– Я говорю им, что взрывать себя – тяжкий грех. Никто не имеет права лишать жизни другого человека или самого себя, только Аллах распоряжается нашей судьбой.
– А ученики не говорят вам про джихад, про то, что шахиды защищают свою землю от неверных?
– Этим как раз и забивают головы ребят ваххабиты. Они говорят слова, не зная их смысла. Шахид по исламу-это человек, который живет праведной жизнью, и на его территорию пришел враг и угоняет в рабство его жену и детей. Вот тогда человек встает лицом к лицу с врагом и погибает в бою, и он – шахид. Человек, убивающий исподтишка мирных людей, не может быть шахидом, он совершает страшный грех, и его ждет кара.
На прощание Расул и Хасан говорят, что чеченцы – мирный народ.
– Ваххабизм – это не наше, не родное, – объясняют они. – Нам завезли его, как болезнь.
Возвращаемся через Белоречье. Завидев маленький белый домик Кунта-хаджи, я уже знаю, что Асламбек остановит машину. Так и есть – водитель выходит и читает молитву. А потом рассказывает, что прошлогодний теракт на празднике под Белоречьем, когда женщина взорвала себя, пытаясь прорваться к Ахмату Кадырову, потряс всю Чечню.
– Женщина у чеченцев – это мать, символ мира и света, – говорит Асламбек. – То, что женщина взрывает себя, страшно и противно нашей природе. Но страшно и то, что они не побоялись осквернить зиярат, святое место. Пролить здесь кровь – это самый большой грех. И вот ваххабиты осквернили это место. У них нет ничего святого, они устраивают взрывы везде, и в Москве, и в Чечне. Страдают от этого и русские, и чеченцы.
19.04.2004. Полевые командиры
Эту передачу республиканского телевидения я увидела в Грозном. Ведущая – молодая женщина в платке – собрала в студии бывших полевых командиров. В основном это были люди, сложившие оружие еще в прошлом году. Из "свежих" – только министр обороны Ичкерии бригадный генерал Магомед Хамбиев. Напротив бывших масхадовцев сидели женщины-журналистки в платках, с потупленными взорами. Говорили на чеченском. Я бы и не стала просить своих знакомых, Аслана и Ибрагима, перевести беседу, тем более что через два дня собиралась встретиться с Хамбиевым лично. Но в какой-то момент Аслан возмущенно вскочил и заходил по комнате. – Он говорит, что 13 лет воевал с Россией и ни о чем не жалеет! – тут же перевел он. – Он говорит, что был прав! Они ведь в нас стреляли, сколько наших ребят погибло, и теперь они выступают как герои!
Аслан еще в прошлом году служил в одном из грозненских подразделений. Ибрагим служит там и сейчас. Оба бывшие гантамировцы, заходившие в Чечню вместе с федералами. Теперь они считают, что воевали зря.
На экране крупным планом возникло лицо бывшего бригадного генерала Резвана Куцуева.
– 13 лет назад я приехал из России в Чечню, – сказал он. – Потому что мне сказали, что это джихад. И я воевал 13 лет. А сейчас народ попросил меня не воевать. Ну что я скажу? Раз народу эта власть нравится, мы потерпим.
Одна из женщин-журналисток сказала:
– Мы благодарим вас за этот смелый шаг, за то, что вы вернулись в мирную жизнь.
А другая добавила в адрес Магомеда Хамбиева:
– Вы совершили подвиг, вы герой. Теперь в Чечне вы сделаете много хорошего.
– Их сделали народными героями, понимаешь? – горячился всегда спокойный Ибрагим. – Кадыров пообещал им прощение, дал работу и платит деньги, и они верят Кадырову и подчиняются только Кадырову!
– Да чем это плохо? Он же президент! – не понимаю я.
– Он же замкнул всех их только на себе лично! У него больше шести тысяч вооруженных людей в службе безопасности, а где они числятся? Они не в штате, это тебе в любом подразделении скажут. Эти 6000 человек кормятся у Кадырова, но если Кадырова вдруг не станет, они не перейдут к его преемнику, к новому президенту, понимаешь? Они никому больше не подчиняются, только Кадырову! И на оперативных совещаниях, когда собирают все силовые подразделения, теперь Рамзан Кадыров задает тон. Он говорит: я буду делать то и то, и он ни с кем не советуется, не спрашивает разрешения. А он даже школу милиции не закончил, не то что войсковое заведение! А сейчас говорят, что Кадыров хочет все чеченские силовые подразделения, не подчиняющиеся Рамзану, расформировать и полномочия будут только у Рамзана. Это даже не Кадыров так решил, а Рамзан! Потому что теперь большую часть работы Кадырова делает Рамзан.
– Но послушайте, он же приводит боевиков, они сдают оружие, – спорю я. – До Рамзана никто еще этого не делал.
– Это же спектакль! – Ибрагим зло смеется. – Неужели в России этому верят? Ведь в Чечне все знают, как это происходит! Боевиков ловят ночью по домам, когда они к женам пришли, и увозят в Гудермес – у Рамзана там все есть для содержания пленных. А вместе с этими боевиками увозят их родственников. Чтобы отпустили родственников, боевики обещают сдаться, принести оружие. Но это не значит, что они поменяли свои убеждения!
На экране в программе новостей появляется Ахмат Кадыров, который говорит, что надеется на сдачу Масхадова, что он, Кадыров, примет его с радостью и готов просить Путина о помиловании президента Ичкерии.
На следующий день я отправляюсь в Гудермес, где с предварительного разрешения главы Чечни должна встретиться с Магомедом Хамбиевым и другими сдавшимися масхадовцами. По сути, Гудермес сейчас выполняет функции столицы – именно здесь сосредоточена вся власть. Служба безопасности, которую возглавляет Рамзан Кадыров, обосновалась на въезде в город.
В штабе службы безопасности узнаю, что Рамзан неожиданно уехал в Москву вместе с Ахматом Кадыровым. Но начальник штаба Артур Ахмадов в курсе моей договоренности и тут же звонит Хамбиеву. Переговорив, сообщает:
– Магомед сейчас в больнице, там у нас лежит Харон Бейбулатов, он командовал юго-восточным сектором Ножай-Юртовского фронта. Харон вышел сразу за Магомедом, но у него давление высокое, вот снова в больнице. Магомед побудет у него и через час приглашает вас к себе домой.
Я осторожно спрашиваю, нельзя ли встретиться еще и с Шаа Турлаевым, начальником охраны Масхадова, который месяц назад сдался Рамзану Кадырову и был госпитализирован в гудермесскую больницу, где у него ампутировали ногу из-за гангрены.
– Он в больнице и очень тяжелый, – говорит Артур. – Мы к нему никого не пускаем.
– Но мне обещали с ним встречу.
– Я не знаю, – качает головой Артур. – Если Рамзан мне скажет, я разрешу. А так – не получится.
В кабинет заходит человек в камуфляже. Лицо кажется знакомым.
– Я видела вас вчера по телевидению, – говорю я. – Вы Резван Куцуев? Бригадный генерал?
– Теперь он сотрудник службы безопасности, – смеется Артур. – Бригадных генералов у нас больше нет.
Спустя пять минут бывший бригадный генерал рассказывает о своей жизни в лесу.
– Всю вторую войну я провел в Ножай-Юртовском районе, закрывал Зандакское направление. В лесу было тяжело. Человек, который там не был, не поймет. Продукты, оружие, снаряжение – все приходилось таскать на себе. Но мы не отставали от жизни, читали газеты. Ваш "Коммерсантъ" я тоже читал. У меня был телевизор, радио. И мы знали все новости.
– И вы не жалеете, что пошли воевать?
– Нет. Я не жалею, что был там. Я не считаю, что даром воевал.
– Зачем же вы сдались?
Куцуеву не нравится употребленное мною слово. Он не сдался. Он сложил оружие. Артуру Ахмадову тоже не нравится это слово.
– Сдаются на поле боя, когда поднимают белый флаг, – поправляет он. – А мы складываем оружие.
– Вы тоже из тех, кто сложил оружие? – удивляюсь я.
– Да, – говорит Артур. – Я воевал против России и в прошлом году сложил оружие.
Политика президента Кадырова резко повлияла на людей, считает Артур. Эта политика повлияла и на него, и на Хамбиева, и на Резвана. Поэтому теперь они с Кадыровым. В прошлом году в марте Артур был амнистирован.
– Так почему вы решили сложить оружие? – поворачиваюсь я к Резвану. – Тоже политика Кадырова повлияла?
– И политика тоже. Кадыров сумел добиться того, чтобы прекратились зачистки, для проведения которых федералам были предоставлены все полномочия. Он стал возвращать беженцев, помогать им обустроиться. Я воевал за суверенитет Ичкерии. Вы думаете, мне помешали бы трудности жизни в лесу? Клянусь, нет.
– Что тогда?
– До того дня, как я вышел к Рамзану, ни один житель вокруг Зандака не ложился спать с уверенностью, что к нему ночью не вломятся. Их трясли из-за нас. Ломали двери, окна, врывались к родственникам. И люди просили нас прекратить это. Мы решили выйти, раз люди так хотят. Тем более был референдум, и народ продемонстрировал, что хочет жить с Россией. Когда я ушел воевать, народ высказывался за суверенитет Ичкерии.
– Вас осуждали ваши товарищи за это решение?
– Осуждали, и сейчас многие осуждают. И я раньше осуждал тех, кто сдался. Но теперь я с ними вместе. Мы, чеченцы, всегда найдем общий язык. Но мы никогда не найдем общий язык с теми, кто извне. Хозяевами Чечни должны быть чеченцы.
– А как вы решили выйти к Кадырову, не боялись?
– Бояться мне нечего. Но я переговорил сначала с Рамзаном, получил от него гарантии и только после этого вышел. Он сдержал все свои гарантии. Рамзан сейчас очень популярен. Я живу спокойно, работаю, и в моем селе жизнь тоже налаживается.
Артур Ахмадов говорит, что появившиеся в последнее время слухи о сдаче Масхадова пока преждевременны.
– Он не выйдет без четких договоренностей и гарантий, – считает кадыровец. – А гарантий пока никто не дает, потому что это зависит уже не от нас, а от Кремля.
Я спрашиваю у начальника штаба, уверен ли он в тех, кто сдает оружие – не повернется ли это оружие против власти?
– Мы можем им помочь вернуться, мы обещаем им свободу, как это предусматривает закон, – говорит Артур. – Но гарантировать, что они не возьмутся за старое, мы не можем. Их на той стороне то меньше, то больше. Пока там еще остаются лидеры, так и будет.
– Какой тогда смысл в этих явках с повинной?
– Смысл в том, чтобы спасти хоть одну жизнь. Чеченцев и так слишком много убивали. А люди должны просто жить. С Хамбиевым пришли 26 человек. И после него еще 30. Это за два месяца. Это большая победа. Вот я разговаривал с Шаа. Он жалеет, что не сдался раньше. Ногу бы сохранил.
– Но он не сдался бы, если бы не гангрена.
– Я тоже так думаю. Но теперь он жалеет. В лесу там серьезная пропаганда идет. Что мы убиваем, зверствуем. Но раз они к нам приходят, значит, у нас пропаганда сильнее. И все это благодаря правильной политике Кадырова, которого поддерживает Путин. Чтобы понять все, что происходит в Чечне, надо побывать и там, и здесь. А Кадыров был на той стороне, он все знает.
– Но вы же называли Кадырова предателем. И ненавидели русских солдат за разрушенные города и убитых людей. Что же должно было произойти, чтобы вы изменили свои взгляды?
– Жить с вечной ненавистью в душе нельзя. Если бы мир вечно ненавидел Гитлера, что было бы с миром? Так же и мы.
Я выхожу через крошечную приемную, где сотрудники службы безопасности пересчитывают стопки купюр. Это их зарплата за текущий месяц. Один из них говорит:
– Ну и вопросы ты задаешь! Аллаху и то трудно было бы ответить.
Кажется, этим ребятам последний мой вопрос явно не понравился.
Спустя полчаса мне пришлось вернуться сюда еще раз – после телефонного разговора с главой Чечни. Господин Кадыров сказал:
– К Турлаеву мы пока никого не пускаем.
– Только один снимок! – просила я.
– Перезвоните через пять минут, – сказал президент.
Через пять минут трубку взял Рамзан. Вопрос был решен.
– Ну, раз Рамзан сказал, – задумался Артур. – Я дам вам человека. Одних вас не пропустят.
Возле реанимации гудермесской райбольницы дежурят восемь рослых парней в камуфляже. Все – из службы безопасности Кадырова. Они обеспечивают безопасность Шаа Турлаева.
Нас просят оставить в коридоре ненужные вещи. Я надеваю медицинский халат, тапочки. Двое парней ведут нас по чистенькому белому коридору в палату.
Турлаев лежит один. Очень худой, как узник концлагеря. Бледный. Одна нога ампутирована по бедро. Но он вполне уверенно приподнимается на постели. После короткого разговора на чеченском один из наших проводников сообщает, что Турлаев не говорит по-русски и что мне будут переводить. (Позже я узнала, что Шаа говорит по-русски совсем неплохо.)
Разговора с масхадовцем не получилось – это стало ясно уже после второго вопроса. На первый (понятно какой) он ответил так:
– Еще два года назад я был ранен. Но продолжал ходить с раной, и кость стала гнить. Когда я уже не смог ходить, решил прийти сюда.
– Почему же вы раньше не пришли?
– Сложный вопрос, – перевел охранник. – Не могу ответить.
– Значит, вы пришли из-за того, что могли умереть?
– Я вернулся к мирной жизни. Независимо от причин.
– А Масхадов вернется?
– Все в руках Всевышнего.
– Не жалеете, что не пришли раньше?
– Я не могу ответить.
В соседней палате заплакал грудной ребенок.
– Все, он устал, – говорит охранник и выводит нас из палаты. – Его вытащили с того света. Лучшие врачи здесь над ним работали. Рамзан отсюда не выходил.
Я понимаю, что Шаа Турлаев очень важная фигура для Рамзана Кадырова. Такая же важная, как и Магомед Хамбиев.
На выходе к нам подходит заведующий реанимацией Расул Абдуллаев.
– Говорят, Турлаев очень плох, это правда? – спросила я, пытаясь понять, почему к больному никого не пускают.
– Да нет, он уже давно пошел на поправку, – удивился врач. – Настроение чемоданное, домой собирается. Конечно, он был в очень тяжелом состоянии, когда его привезли. Почти в безнадежном. Началась гангрена, он уже не мог ходить. Не думали, что его спасем, но постарались.
Врач гордится своей работой. За прошедший год случай Турлаева самый тяжелый. Еще врач рассказывает, что помимо Минздрава и Красного Креста отделению помогает Рамзан Кадыров – недавно подарил холодильник, а вчера мягкую мебель привез.
– Когда вы спасали Турлаева, не думали, что он только что из леса?
– Он одиозная фигура, но меня политика не интересует, – говорит Расул. – Я врач. А вообще, Турлаев очень общительный, на любой вопрос отвечает с удовольствием. Просто я не задаю ему ненужных вопросов.
Я не врач. Поэтому мы отправляемся задавать вопросы Магомеду Хамбиеву.
19. О4.2ОО4. Магомед Хамбиев
К Магомеду Хамбиеву мы приехали на закате. Во дворе дома на траве играли пять девочек. Трехлетний мальчик сидел в стороне от всех и молча наблюдал за гостями. В проеме раскрытой кухонной двери появлялась и исчезала женщина в темном платье. Пахло жареным мясом. Двухэтажный кирпичный дом, в котором поселилась семья Хамбиева, принадлежит его брату Джабраилу, хотя злые языки утверждают, что этот дом Хамбиеву купил Ахмат Кадыров за $25 тыс. Магомед (на поясе у него висит кобура) приглашает на кухню. Он спокоен и улыбается.
– Почему вы пошли воевать?
– Потому что я был командующим национальной гвардией, министр обороны. Какие могут быть вопросы? Я защищал свою родину. Если Америка нападет на Россию, кто-то будет заставлять министра обороны России обороняться? Никто. Я так же должен был защищать родину.
– Где вы жили все это время?
– Условия разные были. Иногда жили в лесах, иногда дома ночевал, скрываясь от соседей.
– Не доверяли соседям?
– Да нет, доверял. Просто надо было быть осторожным. Пройдешь по селу открыто, люди будут это обсуждать между собой, просто из интереса, и услышит кто-то, кто за этой информацией бегает. А вообще, меня уважали. И меня не предавали.
– У вас с Масхадовым была хорошая поддержка в лице местных жителей?
– Если бы местные жители не поддерживали, я четыре года не мог бы скрываться. Без этого четыре года в лесу прожить невозможно.
– Вы с Масхадовым общались?
– Как-то он у меня месяц жил в блиндаже в горах. – Магомед достает большой альбом. – Вот здесь мы с Масхадовым в лесу, вот это рядом с моим блиндажом. Жалко, что нет той, где мы в пещере. Пока он жил в блиндаже, он много читал, писал, записывал аудиокассеты. У нас был телевизор, радиоприемник Sony. Масхадов был в курсе всех новостей. Он все время работал. У него не было времени даже просто так с нами поговорить. Я ведь знаю его с 1993 года, когда он еще был начальником штаба армии Ичкерии. Он все время шел впереди, и он очень умный и порядочный человек. И сегодня я очень хотел бы, чтобы он был со мной здесь.
– Какие у него перспективы, если он выйдет?
– Аллах, я не могу этого сказать. Когда я пришел к Рамзану Кадырову, я ему сказал: я думаю, что Масхадов найдет связь и захочет поговорить со мной через кассеты. Что я могу ему обещать? Но ответа нет. Рамзан от себя ничего не может обещать.
– Если вы жили целый месяц в одном блиндаже с Масхадовым, значит, вы знаете, почему Масхадов так упорно сопротивляется?
– Чтобы это знать, не надо жить в блиндаже. Уже 400 лет мы боремся против России за независимость республики, за свое государство. Когда пришел Джохар Дудаев, он объявил независимость, суверенитет, с тех пор мы по этой дороге идем. Если сегодня я сдался, то другие до сих пор там, воюют, еще надеются, что независимость будет отвоевана.
– А вы уже не надеетесь?
– Нет, я надеюсь.
– Почему тогда вы решили сдаться?
– Это другой вопрос.
– И все же?
– Я могу не отвечать. Я же имею право.
– Тогда я сама скажу. Когда вы сложили оружие, много говорили о том, что ваших родственников взяли в заложники, и поэтому вы вынуждены были выйти к Кадырову. Это правда?
– Да, моих родственников задержали. Но они были виновны. Понимаете? Потому что они были мои родственники. И они мне помогали. Давали кушать, когда я приходил к ним ночью, давали чай. Когда я вышел, их отпустили. Если я бандит, то и они бандиты.
– То есть вы чувствовали, что, пока вы воюете, ваши близкие под угрозой?
– Да. Потому что они были виноваты.
– А как происходил процесс сдачи?
– Ко мне пришел мой двоюродный брат, он искал меня в лесу и нашел. И объяснил картину. Односельчане все собрались в Беное в мечети и просили, плакали, говорили, что станут передо мной на колени. Они хотели, чтобы я вышел и сдался и чтобы родственников освободили. И я понял, что если не сделаю этого, то лишусь поддержки односельчан и родственников.
А без их поддержки невозможно сегодня воевать. Я только там, у себя дома в Беное, чувствовал себя в безопасности. Как бы я пошел в Ведено или другое место? Меня басаевские так же ненавидят, как и русские. Мы с Басаевым ссорились и в 1994, и в 1998 годах, у нас всегда были не очень хорошие отношения. Потому что я ему говорил: то, что он делает, наносит вред республике. Он меня не любил. Мог в любое время сделать мне подлянку.
– Значит, правда, что вы ненавидите Басаева? И что Масхадов тоже его не любит? Потому что басаевцы преступники, а вы нет?