В марте 1900 года Ленин созывает в Пскове совещание по вопросу издания за границей нелегальной общерусской газеты, позднее названной "Искра", а также научно-политического (теоретического) марксистского журнала, который в 1901–1902 годах издавался в Штутгарте под названием "Заря".
Совещание было созвано Лениным не на пустом месте - ещё до того, как бывший ссыльный Ульянов добрался до определённого ему царизмом места жительства, он успел проделать немало дел! По дороге из ссылки он остановился в Уфе, где встретился с сосланными в Уфу А. Д. Цюрупой и А. И. Свидерским - впоследствии видными большевиками, советскими государственными деятелями. А в феврале Ленин нелегально приезжал в Москву, где виделся с инженером Г. Б. Красиным ("Кузеном"), братом крупного в будущем советского государственного деятеля Л. Б. Красина (откуда и партийная кличка "Кузен"), и с И. Х. Лалаянцем ("Колумб", "Инсаров", "Ник. Ив.").
Из Москвы Ленин также нелегально приезжает в феврале в Петербург, где, кроме прочих встреч, ведёт переговоры с приехавшей в Россию Верой Засулич об участии группы "Освобождение труда" в издании общерусской марксистской газеты.
А после этого - в Псков, где он и водворяется 26 февраля 1900 года под негласный надзор полиции. Гласный надзор означал необходимость регулярно лично отмечаться в полицейском участке, негласный надзор - тайную слежку. Однако Ленин был уже несомненным мастером конспирации и от слежки при необходимости уходить умел.
Он устраивается на работу в губернском статистическом управлении и обращается с прошением к директору департамента полиции о разрешении Крупской отбыть срок гласного надзора не в Уфе, а в Пскове. В просьбе мужа - естественной по отношению к жене - отказано, как позднее будет отказано и в просьбе прожить полтора месяца в Уфе в связи с болезнью Крупской.
Как всегда и везде, Ленин в Пскове много работает, пишет, но главная цель - будущая газета. Он нелегально едет в Ригу, где встречается с местными социал-демократами, затем совещается с партийными коллегами в Петербурге, где его арестовывают и допрашивают в охранном отделении, однако через полторы недели выпускают и в сопровождении полицейского чиновника отправляют в Подольск, где жила мать.
Наконец, ему разрешают выехать к жене в Уфу вместе с матерью и сестрой Анной. Проезжая через Нижний Новгород, Ленин совещается с нижегородскими марксистами, в Уфе договаривается с Цюрупой и Свидерским о материалах для ещё лишь задуманной "Искры", заезжает с теми же целями в Самару и в Сызрань.
Сызрань, надо заметить, была в программе пунктом особым. Здесь Ленин заручается - в видах издания газеты - финансовой поддержкой Александра Ерамасова. Сызранец Ерамасов - фигура в ленинской биографии в некотором роде не проходная и упоминания о себе заслуживает.
В июле 1900 года Ленин встречается в Смоленске со старым помощником по "Союзу борьбы" Иваном Бабушкиным (1873–1906), питерским социал-демократом из рабочих, будущим агентом и корреспондентом "Искры". В 1906 году Бабушкин стал одним из руководителей вооружённого восстания в Чите и Иркутске и был расстрелян царскими карателями.
Наконец, все русские дела как-то налажены, и 16 (29) июля 1900 года Ленин выезжает в Германию - вполне официально, с полученным в мае специально для этой поездки заграничным паспортом. Но он уже почти твёрдо знает, что в ближайшие годы в Россию не вернётся - его ждёт дело "Искры".
В НАЧАЛЕ августа 1900 года Ленин добирается до Цюриха - полный готовности приступить к делу, то есть к налаживанию издания "Искры" и подготовке первого номера.
И вот тут…
И вот тут в течение каких-то двух недель произошли события, внутреннее напряжение которых чуть не разрушило все планы.
Собственно, чтобы описать коллизию подробно, надо было бы привести - с минимальными пояснениями - опубликованную лишь после смерти Ленина в 1924 году в первом Ленинском сборнике ленинскую рукопись под названием "Как чуть не потухла "Искра"?". Там всё расписано подробнейше самим Лениным, причём так откровенно, что становится ясно - он не предназначал рукопись для публикации, а, скорее, вылил в ней всю горечь тех дней…
В 4-м томе Полного собрания сочинений эти записи занимают семнадцать страниц - с 334-ю по 352-ю включительно (на 335-й странице приведено факсимиле первой страницы рукописи), и желающие могут познакомиться с ними самостоятельно. Здесь же придётся ограничиться кратким пересказом…
Вначале Ленин встретился с П. Б. Аксельродом, и они провели два дня "в очень душевной беседе". Затем Ленин отправился в Женеву - к Г. В. Плеханову, и там Потресов ("Арсеньев"), уже находившийся в Женеве, предупредил, что "надо быть очень осторожным с Г. В.".
Плеханов был недоволен многим, начиная с того, что Ленин и Потресов готовы лояльно сотрудничать - в рамках возможного - с "легальными марксистами" П. Б. Струве и М. И. Туган-Барановским. Как писал Ленин, Плеханов "проявлял абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы и притом неискренность, именно неискренность", и "в товарищеской беседе между будущими соредакторами эта… дипломатичность поражала крайне неприятно".
Мало что изменил и общий "съезд" в составе Плеханова, Аксельрода, Веры Засулич, Ленина и Потресова… Мартов, которого Ленин в рукописи назвал "нашим третьим", приехать не смог, зато до Женевы добрался Струве, и начались непростые дискуссии. Плеханов то и дело угрожал тем, что откажется от роли соредактора и будет "простым сотрудником", причём даже Засулич заметила, что Георгий Валентинович "всегда полемизирует так, что вызывает в читателе сочувствие к своему противнику"… Тем не менее после всех ультиматумов было решено, что в редакцию газеты войдут шесть редакторов (Плеханов, Ленин, Мартов, Аксельрод, Потресов и Засулич), но у Плеханова будет "по вопросам тактики" два голоса.
Плеханов сразу же принимает "тон редактора", "не допускающий возражений", и "берёт в руки бразды правления".
"Мы сидим все, - писал Ленин, - как в воду опущенные, безучастно со всем соглашаясь и не будучи ещё в состоянии переварить происшедшее. Мы чувствуем, что оказались в дураках, что наши замечания становятся всё более робкими… Мы сознавали, что одурачены окончательно и разбиты наголову… Мы сознали теперь совершенно ясно, что утреннее заявление Плеханова об отказе от соредакторства было простой ловушкой, рассчитанным шахматным ходом, западнёй для наивных "пижонов"…"
Брызги плехановской слюны не способствовали, конечно же, тому, чтобы раздувать пламя брошенной в массы "Искры"… Однако Ленин уже тогда умел не поддаваться настроению и жить по принципу: "Глаза боятся, руки делают".
Вот он и делал!
РАЗГОВОРЫ о необходимости издания газеты и журнала шли среди заграничных российских социал-демократов давно - годами, но всё кончалось разговорами. Но вот в конце августа 1900 года за дело взялся Ленин, и уже через четыре месяца - в середине декабря 1900 года - в Лейпциге увидел свет первый номер нелегальной газеты "Искра" с эпиграфом из "Ответа декабристов Пушкину" Одоевского: "Из искры возгорится пламя!".
Первая полоса открывалась статьёй Ленина "Насущные задачи нашего движения". И там он, призывая рабочих организовываться в политическую партию, писал далее:
"Ни один класс в истории не достигал господства, если он не выдвигал своих политических вождей, своих передовых представителей, способных организовать движение и руководить им… Надо подготовлять людей, посвящающих революции не одни только свободные вечера, а всю свою жизнь (жирный шрифт мой. - С. К.)…"
Заканчивалась же статья ярко, как и положено в программной статье:
"Перед нами стоит во всей своей силе неприятельская крепость, из которой осыпают нас тучи ядер и пуль, уносящие лучших борцов. Мы должны взять эту крепость, и мы возьмём её, если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию, к которой потянется всё, что есть в России живого и честного. И только тогда исполнится великое пророчество русского рабочего-революционера Петра Алексеева: "Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, ограждённое солдатскими штыками, разлетится в прах!"".
"Искра" пришла в мир накануне нового - XX века. И в наступившем первом году нового XX века первые "Искры" полетели в Россию. Это было символично, но прежде всего это было своевременно! Причём самым важным и новым в партийном "предприятии", начатом Лениным, было то, что оно ещё до его начала было поставлено основательно, и поставлено именно так, как видел его Ленин. То есть были заранее продуманы и подготовлены каналы нелегальной переправки "Искры" в Россию, продуманы способы распространения и подобраны люди… Вводился особый институт "агентов Искры", выполнявших роль полномочных представителей редакции. Это обеспечивало оперативность, многослойность работы и необходимую подстраховку. Не всё сразу наладилось, но, как говорят немцы: "Хороший план - наполовину исполненный план".
Уже в марте Отделение по охранению общественной безопасности и порядка департамента полиции российского МВД (проще - "охранка") установило, что во главе "Искры" стоит Ленин. Минскому генерал-губернатору было предложено "установить наблюдение за распространением газеты, проникающей через пограничные пункты".
Возврат Ленина в Россию становится невозможным. Впрочем, не в одном "сгоревшем" загранпаспорте было дело - загруженность Ленина партийными и издательскими заботами всё возрастала и держала его в Европе надёжнее любых правительственных запретов.
Он уже выбрал судьбу, но и здесь всё было сложно… Историки партии самым странным образом не обращали внимание и на ещё одну чисто личную запись Ленина, сделанную им в 1900 году. Эта запись была опубликована лишь после смерти Ленина в первом Ленинском сборнике. И она имела очень нерядовое для Ленина значение!
В субботу 29 декабря 1900 года - накануне не просто очередного Нового года, но накануне нового века, собрались вместе Ленин, Потресов ("Арсеньев"), Засулич ("Велика"), Струве ("Близнец") и жена Струве.
Разговор был долгим и тяжёлым, и, оставшись один, уже в два часа ночи, Ленин взялся за перо и записал (жирный курсив везде мой):
"Мне хотелось бы записать свои впечатления от сегодняшней беседы с "близнецом". Это было знаменательное и "историческое" в своём роде собрание (Арсеньев, Велика, близнец + жена + я), по крайней мере историческое в моей жизни, подводящее итог целой - если не эпохе, то странице жизни и определяющее надолго поведение и жизненный путь.
По первоначальной передаче дела Арсеньевым я понимал так, что близнец идёт к нам и хочет делать шаги с своей стороны - оказалось как раз наоборот. Произошла эта странная ошибка оттого, вероятно, что Арсеньеву очень уж хотелось того, чем "манил" близнец, именно… корреспонденций, а "чего хочется, тому верится", и Арсеньев верил в возможность того, чем манил близнец, хотел верить в искренность близнеца, в возможность приличного modus vivendi ("способа ужиться". - С. К.) с ним.
И именно это собрание окончательно и бесповоротно опровергло такую веру…"
Не так давно Ленин испытал глубокое, душевно ранившее его разочарование в старшем товарище - в Плеханове, который повёл себя по-барски. Ровесник Ленина - Пётр Струве - стал вторым разочарованием Ленина, и это тоже был сильный удар, обрывающий некие струны в душе… Под впечатлением своего нового невесёлого жизненного открытия Ленин записывал:
"Близнец показал себя с совершенно новой стороны, показал себя "политиком" чистой воды, политиком в худшем смысле слова, политиканом, пройдохой, торгашом и нахалом. <…> Близнец явился с верой в наше бессилие, явился предлагать нам условия сдачи, и он проделал это в отменно-умелой форме, не сказав ни одного резкого словечка, но обнаружив, тем не менее, какая грубая, торгашеская натура дюжинного либерала кроется под этой изящной, цивилизованной оболочкой самоновейшего "критика"…"
Через два неполных десятилетия Ленин и Струве станут прямыми политическими врагами, и Струве, надолго переживший Ленина, выльет на того много лжи.
Что ж, на классовой войне как на классовой войне…
Как в политическом, так и в нравственном отношении Ленин всю жизнь был полным антиподом таких, как Струве. Ленин никогда не жил и не действовал ради личных интересов. Перефразируя Станиславского, говорившего, что надо любить театр в себе, а не себя в театре, можно сказать о Ленине, что он любил революцию в себе, а не себя в революции и в политике - в отличие от Струве.
А ещё вернее сказать, что Ленин любил в себе тот мир добра, чести и справедливости, который был - он знал это - возможен, но который пока существовал лишь в умах и сердцах небольшой группы единомышленников. При этом Ильич не задумывался - кем будет в новом мире, если тот станет реальностью. Он просто работал на этот будущий мир.
Пётр же Бернгардович Струве и сам никогда так не мыслил, не чувствовал, и не был способен рождать подобные мысли и чувства в других… Как верно определил Ленин, под изящной, цивилизованной оболочкой "интеллектуала" крылась торгашеская натура дюжинного либерала. А Ленин осваивал интеллектуальные богатства, накопленные человечеством, для того, чтобы освободить человечество от торгашества всех струве и их "спонсоров".
После Октября 1917 года это выявилось с очевидностью обнажённого меча. Большевик Ленин встал во главе трудящихся, правый кадет Струве ушёл к Деникину и Врангелю, а затем - в злобную антисоветскую эмиграцию.
Однако накануне нового XX века, когда всякий невольно задумывался о том, что этот век принесёт ему, его Родине, миру в целом, контуры эпохи были ещё размыты, политические судьбы и Ленина, и Струве - неясны…
И Ленин сидел - один в декабрьской ночи Мюнхена, вдали от Родины, от родных и близких, вдали от жены, но - на расстоянии вытянутой руки от того дела, которое становилось делом всей его жизни.
Сидел и думал крепкую свою думу. Ещё из ссылки, из Шушенского, он писал в 1898 году Потресову, сосланному в Орлов Вятской губернии:
"Меня всего сильнее возмущают любители золотой середины, которые не решаются прямо выступать против несимпатичных им доктрин, виляют, вносят "поправки", обходят основные пункты (как учение о классовой борьбе) и ходят кругом да около частностей…
Мне кажется, что "отчуждённость от общества" отнюдь не означает ещё непременно "изолирования", ибо есть общество и общество…"
Бывший товарищ по борьбе Струве уходил в рафинированное "общество", чтобы жить его мелкими интересами, а Ленина давно захватили интересы большого общества, а точнее - трудящейся части общества, и смысл жизни он видел в служении этим интересам.
Итоги прошлого были подведены, важная страница жизни перевёрнута. Перевёрнута не только им самим, но - и Плехановым, и Струве, перевёрнута теми, кто от борьбы отошёл, и теми, кто к ней был готов…
И он сидел - один в ночи, понимая, что последние дни надолго определили его поведение и его жизненный путь.
В СЕРЕДИНЕ апреля 1901 года в Мюнхен приехала Крупская с матерью, и жизнь - в её житейском аспекте - стала постепенно налаживаться. О том, как Владимир Ильич жил один, мы знаем прежде всего из его собственных писем, отправленных Марии Александровне. В целях конспирации он указывал то пражский якобы свой адрес, то помечал письма Парижем, однако написаны они были в Мюнхене, а через Париж и Прагу лишь пересылались. Тон писем в целом бодрый - писано ведь матери, но вот в письме от 6 декабря 1900 года прорывается тоска:
"Какова у вас погода? - вероятно, стоит хорошая зима. А здесь слякоть, осенний дождь, - если всю "зиму" так будет, это гораздо хуже снега и морозов… Я живу по-старому, болтаюсь без толку по чужой стране, всё ещё только "надеюсь" пока покончить с сутолокой и засесть хорошенько за работу".
"Болтался" Ленин по Германии не просто так, а с толком, конечно. В тот момент, когда он писал своё недовольное самим собой письмо, уже вот-вот должен был выйти первый номер "Искры"… Но дело - делом, а от невесёлых мыслей не уйдёшь, особенно когда рядом нет ни одного душевно близкого человека - если не считать редких встреч с сестрой Анной, жившей тогда в Германии.
Из письма матери от 26 декабря 1900 года житейская неустроенность Ленина и неопределённость перспектив проглядывают ещё острее:
"…Я ездил на днях в Вену (на самом деле - в Лейпциг для окончательного редактирования первого номера "Искры". - С. К.) и с удовольствием прокатился после нескольких недель сидения. Но только зима неприятная - без снега. В сущности, даже и зимы-то никакой нет, а так какая-то дрянненькая осень, мокроть стоит… Надоедает слякоть и с удовольствием вспоминаешь о настоящей русской зиме, о санном пути, о морозном чистом воздухе. Я провожу первую зиму за границей, первую совсем не похожую на зиму зиму…
Живу я по-старому, довольно одиноко и… к сожалению, довольно бестолково. Надеюсь наладить свои занятия систематичнее, да как-то не удаётся. Вот с весны это уже наверное пойдёт иначе, и я влезу "в колею". Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе, я теперь соскучился по мирной книжной работе, и только непривычность заграничной обстановки мешает мне хорошенько за неё взяться".
А через три дня состоялось "историческое" ночное собрание с Потресовым, Засулич и Струве… И оно тонус Ленину, как мы знаем, не подняло…
Выручало то, что надо было много работать. Как писал он матери в письме от 20 февраля 1901 года: "Я вполне здоров, - должно быть оттого, что сравнительно много бегаю и мало сижу…".
В том же письме он сообщал:
"На днях кончился здесь карнавал. Я первый раз видел последний день карнавала за границей - процессии ряженых на улице, повальное дурачество, тучи конфетти (мелкие кусочки цветной бумаги), бросаемых в лицо, бумажные змейки и пр. и пр. Умеют здесь публично, на улицах веселиться!"
В шумной карнавальной толпе ему было, надо полагать, ещё более одиноко, но он, как видим, всё же бродил в этой толпе. Пусть на чужом пиру - но всё же какое-то веселье…