тогда надо будет принимать индивидуальное решение по республике. Я сказал: давайте, принимайте, у нас и республика индивидуальная, она полностью разрушена. И президент сказал: да, такое решение можно принять. Многое будет зависеть от договора, как мы его подпишем. Я, конечно, буду добиваться всего-всего – в рамках конституции, конечно.
– А что за скандал с компенсациями за жилье?
– Деньги поступили уже, люди их получают. Но после выборов я на неделю приостановлю этот процесс. Я говорил уже с главами, чтобы проверили списки. Если через неделю мои инспекторы найдут хоть одну приписную фамилию, буду выгонять с работы. А сегодня в пяти из проверенных районов 45–50 % приписаны. Я не допущу этого, потому что мне президент сказал: сделай, чтобы деньги дошли, это твое лицо. И мне это дорого. Это доверие я оправдаю, чего бы это ни стоило.
Глава 6
Уроки ислама
Заложенная Кадыровым практика чеченских амнистий в 2004 году дала важный результат. Вслед за известными полевыми командирами сложил оружие ближайший сподвижник Масхадова ичкерийский бригадный генерал Магомед Хамбиев. Говорили, что его вынудили это сделать, взяв в заложники родственников. Но сам он не жаловался, а результат был налицо – Хамбиев стал преданным сторонником Кадырова. Я встретилась с Хамбиевым, и он искренне рассказал мне, о чем думал в те дни. Он ненавидел российскую власть не меньше, чем до сдачи, и воспринимал то, что происходит, как временную передышку. Это мое интервью было самым сильным за всю чеченскую войну. Потому что оно было о настоящей жизни, в нем была правда – та, которой жила тогда Чечня. Хамбиев не должен был быть со мной таким откровенным, но ему никто не сказал, что журналистам нельзя говорить все. И я не знала, что есть запретные для этого человека темы. Уже потом знакомые чеченцы сказали мне, что это интервью подставило Хамбиева, меня и всех, кто помогал его добиться.
Сдача Хамбиева и других его сподвижников обострила конфликт между Ахматом Кадыровым и Ханкалой до предела. Военные видели, что ичкерийские генералы, выходя из леса, становятся героями, и их это злило. А вскоре Кадыров сказал, что готов принять Масхадова и уговорит Путина простить его. Это была его ошибка. Спустя месяц его убили. Это была странная смерть.
Потом были новые выборы. Новая ложь. Избранный не народом, а Кремлем президент Чечни Алханов был лоялен к военным, к Кремлю и вообще ко всем. Он был стандартным кремлевским губернатором, предсказуемым и управляемым. Но то, что работало в России, не работало в Чечне. Активизировались отряды сепаратистов в лесах, а на равнине царил террор по отношению к мирному населению. Этой республике нужен был лидер, во всех смыслах этого слова. Тот, кого Кремль считал таким лидером, был еще молод для президентства.
16.02.2004. Последователи Кунта-хаджи
На полпути к Курчалоевскому исламскому институту у селения Белоречье в пустом поле белеет маленький домик. Там уже больше столетия никто не живет. Когда-то, во времена имама Шамиля, здесь жил проповедник Кунта-хаджи. Говорят, он призывал земляков к миру и созиданию. После его смерти место стали считать святым, а в Чечне появилось много последователей учения Кунта-хаджи. Но в советское время о том, что место святое, знали только старики. Домик восстановили несколько лет назад. Называется это место зиярат, или святое место, и туда приходят исламские паломники. Сегодня в Чечне таких мест почти не осталось – после советской власти пришел генерал Дудаев, и началась война. Потом Шамиль Басаев привел неизвестного тогда еще араба по имени Хаттаб, назвал его своим братом, и араб со своими сподвижниками принес в республику свою веру – ваххабизм. А ваххабиты не признают ни святых мест, ни святых старцев.
Мы останавливаемся на обочине, мой водитель Асламбек выходит и читает молитву. У традиционных мусульман так принято, если рядом зиярат. – Кунта-хаджи разводил здесь пчел, – задумчиво говорит Асламбек. Он учится в Исламском институте и хочет стать имамом. Говорит, что ислам – миролюбивая религия.
– Расскажи про святого, – прошу я.
– Это был устаз, – подумав, говорит Асламбек. – Ну то есть учитель по-вашему. В Чечне он считается величайшим святым. Он призывал людей быть терпимыми к другой вере. Во времена имама Шамиля, как ты знаешь, русские воевали с чеченцами, и много крови проливалось. Никто не мог остановить этот поток ненависти. А устаз говорил: "Если вас заставляют идти в церковь, идите, это только стены. Если вас заставляют надеть крест, наденьте, это только железо. И только если станут уничтожать ваших жен и детей, тогда встаньте все вместе против врага". Если бы ты читала Коран, ты бы знала, что там тоже так написано. Но в Чечне немногие читают Коран.
– Но те, кто воюет сегодня против федеральной власти, считают, что русские пришли уничтожать чеченцев.
– Мирные чеченцы уже давно знают, что это не так. У нас работают школы, больницы, институты. Люди получают пенсии и зарплаты. Да, жить тяжело, но это лучше, чем когда расстреливают пачками людей на площади Трех дураков в Грозном. Ни за что. Или за то, что нарушили их ваххабитские законы.
Асламбек не любит ваххабитов. Но если бы он не учился в институте и не читал Коран, он стал бы одним из них. Потому что среди молодежи это популярное учение.
– Понимаешь, они обладают каким-то даром убеждения, – объясняет он. – Они незаметно к тебе подходят, мягко заводят разговор, и ты не замечаешь, как начинаешь слушать их и верить. Они обращаются к людям со словами "мой брат" или "моя сестра". Это многим нравится. Особенно молодым женщинам, потому что им кажется, что они становятся равными этим мужчинам. Если бы рядом был знающий человек, он объяснил бы, что это искушение, грех. Женщина не должна быть равной мужчине. Так написано не людьми, а Аллахом. Еще у ваххабитов принято здороваться, не вставая. Мы, обычные мусульмане, обязательно встаем, здороваясь с человеком. И они не признают авторитет стариков. У них молодой парень может сидеть, когда в комнату заходит старик. А для чеченцев старики – это святое. Наши шейхи в старину предсказывали, что придут бледные люди, у которых на языке будет мед, а под языком – яд, что говорить они будут красиво и одурманят народ. И еще они говорили, что мы сможем узнавать этих людей, отличать их. Теперь мы все понимаем, что они имели в виду. Любой из нас может их отличить. По тому, как они молятся. Как здороваются. Они носят короткие брюки. Им запрещено носить усы, но можно – бороду, поэтому среди них много бородачей. И они женятся на двоюродных сестрах, а у нас это категорически запрещено.
Последнее особенно не нравится моему спутнику.
– Это приводит народ к вырождению, – говорит он.
Мы выходим у двухэтажного кирпичного здания. На фасаде – портрет Ахмата Кадырова, под ним слова: "Не может сын смотреть спокойно на горе матери родной, не будет гражданин достойный к Отчизне холоден душой". Слова, знакомые всем со школы, но подпись под ними почему-то – "А. Кадыров". – Тут учатся ребята со всей Чечни, – говорит Асламбек и куда-то исчезает.
Молодые парни высыпают с занятий на лестницу второго этажа и с любопытством смотрят на нового человека. Они о чем-то переговариваются, но обычных в таких случаях шуток и смеха здесь не слышно. Через несколько минут Асламбек подводит ко мне молодого человека. Это Расул Мунаипов, преподаватель толкования Корана и заместитель имама местной мечети. Ему 27 лет, он выпускник этого института. Расул рассказывает, что в институте учится 700 человек, но из-за проблем с блокпостами ездить в Курчалой все не могут, поэтому в разных районах Чечни было создано несколько филиалов института. В основном, Курчалоевском, учится 250 человек. Приезжие живут в общежитии, расположенном на втором этаже. Лучшим студентам платят стипендии.
– Трудно, наверное, попасть в ваш институт? – спрашиваю я Расула.
– Нет, почему же, – удивляется он. – После школы ребята приходят на собеседование, и всех, кто хочет учиться, берем. Правда, со временем некоторые отсеиваются, не выдерживают. Тяжело. Ну а главное требование к поступающим, конечно, – это чтобы парень был мусульманином.
– Но в Чечне же все мусульмане.
– Нет, в Чечне – чеченцы, – возражает Расул. – Это не одно и то же.
– Вы имеете в виду ваххабитов? – уточняю я.
– И их тоже. Я думаю, что, если бы не этот институт, в Чечне вся молодежь стала бы ваххабитской. Некому объяснять молодым ребятам, что по-настоящему написано в Коране, чем ваххабиты от нас отличаются, что поступки, которые они совершают, – дурные.
– Это вы про теракты?
– И теракты, и наркотики, и убийства. Но здесь ребята сами спрашивают, чем отличаются ваххабиты от традиционных мусульман. Это самый популярный вопрос у нас на занятиях.
Я прошу у Расула объяснить и мне то, что он каждый день объясняет своим ученикам. Но он смущается:
– Мне по-чеченски легко это объяснить, а по-русски… Ну вот у чеченцев есть что-то вроде общин. У каждой свой устаз, духовный наставник, или шейх. Это самый авторитетный человек, его слушают все. Ваххабиты авторитета шейхов не признают. Они вообще не признают посредников между человеком и Аллахом. Но когда человек возносится в гордости и грехе, кто-то должен ему сказать, что он не прав, понимаете? Шейхи объясняют нам многие непонятные вещи. Они говорят, что хорошо, а что плохо. Они толкуют Коран, если тебе непонятно. Человек слишком мал и слаб, чтобы своим умом понять великие вещи. А ваххабиты считают, что могут понять все сами.
Из дверей административного корпуса появляется мужчина, рядом с ним я вижу совсем седого старика. Мужчина помогает старику сесть на скамейку и приближается к нам.
– Хасан Гучигов, начальник отдела кадров, – представляется он.
Я спрашиваю, что за старик пришел вместе с ним. Мужчина улыбается и с каким-то чуть ли не священным трепетом говорит:
– Это Хадж Насух, основатель нашего института. В 1988 году он открыл в Чечне первое медресе, которое позже стало институтом. Этот человек делает великое дело.
– Его можно считать шейхом? – спрашиваю я.
– Он просто старик, – снова улыбается Хасан. – В 1952 году был репрессирован. Но сейчас это единственный человек, кто всей душой болеет за сохранение ислама на этой земле. Он первым понял, что, если не объяснять молодым людям Коран, мы потеряем веру, народ и свою землю. Он ходил к политикам и бизнесменам, просил помочь с финансированием института. Сначала помог Кадыров. Теперь Хадж Насух регулярно собирает пожертвования. У этого старика огромный авторитет, и это нам всем помогает. Институт почти не финансируется. Зарплата у преподавателя – 2,5 тыс. рублей. Вот одна московская партия недавно автобус "Мерседес" подарила, чтобы студентов возить в институт.
Хадж Насух почти не говорит по-русски, к тому же я в джинсах. Судя по не совсем одобрительным взглядам моих собеседников, я понимаю, что начинать разговор со стариком не стоит.
– Пойдемте, я покажу вам наше расписание, – говорит Хасан. На стене читаю расписание занятий явно не светского учреждения. Арабский язык, каллиграфия, история, русский язык, Коран, информатика, хадис (учение пророка), исламское право и закон, риторика, жизнеописание пророка. На слове "физкультура" я удивленно оглядываюсь на Расула, сопровождающего нас.
– Мусульманин обязан заниматься физкультурой, – объясняет Расул. – Так пророк сказал.
Молодые парни, свесившись через перила, продолжают за нами наблюдать. Эти ребята живут здесь с понедельника по четверг, а в пятницу, которая считается выходным днем и отведена для посещения мечети, студенты разъезжаются по домам. В основном это 17-летние парни, но есть среди них и подростки.
– Некоторым всего по 14 лет, – говорит Расул. – Они приходят сюда сами, и, чтобы не отталкивать их, мы разрешаем им быть вольнослушателями.
Обучение в институте длится шесть лет. Преподаватели говорят, что если студент выдержал первые три года, то из него выйдет толк.
– Неужели так сложно учиться? – спрашиваю Расула.
– Ну вы же видели расписание, – объясняет он. – Ребятам, которые целое десятилетие, то есть всю свою сознательную жизнь, мало что видели, кроме криминала, очень сложно перестраивать себя. Но справляется большинство, и это хороший знак.
– Когда происходят крупные теракты с подрывами смертников, что вы говорите своим ученикам? – задаю наконец главный вопрос.