31.10.2000. О чем поют солдаты?
Ползет мой "броник", весь в пыли,
И цель близка, вон там, вдали,
Стоит моя бригада.
Еще чуть-чуть, еще рывок,
Запекся кровью мой висок,
И старшина прострелен в бок,
Но мы не дались гадам.
Когда я слушала эту песню в военном лагере в Ханкале, я решила, что поющие ребята, конечно же, испытали все, о чем поется: так надрывно и яростно исполнял ее солдат по прозвищу Жук. Но оказалось, что в серьезных переделках эти ребята еще не успели побывать – они только месяц как приехали в Чечню. А песня написана давно, после расстрела колонны пермского ОМОНа.
Многие песни напоминают "афганские" – те же "басурманские", чуждые названия. Только там – Кандагар, а здесь – Ведено. Грозный тоже воспринимается как чужой город, хотя и поют про него "мой":
…Прощай, мой Грозный, навсегда,
Я не вернусь уже сюда,
Но и тебя я никогда уж не забуду.
Солдатам, 19-летним мальчикам из российской глубинки, Чечня кажется каким-то зловеще-чужим государством:
Здесь, на этой земле, на могилах не ставят
крестов.
Здесь под рокот винтов "грузом 200" летят пацаны.
Кто в Моздок, кто в Ростов.
Однажды на моих глазах солдат из Веденской комендантской роты, разговаривая с матерью по моему спутниковому телефону, очень убедительно врал:
– Да в Москве я, мама, ну где же еще. Все у меня нормально, питаюсь, служу, скоро домой. Не-е, в Чечню не посылают, да ты не бойся, меня не пошлют, мне командир сказал.
И объяснил:
– С ума же сойдет, если узнает.
Глава 3
Война и месть
В 2001 году война перестала быть чеченской. Нам говорили, что война закончена, что чеченское сопротивление вырезано с корнем, а оно, как раковая опухоль, начало расползаться по телу России. Первым удар террористов приняло Ставрополье. Еще в конце 2000 года в Пятигорске произошло сразу три теракта – на железнодорожном вокзале, у городской администрации, на Верхнем рынке. Взорвалась бомба на Казачьем рынке Невинномысска. Погибло несколько человек, десятки были ранены. За годы безвластия в Чечне Ставрополье привыкло к вылазкам бандитов, отстаивающих какой-то бизнес или другие криминальные интересы. И поэтому в пятигорских терактах многие сначала увидели только криминальный след. И лишь когда судили двух неудавшихся чеченок-камикадзе, стало ясно, что между пятигорскими терактами и местью чеченцев за разрушенные бомбами дома есть прямая связь. В 2001 году произошли новые теракты в Минводах, унесшие жизни десятков людей. И это было только начало. Той весной в Минводах я поняла, какую ненависть испытывают чеченцы ко всем, кто жил рядом с ними и молча оправдывал войну. И тогда я впервые увидела страшную озлобленность тех, кому чеченские террористы мстили. Это было начало роста ксенофобии, которая сегодня привела к погромам в Кондопоге и Ставрополе.
06.03.2001. Могильники
Чеченцы ненавидят военных и готовы приписать им любые зверства. Военные ненавидят чеченцев и готовы мстить им за погибших товарищей. И те, и другие измучены взаимным недоверием.
Говорят, в Ханкале есть большая яма, накрытая брезентом и присыпанная землей, в которой содержат пленных. Во время боевых действий такие ямы действительно использовались как изоляторы. По словам сотрудника чеченского УБОПа, к которому неоднократно обращались чеченцы с жалобами на неправомерные действия военных, яма для пленных в Ханкале есть и сейчас.
– Забирают чеченцев, которых в чем-то подозревают, и держат там до тех пор, пока не проверят, – рассказывает убоповец. – Многие умирают там от побоев, потому что во время допросов их бьют и пытают. Я знаю сотрудника бывшей чеченской милиции, капитана, которого задержали на блокпосту по дороге в Грозный и увезли в Ханкалу. Ему повезло: родственники обратились к гантамировцам, и те договорились о его освобождении. Правда, когда его отпускали, пригрозили, что если что-нибудь расскажет – найдут и убьют.
Ханкалу я знаю очень хорошо: во время боевых действий многим журналистам пришлось жить на территории лагеря. Через весь лагерь ходили на взлетную площадку и часто видели то, что не следовало бы видеть. Как вели со взлетной площадки пленных из Комсомольского, мы тоже видели. И куда вели, видели. Тогда любой боец в Ханкале знал, где находятся ямы для пленных. Сейчас на этом месте палатки, где живут солдаты.
– Да вы что, думаете, что мы средневековыми методами действуем? – удивился начальник пресс-центра в Ханкале Сергей Артемов, когда я рассказала ему о найденных под Танги-Чу могильниках с трупами чеченцев. Он сказал, что военные не настолько опустились, чтобы позволять себе живьем закапывать людей. Пока шла война, действовали законы войны. А теперь другие законы.
– Да, таких могильников много, – подтвердил сотрудник военной прокуратуры в Ханкале. – Но когда шли бои с армией бандитов, трупы сваливали в одну яму, не хоронить же их. С нашими они поступали хуже.
Увидеть ямы для пленных, которые сегодня местные называют фильтрационными лагерями, мне так и не удалось. Проверить эту информацию практически невозможно – не станут же военные сами рассказывать о своей "неуставной" войне с местными. Правда, существование одного такого лагеря подтвердили сами сотрудники МВД: во время визита Владимира Рушайло в Грозный министру показали подземный изолятор временного содержания на территории комендатуры Заводского района. Журналистов, освещавших визит министра, в изолятор не пустили, заявив, что "ничего интересного, кроме избитых "духов", там нет". Скорее всего, изолятор, показанный министру, был самым приличным. Такие изоляторы действительно есть при каждом РОВД, и возможно, что именно их чеченцы и называют фильтрационными лагерями.
Вообще о существовании фильтрационных лагерей в Чечне говорят много, особенно местные жители.
– Это подземные казематы, состоящие из нескольких помещений, – рассказывал чеченец Ахмед Джамаев, брат которого якобы побывал в таком лагере. – Живым оттуда, как правило, никто не выходит, потому что военные боятся, что об их зверствах узнают правозащитники.
Военные же говорят, что местные все время врут, потому что "боятся за своих родственников-боевиков" и надеются, что под давлением правозащитников военных из Чечни выведут.
– Они хуже боевиков, потому что выглядят хорошими, а на самом деле уничтожают наших мужчин, – говорила мне о военных жительница селения Аллерой Аминат. Ее муж пропал осенью прошлого года, и никаких известий о нем она не получала. В местной комендатуре обещали разобраться, но никаких объяснений женщине так и не дали. Аминат уверена, что ее муж не ушел к боевикам, а содержится в фильтрационном лагере, поэтому она ездила в Чернокозово, где находится единственный официальный следственный изолятор в республике. Вместе с другими женщинами, приехавшими узнать о судьбе своих мужей, она провела у входа в СИЗО две недели и ни с чем уехала домой.
Если раньше здесь говорили о том, что армия спасла республику от беззакония и произвола бандитов, а проколы военных списывались на сложность обстановки или неопытность, то теперь чеченцы, которые уже забыли о приговорах шариатских судов, о демонстрациях казней по телевизору и исчезновениях среди бела дня людей, виновниками всех бед считают именно военных. Потому что война затянулась, потому что, как говорила грозненская учительница Заира Махмудова, "надеялись на нормальную жизнь с работой, счастливыми детьми и спокойным сном, а получили голод, холод и страх". То же самое получили и военные.
Чеченцы верят разговорам о фильтрационных лагерях, и переубедить их невозможно. Они требуют вывести армию и предоставить защиту населения от бандитов чеченской милиции. Военные ненавидят чеченцев и готовы мстить.
– Кому? – спрашиваю я.
– "Чехам", – отвечают они.
– Люди устали, людей надо менять, – говорит начальник военного госпиталя в Моздоке полковник Сухомлинов. Измученных солдат и офицеров, прошедших всю войну, возвращают в Чечню, где гибли их друзья.
– Они подсознательно будут видеть здесь врагов, – утверждает полковник. – Поэтому ни о какой их созидательной деятельности здесь не может быть и речи.
27.03.2001. Взрыв
В Минеральных Водах на улице Советской вчера прощались сразу с двумя ее бывшими жительницами. 72-летняя Лидия Сагайдак погибла в первые секунды взрыва. Она находилась на молочном рынке, в нескольких метрах от машины со взрывчаткой. В маленьком дворе, в котором Лидия Григорьевна прожила всю свою жизнь, собрались все соседи.
Через квартал, в таком же маленьком солнечном дворе, прощались с медсестрой центральной районной больницы Любовью Черняховской.
– Ее весь город знал, – сказала старшая медсестра центральной районной больницы Ольга Новикова, – она была медсестрой высшей категории. В любое время врача могла заменить.
На центральное городское кладбище у подножия горы Змейка пришли несколько сотен человек. Все говорили, что любой из них мог оказаться на месте погибших. Говорили, что никто сегодня не чувствует себя в безопасности. Говорили тихо, будто боясь чего-то. Одна из женщин, прощаясь с погибшей, вдруг закричала:
– Да сколько же мы будем это терпеть! Нужно самим что-то делать с этими подонками! Четвертовать их надо!
– Правильно, – поддержали ее несколько человек, – только так с ними и надо бороться!
Остальные молчали. Старушка, стоявшая рядом со мной, сказала:
– Бог всех накажет.
Тех, кого должен наказать Бог, теперь в Ставрополье ищут все спецслужбы.
– Понаставили посты на каждом шагу, как будто теперь можно что-то изменить, – говорил очевидец теракта Сергей Акулов. – Раньше надо было думать. После взрыва в Пятигорске пять дней поохраняли и забыли. И сейчас то же самое будет. Никто ведь даже не обратил внимания, что машина со взрывчаткой стояла в месте, запрещенном для парковки.
Виктор Казанцев, прибывший в Минводы почти сразу же после взрыва, задал местной администрации и правоохранительным органам вполне обоснованный вопрос:
– Почему у рынка и на остановках разрешаете парковку машин? Сколько раз говорили, а все на одни и те же грабли наступаем!
Жители Минвод переживают сегодня то же, что москвичи после взрывов на Каширском шоссе и улице Гурьянова: теперь здесь боятся всех приезжих. Всюду на дорогах и перекрестках милиционеры проверяют документы кавказцев. При виде припаркованной пустой машины у женщин начинается истерика. Выстраиваются народные версии произошедшего:
– Чеченцы мстят за своих осужденных, за взрывы в Буйнакске и вообще за все, что сделали с Чечней.
– Я давно говорила, надо было стереть эту Чечню к чертовой матери, – говорит пожилая женщина в темном платке, – и уже давно забыли бы о терактах и хоронить близких перестали.
А Светлана Афанасьева, торговавшая в тот день на рынке, вспоминает, что торговцев было меньше, чем всегда.
– Торговали только русские, а все остальные, чеченцы например, на работу не пришли. Потом мы их спрашивали, почему не пришли. Так говорили, что заболел кто-то и все такое.
Античеченские настроения в городе с каждым днем все сильнее, растет и недовольство действиями властей, не предупредивших трагедию. Но у мэрии свой взгляд на произошедшее.
– Такое могло случиться в любом другом городе. К этому нельзя подготовиться, – говорит замглавы администрации города Александр Науменко. – Сотрудника милиции не поставишь на каждой улице. Примерно третья часть ставропольской милиции несет службу на блокпостах на границе с Чечней. В самом же Ставрополье милиции не хватает.
Пока город обсуждает обычное "кто виноват?" и "что делать?", в больницах борются за жизни тех, кто еще жив. Главный врач железнодорожной больницы Сергей Найденов считает: городские власти к теракту оказались не готовы, несмотря на то, что после взрыва на рынке в Пятигорске не прошло и года.
06.04.2001. Русские в Грозном
С каждым днем русских в Грозном становится все меньше. Оставшиеся в основном надеются на помощь чешской гуманитарной организации, которая время от времени выдает по 10 кг муки и 1 кг риса на семью. Но вот уже два месяца и такой помощи люди не получают да уже почти и не ждут. Ждут же в любой момент пули снайпера или просто прихода бандитов, которые вырезают всех – от грудных младенцев до стариков.
На улице Дмитрия Донского, прямо в центре Октябрьского района Грозного, живет Серафима Тимофеевна Гончарова. Лет ей 78, вместе с нею в полуразрушенном доме живет больной сын Валерий. За всю свою жизнь Серафима Тимофеевна ни разу не уезжала из Грозного, не уехала и в 1999 году, когда город бомбили.
Вместе с соседями Гончаровы два месяца провели в подвале многоэтажки, которая во время одной из бомбардировок обрушилась, и вход в подвал завалило плитами и битым кирпичом. От голода и холода на второй месяц в подвале умерли сразу трое стариков. Валерий Гончаров ослеп на один глаз, а еще через месяц, когда их, полуживых, наконец-то извлекли из подвала местные жители, перестал ходить: отказали ноги.
Гончаровы вернулись в старый дом, половина которого уцелела, но не осталось ни продуктов, ни ценных вещей, ни теплой одежды – все унесли мародеры. Когда идет дождь, старуха и инвалид прячутся в углу дома, где сравнительно тепло и сухо. Когда дождя нет, Серафима Тимофеевна надевает единственную в доме тужурку и идет к ближайшему блокпосту просить воды и хлеба. Иногда у нее не хватает сил для того, чтобы дойти до поста, тогда она садится на землю и ждет, пока поблизости не появится кто-нибудь в камуфляже. Обычно военные помогают ей дойти до блокпоста. Кроме того, Гончаровы получают один батон на два дня от Красного Креста.
Раньше получали гуманитарную помощь, но несколько месяцев назад в помощи им отказали, объяснив, что помощь – только для одиноких стариков и детей, а у Гончаровой есть 50-летний сын. Доказать, что сын нетрудоспособен, может только врач, но врачи в Грозном на дом к больным не приходят – не хватает сил на тех, кто в стационаре. Старухе остается надеяться только на военных:
– Когда супчик дадут, когда хлебца маленько, а то и просто воды, и то спасибо.
Когда она плачет, слезы теряются в морщинах, и их почти не заметно.
Омоновцы, к которым приходит Серафима Гончарова, говорят, что все равно помочь всем не могут.
– Сами порой живем на одних консервах. Раньше людей в городе было меньше, многие боялись на улицы выходить, – говорит боец ОМОНа Алексей. – Тем, кто к нам приходил, мы помогали, да и продуктов было больше. А теперь мы в Ханкале получаем продовольствие, так нам сразу условие: половину из полученного назад надо вернуть – ну за труды, в общем, "откат" продслужбе.
Сразу за блокпостом в полуразрушенной пятиэтажке живет пожилая чета Воробьевых. Они единственные в этом доме. Дыры в стенах залатали битым кирпичом, а некоторые просто заткнули мешками с песком, поставили печку-буржуйку и перестали открывать двери посторонним. Потому что за послевоенные месяцы в районе было убито несколько десятков русских. "Непосторонние" только омоновцы, которые изредка справляются, живы ли обитатели дома. Вот уже десять лет Воробьевы мечтают уехать из города, продать квартиру. Но квартира теперь ничего не стоит.
Сергей Воробьев говорит, что они "обречены умереть в этих развалинах" и что за все их страдания бог когда-нибудь накажет тех, кто виноват, но, наверное, это будет не скоро, а хотелось бы знать, что точно накажет.
На улице Богдана Хмельницкого в Ленинском районе Грозного русские семьи можно пересчитать по пальцам. Оксана Пыркина – мать троих детей, младшему нет еще года. Всю семью кормит 9-летний Альберт: собирает на рынке бутылки и просит милостыню. Без батона хлеба домой не возвращается: знает, что мать снова будет плакать, а младшие братья – просить еды.
Николай Лаврентьев вышел ко мне, приняв меня за представителя гуманитарной чешской организации. Он не понимает, почему грозненцам помогают только западные благотворители: а где же российские, разве Грозный уже не Россия?
– Вот потому и не помогают, что Россия, – сам себе тут же отвечает Николай Петрович.
– Забрали бы нас всех отсюда, – говорит Оксана Пыркина. – Мы согласны, чтоб нас хоть в товарном составе, как скот, только б увезли. Все равно куда, честное слово…
Недавно на соседней улице неизвестные убили двух русских женщин, в Ленинском районе вырезали целую семью, снайпер застрелил женщину, жившую в том же доме, что Оксана Пыркина, только потому, что у нее были светлые волосы. Каждый день люди, которые прячут русые волосы под платки, ждут, что следующая пуля – их.
– Говорят, что жизнь налаживается, – сказал Николай Петрович. – Так неправда это. Погибнем мы тут скоро.
30 июля 2001 года в минводах террорист захватил автобус. Я и фотокорреспондент Валерий Мельников вылетели из Москвы первым же рейсом. В Минводы мы попали к вечеру. Мост, на котором стоял автобус с заложниками, был оцеплен. Пока мы искали лазейки, уговаривая военных пропустить нас ближе к месту происшествия, террорист был убит снайперским выстрелом. Когда мы пробрались на мост, заложников уже эвакуировали. Труп террориста Эдиева, накрытый белой простыней с проступившими алыми пятнами, лежал на земле у автобуса. Милиционеры и медики из "скорых", оказавшиеся без дела, курили и над чем-то шутили. Тогда еще никто не знал, что за этим захватом заложников последуют более страшные, которые потрясут Россию.